— Вы собираетесь здесь поселиться? — спросила она.

— О нет, — ответил Ромстед. — Я только хотел взглянуть на дом.

— А, понятно. — Она наконец посмотрела на чемодан. — А я подумала, что вы уже вещи перевозите.

— Нет. — Ромстед пожал плечами. — Это чемодан отца. Он уже был здесь, когда я пришел. — «Мадам, тут, кроме нас, двух воркующих голубков, никого нет, так что выкладывайте поскорее, зачем вы явились». — Надеюсь, я могу предложить вам выпить?

— Знаете, я выпила бы пива. У него в холодильнике всегда был «Туборг».

— Пойду посмотрю. — И Ромстед вышел на кухню.

Там действительно нашлось несколько бутылок пива. Напряженно прислушиваясь, он пытался уловить щелканье замков, но несмолкаемая болтовня Полетт все равно заглушила бы его. Нужно будет украдкой заглянуть в ее соломенную сумку. Отыскав стаканы и открывалку, он вернулся в гостиную и с противоположной от Полетт стороны чемодана заметил краешек шелкового халата, который она случайно придавила крышкой. Протянув ей стакан, Ромстед сел рядом.

— Спасибо, Эрик. — Она улыбнулась. — Как я уже говорила, ваш отец был самым обаятельным мужчиной из всех, кого я знала…

— Вам лучше отдать его в химчистку перед тем, как снова надевать, — посоветовал Ромстед.

— Что? — Замешательство длилось лишь секунду. — Я не понимаю… Что надевать?

— Чепчик. Он две недели находился в закрытом чемодане вместе с коробкой сигар. От него теперь несет, как от табачной лавки.

— Так! — Закипевшая ярость уже была готова выплеснуться наружу, но эта женщина умела владеть собой, а потому просто рассмеялась. — Вот незадача! Значит, вы его нашли. — Полетт вынула шиньон из сумки, понюхала его и, состроив гримасу, бросила обратно.

— В любом случае это глупо, — сказал Ромстед. — Брубейкер уж конечно заметил его, когда обыскивал дом, так что если он обнаружит пропажу, то сообразит, что вы единственная, у кого была возможность забрать шиньон.

Полетт пожала плечами, достала из сумки пачку сигарет с фильтром и прикурила одну.

— Брубейкер мог уже догадаться, чье это, но ему наплевать.

— Это почему?

— Для начала пришлось бы доказать, что шиньон мой, — если только он не любит, когда ему подпаливают хвост. Кроме того, он должен быть абсолютно уверен, что это имеет отношение к убийству вашего отца. А такой уверенности у него нет и в помине, — Ну это как посмотреть. Однако Брубейкер наверняка смог бы выжать из вас ответ на вопрос, что старик делал в Сан-Франциско и зачем ему понадобились эти деньги.

Полетт покачала головой:

— Я не была с ним в Сан-Франциско.

— Конечно нет. Вы просто одолжили ему шиньон на время. Он же ездил на собеседование, чтобы наняться на работу у Финоккио…

— Ну хорошо, хорошо. Я была с ним, но только в Лас-Вегасе.

— Что? Я имел в виду — когда?

— Перед тем, как он отправился в Сан-Франциско. Мы выехали четвертого…

— Постойте. Вы сказали, что выехали? На чьей машине?

— На его.

— Это далеко?

— Четыреста пять миль. Мы проверяли.

— Извините, я на минутку. — Ромстед поспешил в гараж, открыл дверцу «мерседеса», чтобы еще раз проверить цифры. 13 937 минус 13 073 будет 864. Два раза по 405 будет 810. Итого в остатке всего лишь 54 мили .

— В чем дело? — Полетта стояла в дверях кухни.

Ромстед указал на отметку о техобслуживании:

— Он не мог ездить в Сан-Франциско на этой машине. Или даже в Рино, чтобы сесть на самолет. — Ромстед повторил для нее подсчеты. — Тогда как он туда добрался?

— Может, его кто-то подвез до аэропорта?

— А вам не кажется, что этому «кому-то» пора бы проявиться и сообщить куда следует обо всем, что ему известно? Тем более что Брубейкер проверял авиарейсы: за это время старик не резервировал никаких билетов.

Полетт нахмурилась:

— Хорошо. Лучше рассказать обо всем Брубейкеру. Я все равно ничего не понимаю в этой арифметике.

— Я сам скажу ему. Только боюсь, он не слишком поверит мне на слово.

— Черт побери, можете сослаться на меня, если это важно для следствия. За свою репутацию я не дрожу. Я, слава Богу, не замужем и не учусь в закрытом пансионе.

