С этими словами все трое вышли во двор и заперли на засовы ворота. Потом они еще раз пошли в комнату матери и убедились, что та спокойно спит.

– Она приняла лекарство и тотчас смежила веки, – сказала Чжэньнян. – Пусть каждая из нас время от времени приходит сюда. Я пойду прилягу, а потом сменю кого-нибудь из вас. Так никто не утомится и не устанет. Ко второй страже сменю вас.

– Сестрица! Не спи долго! Приходи ко второй страже, – попросила одна из сестер.

– Хорошо. – И она вышла из комнаты.

– Юй, ты видела, каким взглядом обменялись студент и Чжэньнян, когда нынче утром мы были в комнате матушки? – спросила младшая. – До чего странно! – Она потупилась и покраснела. – Не иначе как сестрица имеет на него виды. Бедное благоуханное сердце! Наверное, влюбилась. Он, похоже, любвеобильный. Ну а если здесь не любовь, то тогда что? То-то она была очень уж оживлена!

– Я тоже удивилась, – ответила ей Юйнян. – Едва Силан вышел, я подумала, что они что-то замышляют. Клянусь, она спрятала его в своей спальне. Иначе зачем она поспешила увести нас к воротам? Это доказывает, что они что-то замышляют, тем более что матушка крепко спит. Давай пойдем к ней в спальню и поглядим. Если у нее в комнате возня и шум, мы помешаем им. Не одной же ей наслаждаться любовью!

– Здорово придумала. Пойдем скорее к ней.

Тем временем Чжэньнян, совершенно обнаженная, уже пребывала в объятиях студента. Она прижалась к нему животом и скрестила его ноги со своими. Тут, как говорится, «облака нависли и вот-вот прольются теплым дождем». Но этот миг был еще впереди, и оба тешили свои весенние сердца любовной игрой. Студент, словно змей, входил в нее. Чжэньнян втягивала в себя этого огромного змея и была на пределе чувств. Сестры крадучись подошли к дверям ее спальни, которые оказались не прикрыты, и, осторожно ступая, вошли в комнату. Прислушались. Было довольно темно. В глубине комнаты они разглядели кровать и на парчовом покрывале двоих. Те показались им похожими на феникса и паву, которые сплелись шейками. В этот миг пава опрокинулась навзничь, и феникс стал мерно наклоняться над ней. За окном царила тишина – ни шелеста птичьих крыл, ни топота копыт. И вдруг до слуха девушек донесся шепот:

– Силан! Я будто переродилась. И все это благодаря твоей любви.

– У тебя такая пышная и благодатная утроба. В самый раз. Мне так хорошо, что не выразить словами.

В этот миг мужчина повернул женщину к себе, и та вскрикнула.

– Я буду вставлять в тебя, а ты иди мне навстречу. Когда я буду вращать им в тебе – отвечай мне. – И с этими словами, крепко обхватив друг друга, они подняли такую возню, что их кряхтение и ахание были слышны даже за стеной.

Эта возня и бесконечные вскрики возбудили девочек. Их сердца зажглись страстным желанием, которое давило и горячило их. Какое-то новое чувство родилось в них и бросило их в объятия друг друга. Они замерли, прижавшись телами, едва справляясь с неведомым им ощущением и чувствуя, как из них струйкой течет влага естества.

Тем временем Чжэньнян всполошилась:

– Силан! Остановись. Должна посмотреть, как матушка. Надо отправить сестер спать. Вернусь, и тогда будем предаваться радостям любви до света. Иначе сестры придут сюда за мной.

Студент отпустил Чжэньнян и лег рядом. Услышав, как с кровати поднимается Чжэньнян, сестры потихоньку вышли из комнаты и кинулись в спальню матери. Госпожа Лань спала глубоким сном. Чжэньнян пришла за ними следом.

– Не просыпалась ли матушка? – спросила она потихоньку.

– Не просыпалась, – хором ответили сестры.

– Вы обе устали. Идите спать, а матушка останется на моем попечении.

Вид обнаженной страсти возбудил сестер. Они не могли ни спать, ни успокоиться. То, что они увидали, запало в их сердца. Они улеглись на одну постель. Яонян сказала сестре:

– Сестрица! Разглядела, каково орудие любви у нашего брата Силана? Но ведь что у сестры, что у нас маленькие дырки, и внутри так узко, что не понимаю, как эта штука может в нас влезать! Я потыкала себя пальцем и не представляю, как это может там помещаться?

