Хиреет под налетом мысли бледном…

– Ага, – соврал я, – помню. Но, кажется, это не совсем про то.

– Оно про то, что воображаемые страхи часто оказываются гораздо больше, чем настоящие… Ну, ладно. Заткнем пробоину ватой, держи ее пятнадцать минут. Два часа не есть и не пить. Потом сутки полощи рот после еды… Вставай, гимназист. До свидания. С Днем знаний тебя.

– Спасибо… Ой! Я сейчас у бабушки деньги возьму.

– Оставь деньги бабушке. Или пусть она ими порадует тебя. В порядке компенсации за душевные терзания.

– Ну… неудобно как-то… – промямлил я.

– Удобно, удобно. Ты уже расплатился пережитым ужасом. Больше не бойся так, помни Шекспира…

– Спасибо, – опять пробормотал я.

Бабушка нетерпеливо переживала за меня в коридоре. Я гордо оттянул нижнюю губу:

– Э!.. А?

– С ума сойти! Ты же не хотел удалять!

– А знаешь, сколько стоило бы лечение? Уже не полштанов, а целые штаны!

– А… дерганье сколько?

– Нисколько! Из уважения к пациенту в галстучке. И в награду за его беспримерное мужество.

– Ты достойный потомок храброго кавалергарда Льва Андроновича Шеметилова-Гальского, – величественно произнесла бабушка. Глаза ее смеялись.

– А ему тоже дергали зубы?

– Не исключено. Хотя прославился он не этим, а подвигами на полях сражений.

Бабушка любила вспоминать своего прадедушку, который, по ее словам, был блестящим офицером, храбрецом и дуэлянтом.

Мы пошли к трамваю. Не спешили. В школу я все равно опоздал, был второй час. Да и опухоль со щеки не сошла еще. Не идти же «первый раз в новый класс» с перекошенной физиономией…

– Ладно, там сегодня, конечно же, не уроки, а всякие линейки-приветствия, – утешил я бабушку и себя.

«Наградные деньги» я просить у бабушки не стал. Она и так вон сколько высадила на такси. Самое обидное, что зря: в частной поликлинике полис никто не спросил.

Наркоз отходил, десна слегка ныла, но это был пустяк. Душа у меня радовалась. Так, наверно, бывает у каждого, кто избавился от больного зуба.

Второго была суббота. Бабушка напомнила:

– По субботам у вас занятия с двенадцати.

Я сказал, что хоть с какого часа, все равно это свинство. Даже в гимназии с ее раздутой программой была пятидневка.

– Зато здесь не бывает по восемь уроков. Не ворчи… Проводить тебя?

– Я, по-твоему, первоклассник, да?

Мне очень хотелось, чтобы бабушка заспорила и проводила. Но она обрадовалась:

– Вот и прекрасно, люблю самостоятельных мужчин… Найдешь в школе завуча Клавдию Борисовну, она про тебя знает. Отведет в класс и все объяснит.

Мама и отец были на работе – их тоже не баловали пятидневкой.

Мой старый школьный рюкзачок погиб на пожаре. Я сложил книги и тетради в пластиковый пакет с маркой фирмы «Альбатрос».

– Ни пуха ни пера, – значительно сказала бабушка.

Я молча посмотрел на нее: ответ, мол, знаешь сама.

Школа была недалеко, в четырех кварталах. Ее крышу я видел из окна. Путь к школьному крыльцу лежал через широкий двор с кленами и тополями вдоль заборов. Над левым забором поднимались высокие прямые сосны – там был то ли сквер, то ли просто остатки леса. Недавний сильный ветер накидал во двор сухие легкие шишки, они трещали под подошвами. Этими шишками кидали друг в друга веселые пацанята – наверно, второклассники. Побросав у скамеек ранцы, они со смехом носились среди тех, кто постарше. Старшие стояли кучками. Все такие пестрые, не то что в нашей гимназии. Может, вчера, в торжественный день, они и приходили в пиджаках и галстуках, но сегодня все опять по-летнему.

Я в своей отглаженной форме сразу почувствовал себя идиотом.

Но надо было держаться.

Я потрогал языком «пробоину» между зубов и окликнул одного шишкометателя – растрепанного, тонконогого, в красной майке со слоненком Денди.

– Эй, камрад! Где у вас кабинет завуча?

Он склонил к плечу лохматую голову, прищурил один глаз, а другим – голубым и веселым – глянул с любопытством.

