Любое научное описание феномена сознания должно было совершить слегка доктринерский шаг, требуя, чтобы это явление рассматривалось как объективно доступное; тем не менее, можно усомниться в том, что когда этот шаг сделан, все таинственное останется позади. Прежде чем отбросить все сомнения, приписав их капризу романтиков, давайте взглянем на революцию, произошедшую недавно в истории науки о разуме, революцию, повлекшую за собой тревожные последствия.

Джон Локк и многие последовавшие за ним мыслители считали, что основной определяющей разума является сознание — и в особенности, самосознание. Разум, по их мнению, был прозрачен сам для себя; ничто не могло укрыться от внутреннего взора. Чтобы понять, что происходит в собственном мозгу, человеку достаточно лишь “посмотреть”. Границы, очерченные подобной интроспекцией, считались подлинными границами разума. Понятие бессознательного либо не рассматривалось вообще, либо отметалось, как бессвязная, противоречивая чепуха. Например, Локк не знал, как разрешить следующую серьезную проблему: как могут воспоминания человека быть постоянно у него в мозгу, хотя они не всегда “присутствуют в сознании”. Влияние подобных взглядов было настолько велико, что, когда Фрейд впервые высказал предположение о существовании бессознательных мыслительных процессов, его идея была встречена почти единодушным отпором и непониманием. Утверждение о том, что могут существовать бессознательные верования и желания, бессознательное чувство ненависти и даже бессознательные планы самозащиты и мести, оскорбляло здравый смысл и казалось противоречивым. Но постепенно у Фрейда появились сторонники. Теоретики стали обдумывать эту “концептуальную невозможность” все серьезнее, как только заметили, что она позволяет им объяснить до сих пор необъяснимые случаи психопатологического поведения.

Новые взгляды поддерживались при помощи своеобразного “костыля” — смягченной версии кредо Локка, допускавшей, что все эти “бессознательные” мысли, желания и планы принадлежали другим личностям в психике человека. Так же, как я могу держать мои планы в секрете от вас, мое ид (термин, обозначающий подсознание) может скрывать свои планы от моего эго. Разделив субъекта на многих субъектов, можно было защитить аксиому о том, что любое ментальное состояние должно быть чьим-нибудь сознательным состоянием и объяснить недоступность некоторых из этих состояний для их “хозяина” тем, что у них есть другие внутренние “хозяева”. Этот ловкий ход был надежно замаскирован профессиональным жаргоном с тем, чтобы никто не задавал трудных вопросов, — например, как ощущает себя супер эго, сверх-я.

Фрейд раздвинул границы мыслимого. Это вызвало революцию в клинической психологии. Вместе с тем, это расчистило путь последующим достижениям “когнитивной” экспериментальной психологии. Сегодня мы, не моргнув глазом, соглашаемся с тем, что сложнейшая проверка гипотез, поиски в памяти, выводы — одним словом, обработка информации — происходит у нас в мозгу постоянно, хотя мы об этом и не подозреваем. Речь здесь идет не о подавленной бессознательной активности, которую описал Фрейд, а о рутинной мыслительной деятельности, которая, по определению, находится за пределами сознательного уровня. Фрейд утверждал, что его теории и клинические наблюдения дают ему право не верить пациентам, когда те искренно уверяют, что “ничего подобного не думали”. Таким же образом когнитивный психолог опирается на экспериментальные данные, модели и теории, чтобы доказать, что у людей в голове постоянно происходят сложнейшие мыслительные процессы, о которых они и не подозревают. Итак, получается, что разум доступен сторонним наблюдателям. Более того, некоторые мыслительные процессы доступны сторонним наблюдателям в большей степени, чем самим “хозяевам” этого разума!

Тем не менее, создателям сегодняшних теорий фрейдов костыль уже не нужен. Хотя эти теории и изобилуют причудливыми метафорами, в которых подсистемы мозга сравниваются с живущими в мозгу человечками, передающими туда и сюда сообщения, просящими о помощи, отдающими и выполняющими приказы, настоящие подсистемы — всего лишь не обладающие сознанием кусочки органической материи, так же лишенные внутренней жизни и точки зрения, как почка или коленная чашечка. (Безусловно, появление “безмозглых”, но в то же время “разумных” компьютеров сыграло немалую роль в дальнейшем отказе от Локковских взглядов.)

