Я ЛЮБЛЮ НЕЙТРИНО!
Яблони больничного сада осыпали поэтическими лепестками и мои повязки, и ребят, но пятеро выглядели вполне нормально. Одна Нелька смотрела как приобщенная к святым таинствам. Она не могла поверить, что я, «выросшая под сенью циклотрона», свалилась от примитивного гриппа и обожглась вульгарным кипятком из чайника.
Чтобы не слишком разочаровывать девочку, я несла невесть какой бред высокого стиля:
— …Я люблю нейтрино… предсказанного с надеждой, рожденного с восторгом, окрещенного с нежностью… Я люблю нейтрино… всепроникающего малютку, способного, смеясь, пронзить галактику, даже если ее залить бетоном. Я люблю нейтрино!.. — Я показала Нельке ноготь, позабывший о маникюре. — Миллиарды атомов! И каждый — кладовая атомных энергий, запертая семью замками. Нейтрино — ключ ко всем замкам! Я люблю нейтрино!..
У Нельки отвисла челюсть. Я не выдержала и расхохоталась.
Но они все, чудаки, смотрели на меня с жалостью.
Саша сказал:
— Ты все такая же молодчага. Не поймешь, когда серьезно говоришь, когда издеваешься. — Таким тоном доктор-добрячок говорит с больным, который должен был умереть на рассвете, но чудом вытянул и теперь умрет только к вечеру.
Васек сказал совсем естественно:
— Один носишко от тебя остался, и тот желтый, как луковица. А в халат кутаешься с шиком… Элегантность при тебе, ничего не скажешь!..
— Вот кто сегодня элегантен! — Я указала на Линь-суня, одетого в новый костюм.
— Я сегодня шафер.
У всех в глазах запрыгали испуганные «зайчики» и заметались из зрачков в зрачки.
— Он хотел сказать — шофер, — нашелся Саша. — Он сегодня поведет мою машину.
Но Линь-сунь не знал моих предыстории, зато отлично знал русский язык и гордился этим.
— Нет, не «шо», а «ша»! — сказал он упрямо. — Я знаю, где «ша» и где «шо»! «Шо-фер» — это на машине. А «ша-фер» — это на свадьбе!
— Ты — «шо», «шо», «шо»! — Нелька дергала его за рукав.
— Нет, я «ша», а не «шо»…
«Ша-шо… Ша-шо…» Я вспомнила, как шелестели шины по гальке на взморье в тот вечер.
«Ша-шо»… Как далеко!.. Я люблю нейтрино…
Нелька с набрякшими глазами вдруг ткнулась мне в плечо.
Васек нахмурился:
— Маразмик… Маленький припадок маразмика… Лана, не реагируй.
Но я посмотрела на себя глазами этой десятиклассницы.
Двухгодичный эксперимент… по двадцать четыре часа в сутки… Неудача… Все — зайцу под хвост… Болезнь без лечения… Обморок в лаборатории. Ошпаренные руки… Желтенький носик… В завершенье — свадьба Бориса. И «мужественная улыбка на лице»…
Как не смотреть с жалостью и благоговением! Нет, я не могла разочаровать эту девочку, воспитанную на «Комсомольской правде» и на очерках Татьяны Тэсс!
— Настоящие ученые — всегда люди «жесткой фокусировки», — сказала я. — «Жесткая фокусировка» — это когда электроны мчатся в ускорителе, несмотря на большие метанья, без уклонений. Энергия их от этого возрастает во много раз. И это для электронов — предел их электронного… счастья… Васек, доформулируй…
Пока он говорил, я вспоминала «ша-шо», шелест шин на взморье, взлет «Ту-104» и то, как я отхватывала буги-вуги в партбюро института перед Ольгой.
Не то чтоб я любила буги-вуги, но Ольга взирала с забавным ужасом, и танец этот отчаянный, а мне нравилось быть не Ланой, дочкой академика, а Малашкой — отчаянной головой, украденной у академических родителей прабабкой-сорванцом и окрещенной у попа.
— Мне нравится, что ты — и Лана и Малашка, — говорил мне Борис.
Ему тоже нравились безобидные «виражи» в виде буги-вуги и стихов Есенина. Но, кроме того, нам обоим с пеленок нравилась физика…
Общность вкусов… Общность прошлого — рядом со школьной скамьи до аспирантуры… Общность будущего — диссертации на смежные темы. Почти общность родителей — отцы закадычные друзья. Совпадение всех координат — математически выверенный брак.
Вася кончил про «жесткую фокусировку»:
— …Все очень просто! Поняла, Нелька?
— Просто, как газоразрядная трубка, — заключила я. — Но ты не раскрыл главного! Где диалектика? Жесткость фокусировки достигается — чем бы ты думал? Как раз изменчивостью. Магнитное поле должно периодически меняться.
