Глава девятая. 12 декабря 1790 года
Незадолго до кончины князь Михаил Михайлович Щербатов набросал «Письмо вельможам и правителям».
«Достигши до старости моих дней, и видя приближающуюся смерть, ни сила ваша, ни мнения не страшны мне становятся, ибо что вы можете у меня отнять? Остаток малого числа дней, из коих каждый обозначен новыми болезненными припадками, да хотя бы и сего не было, из юности своей привыкши рассуждать о состоянии смертных тварей по неизбежности от всяких несчастий, я и тогда уже душу мою удержал против ударов счастия».
Удары счастия — подобный образ, кажется, нелегко найти в русской литературе… Того счастия, что запечатлено на памятнике, воздвигнутом в церковной ограде села Михайловского близ Ярославля: «Здесь погребено тело князя Михайлы Михайловича Щербатова, сочинителя древней российской истории, сенатора, действительного тайного советника, действительного камергера и ордена святыя Анны кавалера. Родился 1733 года июля 22 дня, преставился в Москве 1790 года декабря 12 дня пополуночи в 3 часа, имея от рождения 57 лет 5 месяцев и 20 дней».
Кроме необычной точности в указании часа смерти и числа лет, месяцев и дней жизни (фамильная щербатовская черта),— кроме этого, всё, как положено для людей этого круга; и все признаки того, что считалось у них высшим, редко достижимым благом: такие чины, должности, орден. Прибавим ещё полторы тысячи душ, несколько десятков тысяч денежного капитала, полотняную фабрику и дом в Москве, напомним о древней знатности, не забудем о колоссальной библиотеке, состоявшей из 15 000 томов (не считая множества рукописей, «изобильного кабинета натуральных вещей»).
Кажется, хватит для нескольких счастливых биографий… но из Петербурга при получении известий о кончине Щербатова уж несётся предписание царицы московскому главнокомандующему Прозоровскому — «постараться купить библиотеку и собрание рукописей покойного». Наследники не смеют перечить, но притом хорошо знают, что многое показывать нельзя, а кое-чему князь-историк заранее «определил скрыться в моей фамилии». В конце концов значительная часть книжных богатств Щербатова была приобретена для Эрмитажной библиотеки; туда же было отправлено более половины рукописей из собрания историка (236 единиц из 450).
Итак, печально-презрительные строки «Вельможам и правителям» — и необходимость многое от этих самых правителей скрыть. Что за парадокс, если сам Щербатов, несомненно, один из них, вельможа и правитель? За внешним блеском биографии сокрыта тайна.
Приближённый византийского императора Юстиниана Прокопий Кесарийский написал в VI веке два исторических труда: официальную, льстивую историю своего повелителя и тайную, нелицеприятную, откровенную.
К потомкам дошли оба труда, и они не очень-то восхитились двоедушием историка, но всё-таки отдали должное правдивой части его натуры (некоторые специалисты, впрочем, полагают, что «явная история» была искусной, замаскированной насмешкой над властителем).
Щербатову было что прятать, было кого опасаться… За полгода до его кончины на столе Екатерины II лежал экземпляр книги, только что вышедшей без имени автора. Название с виду обыкновенное: «Путешествие из Петербурга в Москву». Многие в ту пору старались описать дорогу между двумя главными городами России. Сегодня от Ленинграда до Москвы поезд идёт всего несколько часов, пассажиры едва успевают выспаться. В прежние же времена, до того, как проложили железную дорогу, из Петербурга в Москву добирались за трое суток, а если не торопились, то много дольше. Через каждые 25—30 вёрст на дороге стояла станция — маленький домик, где путешественник мог передохнуть, сменить лошадей.
От Петербурга до Москвы 650 вёрст, 25 станций.
В книге, которую открыла царица, было 25 глав: путешественник рассказывал, что он видел, кого встречал на каждой станции.
Проехала Екатерина Вторая по книжке несколько станций, то есть прочитала несколько глав, и насторожилась. Затем приказала обязательно узнать, кто эту книгу написал. И продолжила чтение.
Время было жаркое. Посмотрел путешественник на часы: полдень только что миновал. День отдыха, воскресенье, но около дороги пашет крестьянин, хорошо пашет, старается, сразу видно: на себя работает, а не на барина.
— Бог в помощь,— сказал путешественник (то есть сам автор книги).
— Спасибо, барин,— ответил пахарь.
— Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенье не пропускаешь, да ещё в самую жару?
— В неделе-то шесть дней, а мы шесть раз в неделю по приказу своего барина трудимся на господском поле. Да ещё по вечерам возим из лесу сено на господский двор.
— Велика ли у тебя семья?
— Три сына и три дочки.
— Как же ты их кормишь, если только один день имеешь свободным?
— Не один день — ещё ночь наша. Иначе с голоду умрём.