– Вот дура! Разве не слышала, как старшая сестрица охала и просила, чтобы он был тверже и не изливался? Я это своими ушами слышала. И так я перепугалась, так дрожала!

– Это ты дурья башка! Старшая сестрица точно такая же, как мы. Уж если она получает от этого удовольствие, то чего нам опасаться? Недаром сказано: «Перед смертью нет смысла страшиться диких зверей, а страшась зверей, необязательно умрешь».

Доводы сестры лишь рассмешили Юйнян:

– У тебя мозгов ровно столько, сколько у служанки! Вовсе там не так сказано: «Верный чиновник не боится смерти, а боязнь смерти не делает чиновника верным».[32]

– Зато смысл я передала верно.

Так, хихикая и посмеиваясь, девушки пытались подавить возбуждение. Но сердце, однажды разбуженное ощущением страсти, уже не остановить. Сестры обнялись, и Юйнян забралась на сестру. Она принялась ласкать ее и трогать, как бы повторяя те жесты, которые она видела у старшего брата. Долго они возились и кряхтели, пока Юйнян не довела сестру до крайнего возбуждения. Они раскинули ноги и прижались – цветок к цветку и мерно раскачивали бедрами. Это доставляло им не испытанное прежде чувство блаженства. Вот уже они начали охать и ахать, вот уже покрылись бисеринками пота, их цветы словно раскрылись и увлажнились росистою влагой. И только когда у них пересохло во рту и уже не было сил, чтобы пошевельнуть ногой или рукой, они, как говорится, «развеяли весенний пыл» и уснули, крепко обнявшись. Здесь уместно сказать так:

Тем временем, убедившись, что матушка спокойно спит, Чжэньнян вернулась в спальню. Она разделась и снова оказалась в объятиях студента. Она всей душой предалась новому порыву страсти. Увидев, как прелестна девушка в своей обнаженной чувственности, студент распростер себя меж девичьих ног. Они принялись «играть в цветы». Студент приник к ее лобку и, вытянув губы, принялся пить влагу лона. Он втягивал ее плоть так сильно, что по временам она едва могла сносить боль. Чжэньнян взяла в руки его янский жезл и прильнула к нему губками, схожими разве что с вишенками, и стала втягивать его своим маленьким ртом. Он погрузил в цветок язык, она нежно ласкала ртом «черепашью головку». Оба получали редкое удовольствие, и их наслаждение было полным. Вскоре студент снова запустил в нее удилище и просил:

– Иди на меня, а потом я еще разок тебя поддену.

Она приподнялась и поднесла ему лоно. И долго так было, и не один раз.

Близилась четвертая стража, а он все гулял по этому цветастому лугу. Он приумножил усилия, и наконец настал миг спустить тетиву. Он вытащил жезл, давая возможность Чжэньнян перевести дух, и потом в бешеном порыве снова погрузился в нее. На миг студент замер и затаил дыхание, а потом разом спустил тетиву. Эссенция плоти истекала из него столь обильно, как если бы это был не опустошающийся ян, а бьющий из-под земли горячий источник. Жизненная влага походила на крутой кипяток, и от неожиданности Чжэньнян несколько раз вскрикнула. Она закрыла глаза и стала недвижна, словно бы мертвая. Но все ее существо выражало радость и умиротворение. Скоро они заснули в объятиях друг друга. Но едва посветлело, встали. Первой из спальни вышла Чжэньнян. Она отперла все двери в доме. Потом из комнаты потихоньку выскользнул студент. Через какое-то время он пришел в комнату к госпоже Лань справиться о здоровье. Та сказала ему:

– Дорогой племянник, душа и тело мои спокойны, когда я вижу тебя. Но надо отдавать себе отчет – трудно избежать тех сумерек, что ожидают меня.

– Тетушка, велите своему племяннику позвать лекаря. Пусть осмотрит вас.

– Боюсь, проку не будет, – все равно, что «пить горькую воду». Истекли годы моей жизни. Не смерти страшусь, а беспокоюсь за дочерей. Но когда ты живешь в моем доме, мне спокойнее. И сколько тут ни думай, одно остается – просить тебя принять на свои плечи заботу о моем доме.