– Тише, приятель. Мы туда и идем. Уже почти пришли. Это лучший бордель в Хэмпстеде.

Через пару минут мы прошли через какую-то дверь.

– Это бордель?

– Да, настоящий бордель. Только не надо так громко, а то распугаешь всех девочек.

– Они красивые, девочки? -Да.

– Опиши мне, какие они.

– Обязательно. Только сначала переговорю с мадам, чтобы нам принесли выпить.

Маккеллар усадил меня на жесткий деревянный стул и ушел, оставив меня одного в помещении, явно набитом народом. Явственно пахло пивом. Я снова задумался, зачем я все это затеял. Дефамилиризация мира, безусловно, хорошее упражнение на очищение восприятия, когда знакомые явления и предметы вдруг наполняются новым значением и смыслом, и я сам убедился, что это действенный способ пережить сновидения наяву. Но я все равно чувствовал напряжение и беспокойство. Я ждал, что случится что-то необыкновенное – что-то такое, что навсегда изменит мою жизнь. Когда я вышел из дома сегодня утром, я возлагал столько надежд на этот день. Я ожидал неожиданного и представлял себя чем-то вроде приманки для чуда – этаким маленьким козликом, привязанным к дереву хитрым охотником.

Маккеллар вернулся и придвинул к моей руке стакан с пивом.

– Что ты видишь, дружище? Что это за люди? – воскликнул я. – Расскажи, ради Бога!

– Это один из лучших борделей Лондона, – заверил меня Маккеллар. – Очень приличное заведение. Кроме нас, все мужчины во фраках, но мы с мадам – большие друзья, и она пропустила нас, в качестве исключения.

Я терпеливо кивнул. Я нисколечко не сомневался, что Маккеллар привел меня в один из двух пабов на Грик-стрит. Может быть, даже в «Орла». Я бывал в этом месте, когда собирал материалы и копил впечатления для иллюстраций к «Исповеди англичанина, любителя опиума» Де Квинси. (Именно здесь, на Грик-стрит, Де Квинси встретил проститутку Анну).

– Все женщины полностью обнажены, – продолжал Маккеллар. – Они сидят или полулежат на диванах, обтянутых красным бархатом, в дальнем конце зала. Некоторые с любопытством поглядывают на тебя. Наверное, им интересно, на что это похоже – заниматься любовью со слепым. Я уверен, что кто-то из них непременно сейчас подойдет.

– А там есть красивые?

– Я же тебе говорил, они все красавицы.

До этой минуты я чувствовал лишь запах пива, но теперь где-то рядом возник восхитительный аромат нежных женских духов с легкой, едва уловимой горчинкой, и женский голос тихо произнес:

– А что с ним такое?

– Любовь слепа, – философски заметил Маккеллар.

Потом он замолчал. Мне показалось, я слышу, как он что-то пишет. Маккеллар всегда носил с собой ручку с блокнотом и записывал свои впечатления о мире. Больше всего он боялся, что ему неожиданно посчастливится пережить некое божественное откровение, а у него не случится с собой ни бумаги, ни ручки, чтобы его записать. Я сидел, попивая пиво, и размышлял о многочисленных проблемах Маккеллара. А потом, это было немного похоже на то ощущение, когда ты спускаешься по лестнице в темноте, и нога вдруг не находит ступеньку, я почувствовал, что его больше нет рядом.

– Маккеллар, ты где? Маккеллар?

Мне ответил молодой женский голос. Может быть, тот же самый, который я слышал чуть раньше.

– Так зовут вашего друга? Я кивнул.

– Он только что вышел. А когда выходил, сунул мне в руку записку.

Она зачитала записку вслух. По ее голосу я понял, что она от души веселится.

«Дорогая мисс _______,

У Вас такое хорошее, доброе лицо. Умоляю Вас, позаботьтесь об этом юноше. Трагический случай лишил его зрения. Господи, помоги мне недостойному. У меня больше нет сил. Спасибо Вам, добрая девушка. Благослови Вас Господь,

Его впавший в отчаяние, безутешный отец,

Я вздохнул:

– Ах, Маккеллар.

Она хихикнула.

А потом:

– Вы пойдете со мной.

