Мы разделились. Вячик и Гошка пошли вдоль забора, а я мимо окон. И, конечно, в эти окна я заглядывал.

Сперва там было пустое помещение с рядами стульев, как в обшарпанном клубе. Потом… непонятное. И сказочное.

Прежде всего я увидел камин. С живым огнем. Не с тем беспощадным пламенем, которое спалило наш дом и чуть не изжарило меня, а с уютным огоньком на красных углях. А еще было нагромождение всякого волшебства. Громадные звезды, узорчатые фонари, рыцарские латы, нарисованный на широченном холсте многобашенный город. И стояла покосившаяся карета на колесах с красными спицами.

Лишь во вторую очередь я увидел людей. Их было трое. Один в костюме Пьеро: в белом балахоне с круглым складчатым воротником и в шапочке, похожей на половинку черного мяча. Другой – в обыкновенном пиджаке и брюках, в круглых очках, с плоской лысиной. А еще – женщина в широких белых штанах и синей кофте – квадратная какая-то, некрасивая. А между этими тремя стоял пацаненок дошкольного размера. С кудрявыми локонами, в просторной, но куцей красной курточке. Подняв лицо, он что-то охотно рассказывал этим дядькам и тетке.

Я тихо свистнул Гошке и Вячику. И, пока они перебирались через разрытую дорогу, отступил в кусты и наблюдал. Что там? Музей, антикварная лавка или какая-то самодеятельность? Или притон сумасшедших, которые заманивают малышей для черных дел?

– Тихо, не гремите великом. Смотрите. Это Николка?

– Он, поросенок! – тихо возликовал Гошка. – Ну, я ему…

– Постой. А вдруг там… злодеи какие-то? Пусть один войдет, а двое на страже…

Гошка и Вячик сосредоточенно задышали.

– Надо жребий, кому туда идти, – опасливо сказал Вячик.

– Какой там жребий! Чей это брат?.. Где, интересно, у них дверь…

– Наверно, с тыла… – Я, откровенно говоря, был рад Гошкиному решению.

– Пошел я. Если увидите, что дело плохо, дуйте за помощью. Милиция на Ручьевской… – И Гошка исчез.

Он долго не появлялся в «притоне». Мы уже решили, что у входа его скрутил дежурный сообщник злодеев. Но вот рядом с камином раскрылась старинная, как в замке, дверь, и Гошка возник. Решительный, как Геракл перед схваткой со львом.

Но схватки не получилось. Гошке обрадовались. Заговорили наперебой, заприглашали словами и жестами. Только беспутный Николка понурился и запереступал ногами в коротеньких штанах и синих колготках. Так, словно очень захотел в туалет.

Гошка взял брата за шиворот. Послушал еще Пьеро, очкастого и квадратную тетку, повернул лицо к окну и махнул нам.

Мы обогнули дом и отыскали дверь.

В помещении было очень тепло и пахло столярным клеем. И еще всякой смесью: пыльной тканью, красками, ржавчиной и дровами.

Гошка уже не держал брата за шиворот. Николка сидел верхом на пушке. Очкастый оживленно объяснял:

– Он появился на пороге, словно этакий посланец небес. Мы спрашиваем: «Тебе что, дитя?» А он молчит и оглядывается. Причем этак по-хозяйски. Наконец снизошел до разъяснения, что гулял, заглянул в окно и стало ему интересно. Это, безусловно, делает нам честь. Но тем не менее мы уже собирались сопроводить юного гостя домой, ибо догадывались, что там отсутствие этого чада создает некий дискомфорт. А тут – явление старшего брата, в очах которого справедливое негодование…

– Щас он узнает негодование, – мечтательно сообщил Гошка. – Всыплю мерзавцу…

– Ладно. Потом, – отозвался Николка. Покладисто, но без боязни.

– Нет, сейчас!

– Постойте, юноша… Ваши чувства, конечно, понятны, однако нет ли во всем этом вмешательства судьбы? – перебил Гошку лысый. – Судьба эта явно послала ребенка на нужную нам роль.

– Какую еще роль? – мрачно отозвался Гошка.

