Промышленная жизнь столицы к семи часам вечера совершенно прекратилась. Завод за заводом поднимался, выстраивался, снаряжались отряды Красной гвардии. «В тысячной массе рабочих, – рассказывает выборжец Метелев, – стуча затворами, суетились сотни молодых гвардейцев. Одни вкладывали в магазинные коробки пачки патронов, другие подтягивали ремни, третьи подвязывали подсумки, патронташи, четвертые приравнивали штыки, а рабочие, не имевшие оружия, помогали гвардейцам снаряжаться». Сампсониевский проспект, главная артерия Выборгской стороны, забит народом. Вправо и влево от него – сплошные колонны рабочих. Посредине проспекта проходит Пулеметный полк, позвоночный столб шествия. Во главе каждой роты – грузовые автомобили с «максимами». За Пулеметным полком рабочие; в арьергарде, прикрывая манифестацию, части Московского полка. Над каждым отрядом знамя: «Вся власть советам». Траурное шествие в марте или первомайская демонстрация были, вероятно, многолюднее. Но июльское шествие несравненно стремительнее, грознее и однороднее по составу. «Под красными знаменами идут рабочие и солдаты, – пишет один из участников. – Отсутствуют кокарды чиновников, сияющие пуговицы студентов, шляпы „сочувствующих дам“ – все это было четыре месяца тому назад, в феврале, – в сегодняшнем же движении этого нет, сегодня идут только черные рабы капитала». По улицам мчались по-прежнему в разных направлениях автомобили с вооруженными рабочими и солдатами: делегаты, агитаторы, разведчики, связь, отряды для снимания рабочих и полков. Винтовки у всех наведены вперед. Ощетинившиеся грузовики воскрешали картину февральских дней, электризовали одних, терроризовали других. Кадет Набоков пишет: «Те же безумные, тупые, зверские лица, какие мы все помним в февральские дни», т. е. в дни той самой революции, которую либералы официально именовали славной и бескровной. К 9 часам уже семь полков двигались к Таврическому дворцу. По пути присоединялись колонны заводов и новые воинские части. Движение Пулеметного полка обнаружило огромную заразительную силу. Открылись «июльские дни».

Начались походные митинги. Кое-где слышались выстрелы. По словам рабочего Короткова, «на Литейном из подвала вытащили пулемет и офицера, который тут же был убит». Всевозможные слухи опережают демонстрацию, страхи расходятся от нее во все стороны лучами. Чего только не передают телефоны потревоженных центральных кварталов. Сообщают, будто около 8 часов вечера вооруженный автомобиль примчался на Варшавский вокзал в поисках уезжавшего как раз в этот день на фронт Керенского с целью арестовать его, но автомобиль опоздал к поезду, и ареста не вышло. Этот эпизод приводился впоследствии не раз как доказательство заговора. Кто именно был в автомобиле и кто раскрыл его таинственные намерения, так и осталось неизвестным. В тот вечер автомобили с вооруженными людьми разъезжали во всех направлениях, вероятно и в районе Варшавского вокзала. Крепкие слова по адресу Керенского раздавались во многих местах. Это и послужило, по-видимому, основой мифа, если не считать, что он вообще выдуман с начала до конца.

«Известия» рисовали такую схему событий 3 июля: «В 5 часов дня выступили вооруженными 1-й Пулеметный, часть Московского, часть гренадерского и часть Павловского полков. К ним присоединились толпы рабочих… К 8 часам вечера ко дворцу Кшесинской стали стекаться отдельные части полков в полном боевом вооружении, с красными знаменами и плакатами, требующими перехода власти к советам. С балкона раздаются речи… В 10 с половиной часов на площади у здания Таврического дворца идет митинг… Части выбрали депутацию во Всероссийский центральный исполнительный комитет, которая предъявила от них следующие требования: долой 10 буржуазных министров, вся власть Совету, прекратить наступление, конфискация типографий буржуазных газет, земля – государственная собственность, контроль над производством». Если оставить в стороне второстепенные подчистки: «части полков» вместо полки, «толпы рабочих» вместо сплошные заводы, то можно сказать, что официоз Церетели – Дана в общем не искажает того, что происходило, в частности правильно отмечает два фокуса демонстрации: особняк Кшесинской и Таврический дворец. Духовно и физически движение вращалось вокруг этих антагонистических центров: к дому Кшесинской идут за указанием, за руководством, за вдохновляющей речью; к Таврическому дворцу – чтобы предъявить требование и даже пригрозить своей силой.

