Десятиклассники прежде всего выяснили, что автор писем – не школьница. Это в некоторой степени разочаровало Милку. Неизвестные – он и она – были в преклонном возрасте. И Милке представились двое отживших свое время людей, для которых в общем-то уже давно все позади, все должно улечься в душе, утихомириться… А они снова и снова оглядываются назад, как это присуще только неудачникам. Ибо тому, кто живет полной жизнью, нет нужды (ни нужды, ни желания) посматривать через плечо.

Автор писем наверняка достойнее, лучше и чище того, кому они предназначены. Потому что ОН виноват в ее теперешней неустроенности. Он же мужчина!.. От ее ненавязчивого обожания, от совершенной униженности перед ним он предстал в Милкином воображении злым духом, который умышленно, с наслаждением терзает женщину. И Милке сделалось не по себе при мысли, что однажды неизвестная узнает о его обмане. Увидит когда-нибудь, что предмет ее поклонения жалок – не достойный ни чувств, ни преданности ее… Что ей останется тогда?..

Милка подумала вдруг, что лучше бы не читала писем… Лучше бы не знала о их существовании! Кто и откуда притащил эти листочки?!

На перемене она хотела во что бы то ни стало переговорить со Стаськой Мироновым. Юрка задержал ее.

– Куда ты все бегаешь?

– Так… – Она взглянула на него снизу вверх. – Почему – бегаю?

Он засмеялся.

– Пойдем на «Карамазовых»?

– Не знаю, Юра… – Переступив с ноги на ногу, Милка виновато поежилась, хотела добавить что-нибудь, но промолчала, отводя глаза в сторону.

Класс опустел тем временем. Последней, подчеркивая всем своим видом, что она хорошо разбирается в обстановке, удалилась Лялька Безуглова.

– Ты сегодня какая-то нервная, – опять начал Юрка.

Она хотела соврать, что нет, ничего подобного. Призналась:

– Ты слышал, что случилось?

Юрка кивнул.

– Ну и что?

– Ничего… – сказала Милка. – Это случилось, когда гуляли у нас. И… болтают всякое во дворе!

– Еще чего! – обозлился Юрка. – Внимания не обращай, что там болтают! Пусть друг за другом присматривают. А наши были вместе все время… Кто болтает? – спросил он после паузы.

Милка не ответила.

Он переспросил по поводу «Карамазовых»:

– Так пойдем сегодня?.. Или не хочешь?

– Я не знаю… – повторила Милка. – А ты приходи к нам!

– Одна дома будешь?

– Нет! С мамой. – И Милка неожиданно для себя покраснела, испытующе поглядывая на него.

– Приду, – пообещал Юрка.

Она заволновалась и на всякий случай напомнила:

– Все смотрят на нас… Я побегу. Ладно?

Он кивнул, улыбаясь ее осторожности: пускай смотрят, кому это нравится! Милка и сама накануне рассуждала так, а сегодня ей было немножко неловко. Выскользнула за дверь.

Стаськи в коридоре не было. Поймала его опять на втором этаже. Что приманивало сюда Стаську?

Она поймала его в буквальном смысле: за рукав.

– Мне надо поговорить с тобой!

Он поглядел с неприязнью:.

– О чем?

– Обо всем! – ответила Милка, не отводя от него упрямого взгляда. – О том, например, что ты не имеешь никакого права грубить мне.

– Разве? – усомнился он. – Да я как будто и не трогал тебя.

– Почему не пришел вчера?

– Посчитал, что нечего там делать.

– А я думала, ты будешь.

Стаська провел двумя пальцами по рукаву, за который она только что держалась, будто отряхнул его.

– Зачем я тебе?

– Стаська… – Она приблизилась, чтоб он не мог отвести от нее взгляда. – Я что, другая стала?

А он все-таки посмотрел вниз, на ее ноги. Милка даже подумала: «Смотри!» Ноги у нее были красивые.

– Да, – подняв голову, сказал Стаська.

– Хуже?

Он повел плечами.

– Как рассудить…

– Из-за Юрки? – напрямую уточнила она.

Стаська выжидающе промолчал. Желваки на его скулах дрогнули.

– Друзьями-то мы остались или нет? – спросила Милка.

– Ах, друзьями… – протянул Стаська. – Тебе только это нужно было выяснить?

– Нет, не только.

– А что еще?

– Ты был вчера во дворе?