– Охотно раскрываю секрет… То, что вы видите вокруг, не свалка и не мастерская сумасшедшего художника. Это небольшой, не очень знаменитый, но полный надежд на славное будущее театр. Самодеятельный и народный. Театр Демида… Слева, – лысый указал на квадратную тетку (или девицу), – наша беззаветная Маргариточка, заведующая реквизитом и всей материальной частью, а также художница по костюмам. Справа… – он кивнул на смуглого тонколицего парня, который стягивал через голову «пьеровскую» кофту, – гениальный трагик, но прежде всего драматург Шурик Половцев, синьор Алессандро, как именуют его друзья. Немногословен, но безотказен и неутомим в любой творческой работе…

– Не надоело тебе? – сказал синьор Алессандро.

– Я ввожу гостей в ситуацию, дабы они не заподозрили нас в черных замыслах…

– А что такое «Демида»? – спросил Вячик. Он живо оглядывался, ему здесь явно нравилось. Мне тоже.

– Не Демида, а Демид! – возгласил лысый. – Демид Полянский. Это, с вашего позволения, как раз я. Бессменный руководитель и главный режиссер в этом храме искусства… Остальных представителей творческого коллектива здесь пока нет. Он, коллектив этот, невелик числом, но богат талантами. И намерен раскрыть их в гениальной постановке «Огниво»…

– По Андерсену, что ли? – вставил я.

– Именно! И-мен-но! Андерсен – наш кумир. Но он известен зрителю прежде всего в переложениях Шварца. Шварц, конечно, блестящ, но, на наш современный взгляд, излишне традиционен. И вот Шурик сочинил по знаменитым сказкам свою пьесу. А в пьесе есть пролог. Там к сочинителю дождливым вечером приходит промокший кудрявый мальчик. Сочинитель отогревает его, а этот негодник вместо благодарности ранит беднягу в сердце стрелой. Как вы догадываетесь, стрелой любви. Потому что он не кто иной, как Амур… Наша труппа, как я уже упоминал, полна талантами, но взрословата. Нужен ребенок…

– Не буду я Амуром, – вдруг сообщил с пушки Николка. – Амуры голые. Я видел на картинке.

– М-да… – Демид зачесал лысину.

– Тебе сделают спереди листик, – язвительно пообещал Гошка. – Подорожник.

– Себе сделай. Лопух…

Мы запереглядывались и захихикали. Все, кроме Гошки. Младший братец-то был не без юмора. Интересно: назвал он лопухом Гошку или посоветовал ему лопух вместо подорожника?

– Мы тебе сошьем зеленые штанишки, – пообещала Маргарита. – С крылышками на лямках. Так будет даже забавнее.

– А на штанишках все равно листик, – злорадно добавил Гошка. Николка не удостоил его взглядом.

– А лук будет настоящий?

– Разумеется! – обрадовался Демид. – И после спектакля ты получишь его в награду.

– Тогда ладно.

Маргарита стала угощать нас чаем в больших фаянсовых кружках. С мелкими черными сухариками. Было уже поздно, однако мы не устояли перед соблазном. Сели на чурбаки у огонька.

Огонь был добрый. От ласкового тепла у меня даже перестали чесаться изжаленные в зарослях ноги. В этот почти летний вечер я был в старых обгорелых штанах, а под мостами и у заборов ожила задубевшая было крапива и перед окончательной гибелью кусалась по-крокодильи. К тому же и я, и Вячик, и Гошка были в репьях – теперь мы их отцепляли и бросали в камин.

На Николку больше никто не досадовал. Гошка обещал поговорить с родителями и привести «этого окаянного бомжа» на репетицию.

– Только вы следите за ним…

Демид прижал кружку к груди и поклялся.

На улице Гошка сказал:

– А я тебя помню. Вы с бабушкой нам рамку заказывали.

– Я тебя тоже узнал.

– А почему вы не звоните?

– Бабушка ваш номер посеяла.

– А отец ногу сломал. Второй месяц дома сидит. Но рамку сделал! Поехали к нам!

– Поздно сегодня. Дома будет мне «рамка»…

Но тут выяснилось, что Гошка и Николка живут в квартале от Насти. Мне все равно надо было вернуть ей «Каму».

Гошка сел на «Каму» и хотел устроить Николку на багажнике. Но тот вдруг заявил:

– Хочу с ним! – И ко мне (мы с Вячиком собирались ехать на его велосипеде). Непонятно, отчего он так. Может, все еще дулся на брата?

Спорить было некогда. Вячик сел к Гошке, а Николку я посадил перед собой, на раму дребезжащего «Прогресса».

Покатили с ветерком. Николка сидел тихо. Но когда ехали вдоль длинного неровного забора, этот малыш вдруг сказал: