Внучка генерала, Теодора фон Баркхаузен (которой в начале XX века было около 90 лет), неплохо помнила деда, а ещё лучше — фамильные предания о нём. Водворившись на покой в Бантельне, Беннигсен поддерживал форму — прогулками, верховой ездой, работой:
«Дед работал каждое утро с моей матерью и тёткой над мемуарами». Внучка признаётся, что содержание работы её совершенно не интересовало — куда лучше запомнилась внешняя сторона: «Генерал в кресле, рядом тётка София фон Ленте с рукописью в руках. У матери другой экземпляр. Одна громко читает текст, другая — корректирует (очевидно, по копии), дед изредка перебивает, исправляет, дополняет».
О том, что записки сразу создавались в нескольких экземплярах, сохранилось не одно свидетельство.
Но о чём же вспоминал на досуге фельдмаршал? О прошлых войнах, кажется, письма уже написаны?
Генералу и будущему известному историку Михайловскому-Данилевскому Беннигсен скажет, уезжая из России, что у него «целых семь томов „Воспоминаний о моём времени“, начинающихся с 1763 года». Слухи о них распространяются всё шире, вместе с догадками о возможном сенсационном содержании. Этого оказалось достаточным, чтобы французские издатели предложили за текст 60 тысяч талеров…
Дело было в 1826 году. Потомки помнили, как прибывали в Бантельн газеты, сообщавшие о восстании декабристов и суровом приговоре: «Эти новости очень волновали деда, и он о них часто говорил». Мы легко догадываемся, что волновало Беннигсена: прежде всего сходство и в то же время разница между «14 декабря» и «11 марта», тем заговором, где он был среди главных действующих лиц. Вряд ли генерал разобрался в событиях, вряд ли понял, что Рылеев, Пестель и другие (некоторые из них ему наверняка были известны лично) хотели не смены, а коренной перемены правления.
Однако 1825 год бросал обратный исторический отсвет на 1801-й. Даже императрица-мать Мария Фёдоровна огорошила одного из собеседников своими соображениями, что, поскольку её сын Александр не мог покарать цареубийц 11 марта, её младший сын Николай восстановит упущенное.
Трудно сказать, не российские ли известия повлияли на здоровье Беннигсена. Родственники свидетельствуют, что он как-то разом слёг — даже не болел, и 2 октября 1826 года скончался на 82-м году жизни.
Сохранились эмоциональные воспоминания известного немецкого писателя Боденштедта, со слов кузена, пастора, который, в свою очередь, записал рассказ своего предшественника, причащавшего Беннигсена: «Когда пастор произнёс слова: „Наш владыка, в ночи, когда был предан…“, умирающий со стенаниями и вздохами приподнялся и снова упал, ясно сказав: „Ах, да, господин пастор, в ночи, когда был предан“,— и испустил дух. Пастор рассказал своему преемнику, моему кузену, ныне ещё здравствующему, что ничто его так не захватывало, как эти переживания у смертного одра старого генерала фон Беннигсена».
Вот тогда-то вдова и получила предложение — продать мемуары за 60 тысяч талеров.
Николай I, как мы знаем, писал эти слова у заглавия тех документов, которые желал совершенно изъять из обращения.
Мы снова находимся у той даты — 1826 года,— с которой начинали и от которой «Московские ведомости» отсчитывали 50 лет, ожидая обнародования секретных записок.
Несколько рассказов о происшедшем сходятся в основе, но расходятся в любопытнейших деталях. Послушаем:
Генерал Михайловский-Данилевский: «Получив предложение 60 тысяч талеров, вдова обратилась за разрешением к посланнику в Гамбурге Струве и получила в ответ письмо Министерства иностранных дел, предлагавшее отправить записки мужа в Петербург. Согласно этой версии, Марии Беннигсен обещали вернуть рукопись после прочтения, но вместо того выслали известную сумму, и дело на том кончилось».
Внучка Беннигсена (несомненно, пользующаяся не только личными воспоминаниями, но и семейными бумагами): «Русский поверенный в делах господин Струве тотчас затребовал у вдовы от имени своего суверена мемуары её мужа. Она не могла противиться желанию его величества и отослала обширные мемуары со всеми документами, составлявшими приложения к ним».
Вдова получила за это большую пожизненную пенсию, добавляет другой потомок-комментатор: «К счастью, София фон Ленте, одна из дочерей генерала, была настолько предусмотрительна, что сняла копию со всех наиболее интересных частей мемуаров».
В дополнение к этим сходным в основе рассказам следует привести ещё один выразительный документ: уже упомянутый Струве 15/27 января 1827 года спрашивает своё правительство, следует ли остановить издание записок Беннигсена, которое, по слухам, готовится во Франции? На документе собственноручная резолюция Николая I: «Это нужно сделать».
Делались попытки выкрасть мемуары…
Причина особых волнений Петербурга абсолютно ясна:
Павел I.