Более того, экстремизм Локка оказался перевернут с ног на голову: если раньше сама идея бессознательного казалась непостижимой, сегодня мы перестаем понимать, что из себя представляет сознательная мыслительная деятельность. Зачем нужно сознание, если совершенно бессознательная и даже лишенная субъекта обработка информации мозгом в принципе способна решить все те задачи, для решения которых и существует разум? Если теории когнитивной психологии правы в отношении нас, они могут быть правы и в отношении зомби или роботов, поскольку в этих теориях, как кажется, нет никакого способа нас от них отличить. Как может любое количество безсубъектной обработки информации (вроде той, которую мы недавно обнаружили в человеческом мозгу) в сумме породить ту самую особенность, от которой эта бессознательная обработка информации так резко отличается? Этот контраст не исчез с развитием науки. Психолог Карл Лашли однажды сказал, что “никакая мыслительная деятельность не является сознательной”. Этим парадоксальным высказыванием он хотел обратить наше внимание на то, что процессы, происходящие у нас в мозгу, когда мы думаем, для нас недоступны. Лашли приводит пример: представьте, что вас попросили сформулировать мысль дактилическим гекзаметром. Те, кто знают, что это за ритм, легко придумают что-нибудь вроде: “КАК же я СМОГ эту МыСЛь в голоВЕ пороДИТь своей?” Но то, как мы это делаем, что происходит в нашей голове, чтобы породить эту мысль, для нас абсолютно недоступно. С первого взгляда кажется, что замечание Лашли означает, что сознание — феномен, недоступный для изучения методами психологии. Однако на самом деле дело обстоит как раз наоборот. Это высказывание обращает наше внимание на разницу между бессознательной обработкой информации, — без которой, несомненно, не могло бы быть сознательного мышления, — и ее готовым продуктом, сознательной мыслью, вполне доступной. Доступной — но для кого или для чего? Предположить, что она доступна для некой подсистемы мозга, еще не означает отличить ее от бессознательной деятельности, которая тоже доступна определенным подсистемам мозга. Однако это перестает быть очевидным, если в мозгу присутствует некая особенная подсистема, которая в результате своих отношений с остальными подсистемами порождает некую новую “индивидуальность”. Здесь мы снова сталкиваемся с давнишней проблемой, проблемой “другого разума”, которая снова стала актуальной, когда когнитивная наука стала анализировать разум, раскладывая его на составные компоненты. Наиболее яркие примеры этого — знаменитые случаи “рассеченного” мозга, в котором в результате аварии нарушается связь между двумя полушариями.[1] Нам не кажется проблематичным то, что у людей, которые перенесли подобную травму, имеется две отчасти независимых индивидуальности: одна — ассоциированная с доминирующим полушарием мозга, другая — с его недоминирующим полушарием. Мы допускаем это, потому что привыкли представлять разум как организацию сообщающихся подсистем. В данном случае линии коммуникации были перерезаны, и независимый характер каждой из подсистем обнажился особенно рельефно. Проблематичным здесь остается то, имеет ли каждая из подсистем “внутреннюю жизнь”. По мнению некоторых, не стоит приписывать сознание недоминирующему полушарию, поскольку все, что мы о нем знаем, это то, что оно, подобно многих другим бессознательным подсистемам, может всего-навсего обрабатывать значительное количество информации и разумно контролировать некоторые аспекты поведения. Но мы можем пойти дальше и спросить себя — а какие у нас основания для того, чтобы допустить существование сознания в доминирующем полушарии, или даже в целой и невредимой системе нормального человеческого мозга? Мы считали этот вопрос легкомысленным и не стоящим обсуждения, но в свете вышесказанного нам придется снова отнестись к нему серьезно. С другой стороны, если согласиться с тем, что недоминирующее полушарие (точнее сказать, только что открытая нами “личность”, чей мозг — недоминирующее полушарие) обладает полноценным сознанием и живет своей “внутренней жизнью”, то что мы тогда скажем обо всех остальных обрабатывающих информацию подсистемах мозга, известных современной науке? Не придется ли нам снова призвать на помощь Фрейдов костыль и населить нашу голову множеством крохотных “субъектов”?