– Тебе которую завуч? Для маленьких или для старших?

– Для таких, как я. Которая Клавдия Борисовна.

– Она не в кабинете, а вон она! – Он вытянул коричневую руку. – Которая в зеленом платье.

Я глубоко вздохнул для храбрости и пошел навстречу новой жизни.

– Подожди! А что такое «камрад»? – голубой глаз мальчишки требовательно смотрел мне вслед.

– Ну, это вроде как «боевой товарищ»…

– А! Тогда годится!

Завуч Клавдия Борисовна выслушала меня и покивала:

– Да, помню. Твоя бабушка приносила документы… – И одной из учительниц, которые оказались рядом: – Дора Петровна, это ваше пополнение, я предупреждала.

– Пойдем, пополнение, – сказала Дора Петровна.

Она мне понравилась больше, чем завуч. Молодая еще, с такой же короткой прической, как у мамы. Когда шли к школьному крыльцу, она спросила:

– С немецким-то как у тебя?

– Нормально, пятерка была за год… Но зачем он тут? Мне сказали, что я в английском классе.

– Видишь ли… с английским не получилось. Он переполнен, там конкурс, а ты опоздал…

Ну вот, начинаются сюрпризы, подумал я.

– Ты не огорчайся. Английским ты можешь заниматься самостоятельно или с репетитором, а потом, если захочешь, сдашь экзамен…

Ну да, этого еще мне не хватало.

В школе затарахтел звонок. Такой же, как в гимназии…

А дальше все как водится:

– Ребята, это ваш новый товарищ Саша Иволгин. Надеюсь, вы подружитесь… Где бы тебе сесть?.. Настя Пшеницына, ты ведь одна? Катя от нас уехала в Новгород… Саша, ты не против, чтобы сидеть с девочкой?

Я пожал плечами. Со своим уставом в чужой монастырь не суются. Потом посмотрим.

– А ты, Настя, не против новичка?

Настя сказала, что пусть. Катя уже не вернется, а мальчики тоже иногда бывают людьми…

Парты в классе были ужасно старинные. А может, просто старые. Я такие раньше только в кино видел: наклонные, с выемками для чернильниц, которые давно уже не в ходу. Покрашены они были зеленым. Я неловко влез на свое место. Пакет с книгами примостил сбоку, на полу. У столов в гимназии были крючки для ранцев и мешков, а тут…

– Положи книги в парту, – шепнула Настя. И откинула на зеленой столешнице крышку. Под крышкой была полка. Вот здесь, значит, как! Пакет я положил, а крышку опускать не стал – так просторнее.

Я украдкой глянул на соседку. У Насти Пшеницыной было круглое и немножко обезьянье лицо. Не очень-то красивое, но, по-моему, славное. Глаза серые, светлые волосы подстрижены в кружок, будто у мальчика-пастушка из фильма про русскую сказку. А в ушах – колечки из позолоченной проволоки.

– Значит, ты – Саша?

– Одиннадцать лет и три месяца, – буркнул я. И стал смотреть под крышку, на свои ноги. Для ног была специальная подставка. Но как их ни пристраивай, штанины все равно ползли вверх. Носки были короткие, голые щиколотки беспомощно торчали из брюк.

Я тихонько завозился, чтобы незаметно стянуть штанины ниже. Настя шепнула опять:

– А тебе нравится твое имя?

– Не знаю. Имя как имя. Обыкновенное.

– А мне мое нравится. Знаешь, почему?

– Не знаю…

– Потому что из него нельзя сделать пренебрежительное. Нину можно назвать Нинкой, Свету – Светкой, ну и так далее. А Настю как? «Настька» – это трудно выговаривается.

– Можно просто «Наська», – не удержался я.

– Не смей! – она дурашливо толкнула сандалеткой мою кроссовку. – Не вздумай называть меня Наськой!

– Слушаюсь, ваше благородие… – Мне стало гораздо свободнее. И я решился: – Вообще-то меня иногда зовут Алька. Ребята… Ну, друзья-приятели…

Она не удивилась. Сказала просто:

– Да? Вот и хорошо.

Я опять повозился и поглядел на ноги. На свои, а потом и на Настины. На черные лаковые сандалетки и тугие белые гольфы. Она была в коротеньком клетчатом платье, а коленки – твердые и блестящие, как бильярдные шарики из слоновой кости… Я вдруг испугался, что она проследит мой взгляд, закашлялся, закрыл парту.