И без особой причины власти постарались бы взять под контроль бумаги умершего крупного военачальника: так обычно делалось. Однако документальное разглашение одного из самых зловещих секретов российской истории (убийство царя-отца, в сущности, с ведома наследника-сына) — этого боялся и Александр I, и другой сын убитого — Николай I. Как раз в начале XIX века таинственно исчезают важнейшие бумаги, которые могли бы пролить свет на эту загадочную историю. За два года до своей смерти царь Александр I, по сообщению декабриста С. Г. Волконского, послал трёх доверенных лиц изъять бумаги умершего Платона Зубова. Среди сохранившихся документов Зубова в Центральном государственном архиве древних актов — только рукописи екатерининских времён: понятно, что всё более позднее изъято и, вероятно, уничтожено после высочайшего просмотра. В 1826 году почти одновременно с Беннигсеном скончался в своём курляндском поместье глава дворцового заговора 1801 года граф Пален,— о местонахождении его архива до сих пор неизвестно, вероятно, власти «постарались»…
Беннигсен был третьим «столпом» того, старого заговора, и Петербург не шутя интересуется его архивом.
Бумаги получены и вывезены из Ганновера в Россию либо для секретного хранения, либо для уничтожения…
Проходят годы, десятилетия. События 1801-го, 1812-го, 1825-го всё дальше, но по-прежнему злободневны. Пушкин сказал бы: «животрепещущи, как вчерашняя газета».
Появляются кое-какие документы, рассказы современников о зловещей ночи с 11 на 12 марта 1801 года. Когда же через 50 лет после кончины Беннигсена воскресла надежда прочесть, наконец, те злополучные записки, то возникло, как помним, разномыслие, где они находятся — у потомков в Германии или в России? В семейном архиве в Бантельне или в Государственном архиве в Петербурге?
Однако «длинный Кассиус» обманул — и пожелал явиться потомкам из третьего потаённого места.
Открыватель — дотошный чиновник государственной канцелярии Пётр Михайлович Майков (родственник знаменитого поэта).
Время действия — 90-е годы прошлого столетия.
Место: семейный архив обширной фамилии Фок; уже одним этим сказано многое. Борис Александрович Фок и его родня — внуки и правнуки того генерал-майора, который почти всю жизнь дружил с Беннигсеном.
Что Леонтий Леонтьевич отправлял письма-мемуары А. Б. Фоку, было смутно известно и прежде. Но что письма сохранялись в семье адресата почти столетие спустя — вот это была неожиданность!
Отчего же семья Фок раньше не обнародовала важных бумаг? Скорее всего потому, что автор их не был в большой чести у российских историков: во-первых, из-за щекотливой, «непечатной» темы о Павле I; во-вторых, из-за устойчивой репутации интригана, мешавшего Кутузову… Ещё исторически близко всё было, и многие из живых свидетелей могли начать нежелательную для письмовладельцев дискуссию.
К 1890-м годам последних ветеранов Отечественной войны уже не стало и чуть приутихли старые исторические страсти, уступая место новым. Тем не менее Майкову было непросто опубликовать сочинения столь сомнительной исторической личности, к тому же — самой неясной национальной принадлежности. В течение нескольких последних лет XIX века и в первые годы XX века в журнале «Русская старина» и других изданиях были напечатаны — однако неполно, с немалыми пропусками,— мемуары Беннигсена в виде его писем к Фоку. И тут, после первых публикаций, произошло давно ожидаемое: перед Майковым открылись архивы военного министерства, где лежали бумаги Беннигсена, очевидно, те самые, которые были выкуплены в 1827 году у семьи генерала.
Так Майков вывел наружу два из трёх «подземных» хранилищ записок. То, что лежало в военном министерстве, поддаётся сегодняшней проверке: в Центральном государственном военно-историческом архиве немало Беннигсеновых бумаг. Что же касается документов Фока, то они исчезли после революции, и, если бы Майков вовремя ими не воспользовался, важный исторический комплекс был бы, возможно, утрачен…
Но что же извлёк Майков из двух архивов? Что было в записках Беннигсена?
Прежде всего — 25 больших писем к А. Б. Фоку: история кампаний 1806—1807 годов, история Эйлау, когда Беннигсен достиг вершины своих военных успехов.
Сотни страниц одного из важных деятелей об очень интересном времени.
В 1906—1907 годах трёхтомное издание Беннигсеновых сочинений вышло в Париже.
Майков, однако, догадывался, что были ещё мемуары (где же семь томов, о которых говорилось Михайловскому-Данилевскому?).
Майков свидетельствовал, что ни в семье Фоков, ни в военном архиве он не нашёл ни слова о Павле I. Большие знатоки российских тайных архивов Н. К. Шильдер и В. А. Бильбасов также нигде не обнаружили «павловских глав» из Беннигсеновых записок. Получалось одно из трёх: либо таких мемуаров вообще не было, но этому противоречило несколько туманных и одно вполне ясное иностранное свидетельство; второй вариант — что вдова Беннигсена отдала их в Россию вместе с другими бумагами, а Николай I, ознакомившись, сжёг, так же как бумаги Зубова, Палена… Это возможно; но почему же у Фоков ничего не осталось? Тоже боялись?