Ее голос, хотя и приятный, не допускал никаких возражении. Явно не кокни, но и не Меифэр. Скорее всего, Метроленд. Голос из Метроленда. Продолжая прислушиваться к интонациям этого голоса, я отметил несколько преувеличенную четкость дикции, характерную для начинающих киноактрис. Вполне может статься, что моя невидимая собеседница ходила на курсы ораторского искусства – голос наводил на мысли о том, что его обладательница не была дебютанткой*, хотя и хотела ей быть. Мне импонировал этот голос. В нем была некая скованность, которую я находил эротичной. В его звучании все гласные были как будто затянуты в корсет согласных.

Она взяла меня за руку и вывела из паба на улицу. Я себя чувствовал доверчивым маленьким мальчиком в детском саду, где все дети гуляют парами, взявшись за руки. (Это было восхитительное ощущение: ее рука, словно крошечная птичка в моей руке.) В последний раз я ходил с кем-то за ручку именно в детском саду. Солнце все-таки пробилось сквозь серый туман, я почувствовал его расплывчатое тепло. Поначалу я не говорил ничего, только слушал. Мне надо было сосредоточиться. Я пытался представить, какое тело сопутствует этому голосу. Я давно убедился, что определенному типу голоса соответствуют определенные типы тела. Взять хотя бы оперных певиц. Я был уверен, что голос, который меня направлял, мог исходить только от тела с очертаниями скрипки. Такой голос могла породить только женщина с тонкой талией и пышными бедрами – по крайней мере, я очень на это надеялся.

* Здесь имеется в виду дебютантка высшего света, девушка из знатной или богатой семьи, впервые начавшая выезжать в свет.

Я заслушался стуком ее каблучков по асфальту, и тут она снова заговорила:

– А чем вы занимаетесь? В смысле, кто вы по профессии? Будь на моем месте Маккеллар, он бы выдал ей что-нибудь

оригинальное типа смотрителя зоопарка или профессионального игрока в ма-джонг, но я сказал правду.

– Я художник. Пишу картины.

– Художник! Как интересно!

Я поморщился. Мне хотелось сказать ей: «Нет, нет. В этом нет ничего интересного. Это скучно, на самом деле. В основном, это чистая техника и долгие приготовления к тому, чтобы эту технику применить. Натянуть холст, смешать краски, развести их маслом в нужной пропорции – что здесь интересного?». Почти все наши беседы с Феликс сводились к тому, где купить подходящее масло, как чистить кисти, и какие безбожные комиссионные дерут галерейщики и агенты. Нам это было действительно интересно. Нам – да, но не людям, далеким от этих проблем. Когда я завершаю очередную картину и объявляю ее «законченной», у меня до сих пор каждый раз возникает тягостное ощущение, что можно было бы посвятить больше времени этой работе и сделать ее много лучше. Но я не стал ничего говорить. Это было не то, что хотелось услышать моей собеседнице, и я не стал ее разочаровывать и рассказал – с должным воодушевлением, – о своей новой работе, иллюстрациях к Маккелларову «Детству и отрочеству Гагулы», за которые я взялся по просьбе его издателя.

За день до этого я как раз приступил к литографии, на которой прекрасная юная Гагула празднует победу над принцем Ндомбы. Она танцует ликующий танец, попирая ногами тело поверженного врага, а суровые воины Кукваны взирают на это, отступив на почтительное расстояние. Гагула вопрошает: «Каков жребий человека, рожденного женщиной?» И Кукваны отвечают ей хором: «Смерть!» Стилистика этого эпизода, как и стилистика всей книги, романа абсурда, задуманного как пародия, строится по модели детского ежегодника «Друзья-приятели», принятого Маккелларом за образец. Но лично мне не хотелось придерживаться этой юношеской эстетики. В книге Гагула олицетворяла собою стремление к свободе, зародившееся в темном сердце Африки, которая, в конечном итоге, освободит нас от власти западной науки и рационализма. Воинов Кукваны, опирающихся на свои ассагаи, я изобразил наподобие статуй, такими же окостеневшими, как и тело убитого принца. А Гагула была у меня воплощением жизненной силы: вся – сверкающие глаза и разметавшиеся волосы, застывшая в мгновении, выхваченном из взвихренного танца. В книге этот момент был одним из ключевых эпизодов, и иллюстратор, в моем понимании, должен видеть такие моменты и, соответственно, делать на них акцент.