В 3 часа пополудни на общегородскую конференцию большевиков, заседавшую в этот день в особняке Кшесинской, прибыли два делегата от пулеметчиков с сообщением, что их полк решил выступать. Никто не ожидал и никто не хотел этого. Томский заявил: «Выступившие полки поступили не по-товарищески, не пригласив на обсуждение вопроса о выступлении комитет нашей партии. Центральный Комитет предлагает конференции: во-первых, выпустить воззвание, чтобы удержать массы, во-вторых, выработать обращение к Исполнительному комитету – взять власть в свои руки. Говорить сейчас о выступлении без желания новой революции нельзя». Томский, старый рабочий-большевик, запечатлевший свою верность партии годами каторги, известный впоследствии руководитель профессиональных союзов, был по характеру вообще более склонен удерживать от выступлений, чем призывать к ним. Но на этот раз он только развивал мысль Ленина: «говорить сейчас о выступлении без желания новой революции нельзя». Ведь даже попытку мирной демонстрации 10 июня соглашатели провозгласили заговором! Подавляющее большинство конференции было солидарно с Томским. Надо во что бы то ни стало оттянуть развязку. Наступление на фронте держит в напряжении всю страну. Неудача его предрешена, как и готовность правительства перебросить ответственность за поражение на большевиков. Надо дать время соглашателям окончательно скомпрометировать себя. Володарский ответил пулеметчикам от имени конференции в том смысле, что полк должен подчиниться решению партии. Пулеметчики с протестом ушли. В 4 часа Центральный Комитет подтверждает решение конференции. Члены ее расходятся по районам и заводам, чтобы удержать массы от выступления. Соответственное воззвание послано в «Правду» для напечатания на первой странице на следующее утро. Сталину поручено довести о решении партии до сведения объединенного заседания исполнительных комитетов. Намерения большевиков не оставляют, таким образом, места никаким сомнениям. Исполнительный комитет обратился к рабочим и солдатам с воззванием: «Неизвестные люди… зовут вас выйти с оружием на улицу», удостоверяя этим, что призыв не исходит ни от одной из советских партий. Но центральные комитеты, партийные и советские, предполагали, а массы располагали.

К 8 часам вечера Пулеметный полк и за ним Московский подошли ко дворцу Кшесинской. Популярные большевики Невский, Лашевич, Подвойский пытались с балкона повернуть полки домой. Им отвечали снизу: долой! Таких криков большевистский балкон от солдат еще не слышал, и это было тревожным признаком. За спиною полков показались заводы: «Вся власть советам!» «Долой 10 министров-капиталистов!» Это были знамена 18 июня. Но теперь они были окружены штыками. Демонстрация стала могущественным фактом. Что делать? Мыслимо ли большевикам оставаться в стороне? Члены петроградского комитета вместе с делегатами конференции и представителями полков и заводов постановляют: перерешить вопрос, прекратить бесплодные одергивания, направить развернувшееся движение на то, чтобы правительственный кризис разрешился в интересах народа; с этой целью призвать солдат и рабочих идти мирно к Таврическому дворцу, избрать делегатов и через них предъявить свои требования Исполнительному комитету. Наличные члены Центрального Комитета санкционируют изменение тактики. Новое решение, возвещенное с балкона, встречается приветственными кликами и марсельезой. Движение легализовано партией: пулеметчики могут вздохнуть с облегчением. Часть полка тут же вступает в Петропавловскую крепость, чтобы воздействовать на ее гарнизон и, в случае надобности, оградить от удара дворец Кшесинской, который отделен от крепости узким Кронверкским проливом.