Стаська помедлил. Слишком долго помедлил, прежде чем ответить.

– Да.

– Зачем?

Он поглядел в сторону. Милка взяла его за плечо и встряхнула.

– Зачем, Стаська?

– Просто так.

– Нет, не просто, – сказала Милка.

И они долго глядели в глаза друг другу. Потом он буквально вырвал из Милкиной руки свое плечо и, не оглядываясь, зашагал вниз по лестнице, на первый этаж.

– Стаська! – позвала Милка. – Слышишь, Стаська? – Она даже притопнула ногой от возмущения. Но Стаська не оглянулся.

Чуть не сбив Милку, пролетела к лестнице знакомая первоклашка и, сверкнув желтыми трусиками, взобралась на перила. Но Милке было не до воспитания.

– Оля! – окликнула она проходившую через коридор дочь директора школы Анатолия Степановича.

Та подошла, остановилась напротив.

– Что?

А Милка и сама не знала, зачем позвала ее.

– Ты помнишь… ну, бал во время зимних каникул?

– Д-да… – слегка удивленная, подтвердила Оля.

– Тебя химички подзывали к себе… Что они тебе говорили?

– Так… Ничего, – ответила Оля, по-отцовски приподняв голову. Темные круги у глаз были едва заметны, и все же они делали ее страже, старше.

– Как ничего? – переспросила Милка.

– Ну… Сказали, что игра в почтальона – немножко глупая игра, – нехотя выдавила из себя Оля.

– И все?

– Сказали, чтоб не забывала, что это всего лишь игра, – сделав строгое лицо, добавила Оля. Вопросы раздражали ее.

– Это я так… – пояснила Милка. – Просто… – Она и сама не знала, зачем ей все это: машинально подозвала Олю, машинально спросила о первом, что пришло в голову.

Оля круто повернулась на каблуках и, ничего не сказав, пошла к классу.

А Милка осталась возле лестницы, уже определенно чувствуя, как что-то нехорошее творится с нею. В душе нарастала злость или взвинченность, раздражение – она не могла понять, что это.

Находка третьего письма никого не удивила. К этому уже начали привыкать. Письмо нашли на перемене, в десятом «б», кто-то из девчонок.

«Ты напрасно мучаешь себя раздумьями, – писала неизвестная. – Напрасно жалеешь меня! Ты, пожалуйста, меня не щади! Потому что делаешь меня этим несчастной.

Думаешь, я не замечаю, как ты стараешься отойти в сторону, стушеваться, когда я знакомлюсь с более или менее порядочными людьми? Вот на совещании, когда я разговаривала с этим завотделом из горкома, ты почему так внимательно наблюдал за нами? Будто надеялся, ждал: вдруг он понравится мне? Думаешь, я не видела?

И тут, когда ты коснулся моего прошлого.

Ты не думай, что я развелась только из-за тебя и потому теперь несчастна. Просто я однажды пыталась, как это делают люди, и, если признаться, единственно по их советам, попыталась создать что-то вроде семьи. Надеялась этим сколько-то увлечь себя. А может быть, даже кого-то сделать счастливым, окружив заботой, уютом, каким-то пониманием… Но нет. Семьи никак не выходило. Из-за меня. Потому что это не увлекло меня. А значит, я и не могла никого осчастливить. Не могла! Веришь? И не думай, что я сколько-нибудь сравниваю при этом себя с тобой. Не думай, что этим сколько-то упрекаю тебя. Служу примером или укором. Нет! Совсем нет. Даже, чтобы ты поверил: еще раз нет!

Я, родной, понимаю тебя. В самом главном. От этого никуда не уйдешь…

Ведь когда я, глупая, пробовала создать семью, от меня зависело: иметь мне или не иметь детей. А от тебя не зависело это. И здесь тебе надо, пожалуй, не сочувствовать, а завидовать мне! Ведь у меня сейчас только и мысли, что о тебе! Представляешь? И все, что я ни делаю, о чем ни забочусь, – для тебя… Рассказать кому-нибудь – засмеют. Но вот считается, например, что люди одинокие постепенно, как правило, опускаются. А я всегда готовлю вкусный завтрак, обед. И сервирую стол, чтобы ты не упрекнул меня, не засмеялся бы надо мной. Я стараюсь хорошо одеваться, не хуже других. Ты представляешь теперь, что ты для меня значишь? Он, тот, о ком я говорила, мой муж, ничего такого не вызывал во мне…