— А когда вы вернулись, машина была такой же грязной? — спросил Ромстед.

— Не помню, — ответила Полетт. — Было темно. Но почему она должна была покрыться пылью? Мы ведь не ездили по проселкам — ни туда, ни обратно, а когда добрались до места, то машина только слегка запылилась.

Ромстед кивнул. Да, похоже на то, что добрую часть из этих пятидесяти четырех миль проделали по проселочной дороге. Они вернулись в гостиную, и Ромстед снова принялся за пиво.

— А сколько вы пробыли в Лас-Вегасе? — спросил он.

— Ночь и следующий день. По-моему, мы отправились назад где-то около одиннадцати вечера. Когда он высадил меня у моего дома, было без малого пять утра. — Полетт вздохнула. — Сорок часов на ногах и всего около двух часов сна. Пожалуй, к лучшему, что мне не довелось встретиться в Гунаром, когда ему было лет двадцать восемь…

— Погодите, — перебил ее Ромстед. — Так вы вернулись домой к пяти утра шестого числа?

— Хм… да, верно.

«Всего за два часа, — подумал он, — до того, как он позвонил Винегаарду и распорядился о продаже акций».

— Тогда скажите, не лез ли он в Лас-Вегасе в бутылку? Я имею в виду, он не проигрался по-крупному?

Полетт улыбнулась:

— О Господи, конечно же нет. Сомневаюсь, проиграл ли он когда-нибудь хотя бы двадцать баксов. Ваш отец терпеть не мог азартные игры. Он любил повторять, что любой человек, имеющий маломальское уважение к математике, должен быть сумасшедшим, рассчитывая урвать свою долю от прибыли казино. Просто он обожал всякие шоу; ему нравилось, когда всем вокруг весело и никто даже не собирается отправляться в постель — по крайней мере спать.

— Он говорил вам, что едет в Сан-Франциско?

— Нет.

— Странно. Даже не намекал?

— Ни слова. И если бы на его месте был кто-то другой, то меня бы это здорово озадачило. Я хочу сказать, если бы этот кто-то собирался уехать сразу же после нашего возвращения, то непременно хотя бы обмолвился об этом. Но только не ваш отец — он все делал по-своему.

— Но ведь никто точно не знает, когда он уехал.

— Он уехал в течение нескольких ближайших часов, еще до полудня.

— Откуда вы это знаете?

— Потому что я проснулась и принялась распаковывать свои вещи. Когда обнаружила, что шиньона нет, то позвонила выяснить, не положила ли я его по ошибке к нему в чемодан. Телефон не отвечал. Я еще несколько раз в течение дня пыталась дозвониться, потом бросила это занятие.

— Хорошо, а не говорил ли он о какой-нибудь намечающейся сделке?

— Абсолютно ничего. И не должен был — он никогда этого не делал.

— Вы знаете версию Брубейкера? Он утверждает, что отец был замешан в перевозке наркотиков.

— Чушь собачья!

— Я рад, что вы в это не верите. Но боюсь, мы с вами в меньшинстве.

— Мой дорогой, у меня нет никаких иллюзий по поводу вашего старика; я знала его дольше, чем вы думаете. Это был заносчивый и нетерпимый человек, который обладал сексуальной притягательностью и выносливостью племенного жеребца, ваша мать — поистине святая женщина, раз она смогла выдержать пятнадцать лет брака с ним. Но преступником он не был.

— Вы были знакомы с ним еще до того, как он поселился здесь?

— Э… Несколько лет тому назад он спас мне жизнь.

— Как это?

— Видите ли, здесь, среди зарослей полыни, это звучит странно. Но он спас меня в море. — Взглянув на часы, Полетт встала. — Однако мне надо бежать. Если когда еще появитесь в наших краях — заходите, я расскажу вам об этой истории за ленчем и парой бокалов «Кровавой Мэри».

— С удовольствием принимаю ваше приглашение. Спасибо.

Ромстед вышел на крыльцо вместе с Полетт. Она уже садилась в «континенталь», когда на ограде загона для скота позади них неожиданно задребезжали жестянки, и на дорожку с ревом вылетел пыльный зеленый «порше» и резко затормозил рядом с машиной Полетт. Водитель, хлопнув дверцей, выбрался наружу, и Ромстеду показалось, будто он не вылез из машины, а как бы стряхнул ее с себя, как пальто, и отшвырнул в сторону. Ему на ум пришла старая шутка о футбольном судье, который если не находил место для парковки своего «фольксвагена», просто таскал его повсюду с собой.