— Так ли хорошо ты работаешь на господина, как на своём поле?
— Нет, барин, грешно бы было так же работать. У него сто рук для одного рта, а у меня две руки — для семи ртов.
И тут царица наткнулась на строчки, которые позже, много лет спустя, станут очень знамениты:
«Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твоё осуждение».
Полиция по всему Петербургу ищет, кто посмел написать такую книгу.
Скоро узнали и во дворец донесли: автор — господин Радищев. Екатерина тут же вспомнила старого знакомого, который молодым пажом встречал её и провожал, подавал еду, книги.
25 глав, 25 историй. В одной описывалось, как продавали крестьян, и «ужасный молот испускал тупой свой звук»: в большом зале для торговли специальный служитель должен громко стукнуть молотком в тот миг, когда совершается покупка… В другой главе — барин, кормящий мужиков, будто свиней, из корыта, и только один раз в день.
В третьей — плачут родители, жена, дети крестьянина, отданного в солдаты: служба его в армии продлится 25 лет… Только один крестьянин радуется, что будет солдатом: хозяин так над ним издевался, что четверть века маршировать, ружьё носить — ему куда приятнее!
И вот ещё одна станция, ещё рассказ, может быть, самый страшный. Молодой крестьянин любил девушку, собирался жениться, но перед самой свадьбой сыновья помещика попытались отнять невесту. Парень не стерпел и крепко избил обидчиков. Явился барин, по его приказу начали молодого крестьянина немилосердно сечь — он всё стерпел, ни разу не застонал, не вскрикнул. Тогда на его глазах принялись бить старого отца и снова попытались похитить невесту. Крестьянин стал вырываться. Тут собралась вся деревня. Мужики просили барина и его сыновей угомониться. В ответ помещик ещё сильнее стал браниться и бил тростью кого попало. Наконец, крестьяне не вытерпели: схватили и убили своих мучителей.
Что же дальше?
Как ни просил некий добрый, благородный судья оправдать этих мужиков, всё напрасно! И жениха, и невесту, и родню их, и почти всю деревню ожидали кнут и каторга.
Ни царица, ни губернатор не пожелали простить «невинных убийц».
Екатерину II заинтересовало, в чём причина такого отношения помещика Радищева к другим помещикам?
Царица не могла найти удовлетворительного ответа и высказала предположение, что Радищев просто хочет прославиться, стать знаменитым писателем!
Она не могла понять, как это вдруг богатый, образованный человек, отец четверых детей пишет опасные, запретные вещи, да ещё угрожает, называет «жестокосердными» самых важных людей страны?
Познакомившись с мыслью Радищева о желательном освобождении крестьян, Екатерина снова отвечает ему на полях: «Никто не послушает!»
Она перелистывает ещё несколько страниц и уж приходит в страшную ярость.
Путешественник спит, и ему снится справедливый царь, который стремится к добру, не даёт в обиду бедняков.
Проснулся автор и смеётся над своим глупым сном. Разве бывал на свете хоть один царь, который бы добровольно уступил что-нибудь из своей власти, который заступился бы за крестьян перед вельможами и помещиками?
«Колокол ударяет. И се пагубы зверство разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие… Гибель возносится горé постепенно, и опасность уже вращается над главами нашими. Уже время вознесши кому, ждёт часа удобности, и первый льстец или любитель человечества возникши на побуждение нескольких ускорит его мах. Блюдитеся».
Таких строк царица Екатерина никогда не читала, она даже вообразить не могла, чтобы её подданный осмелился такое написать! Разве только Емельян Пугачёв?
Пугачёв, однако, был мужик, неграмотный, а Радищев — дворянин, грамотный. И царица гневно записывает: «Бунтовщик хуже Пугачёва!»
У императрицы ещё несколько версий, объясняющих поступок Радищева.
Во-первых, что он сумасшедший; во-вторых, было предположено, будто писатель сердится оттого, что прежде, когда был пажом, жил во дворце, а теперь его туда не пускают.
Издан приказ об аресте книги и аресте автора.
Пришли полицейские, велят Александру Николаевичу идти с ними. Дети остались совсем одни: мать незадолго перед тем потеряли.
Радищева посадили в крепость и вскоре объявили приговор: смертная казнь!
Каждое утро Радищев просыпался, думал, что начался последний день его жизни: вот-вот откроется дверь и прикажут идти к виселице или под топор. Однако царица всё же не решилась казнить своего врага. Возможно, боялась сделать из него мученика и тем упрочить славу и память…
И вот осенним днём, в цепях, вывели узника из крепости, посадили в тюремную карету и объявили, что его отправляют в Сибирь сроком на десять лет. Ехать же до места ссылки 7000 вёрст.
«Путешествие из Петербурга в Москву» Екатерина II приказала отнимать, у кого бы оно ни нашлось, и тут же сжигать.