Я вынула ту самую зеленую папку и отдала ее Линь-суню:
— Мой свадебный подарок жениху.
Тут Нелька взмокла и навалилась на меня.
— Какая ты выдержанная!..
— Маразм крепчал! — резюмировал Васек. — Двести семьдесят два ниже нуля.
И все-таки даже он, самый умный из всех, был так глуп, что смотрел на меня с жалостью.
Когда они ушли, я думала только об этой дурацкой жалости.
Новые взлеты физики рождаются из парадоксов.
Весь атомный век родился из парадоксов: под руками Рентгена «ни с того ни с сего» засветилась простая бумага, покрытая солями бария… Так парадоксально, на взгляд прошлого столетия, подал первую весть о себе атомный мир.
Из парадокса и из веры в парадокс возникло овладение радиоактивностью.
Излучение урановой руды оказалось непонятно сильнее, чем излучение чистого урана.
Кругом скептически улыбались, твердя об ошибке, но двое, Пьер и Мария Кюри, поверили в парадокс и, поверив, отдали ему четыре года труда и жизни. Хрупкая Мария своими руками перетаскала и переработала восемь тонн руды. До двадцати килограммов за один раз перевешивала она и переносила в котлах — безвозмездно, бескорыстно и даже неофициально, счастливая уже тем, что хоть на таких условиях ей позволили работать в дощатом и дырявом сарае школы физики.
И верующие среди маловеров, за годы до открытия, они делились уверенностью и мечтами о парадоксальном, никому не ведомом элементе, который в таких крошечных дозах дает такое могучее излучение.
— Как ты думаешь, как он будет выглядеть? — спрашивала Мария.
И Пьер мечтательно отвечал:
— Мне хотелось, чтобы он был красивого цвета.
И он вознаградил их за веру — добытый ими через годы, он имел не только цвет, но и сияние. Он сиял, освещая окружающее…
Все циклотроны (включая и тот, на котором я потерпела свое фиаско) рождены парадоксом. Медленные нейтроны неожиданно оказались много действеннее быстрых, более энергичных. Смелый и горячий ум итальянца не испугался неожиданности, принял ее и тут же проник в ее глубину, и маленький Энрико Ферми помчался к ближнему водному бассейну — к фонтану с рыбками, ища повторенья и подтвержденья великого парадокса.
А парадокс Майкельсона, из которого выросла теория относительности Эйнштейна?
В награду за веру в парадоксы Ирен и Фредерик Жолио-Кюри положили начало искусственной радиоактивности и бесчисленным изотопам, расширившим таблицу Менделеева до беспредельности.
Вся история атомного века идет через парадоксы, но для того, чтоб из парадоксов рождалось открытие, нужны вера и смелость! Вера в парадокс — вера в рукотворное чудо! Ею обладают творящие чудеса! В них мое кредо — не оттого ли я так много думаю о них? Будь моя воля, среди майских лозунгов, с которыми колонны физиков выходят на Красную площадь, я бы написала: «Верьте в парадоксы!», «В парадоксах раскрываются глубины новых идей!».
Лозунги, лозунги… Смеясь над лозунговым мышлением, я сама не могу без лозунгов. И может быть, «подыгрываясь» под Нельку, я «играю» самое себя? Играю собственное нутро?
А что ведущее в нашем «нутре»? Может быть, то, что, озолоти нас, мы все равно не смогли бы жить в мире, где заводами и банками, полями и лесами владеют единицы, как не смогли бы есть из помойки, даже если бы вперемешку с помоями лежали шашлыки по-карски!
Это потребность в справедливости, уже перешедшая из высших идейных корковых сфер в плоть каждой клетки, в безусловный, наследуемый рефлекс: едим только из чистых тарелок. Идея низвергнута от высшей нервной деятельности до безусловного рефлекса, тем самым поднята над временем, над поколеньями! Опять парадоксальность! Но если парадоксами раскрываются глубины новых идей, то какие идеи раскрываются мною — ведь я типичный парадокс?..
Неудача опыта, крушение надежд, болезнь, «желтенький носик», обвязанные руки, свадьба жениха — скопище несчастий, а я… Я недоговариваю… Боюсь, ребята не поверят…
В середине нашего века говорили слишком много хороших слов. Не надо деклараций… Надо, чтоб сами увидели. Только тогда поймут. Не руки горят — мозги… Я хочу, чтоб обязательно поняли и такие молодые, как Нелька, и такие сверстники, как Васек.
Через неделю я выйду из больницы и снова помчусь в погоню за предательским и возлюбленным мною крошкой нейтрино, и мне уже будет не до Нельки и Васьки… Но за эту неделю я должна убедить… Со сверхзвуковой, нет, со сверхсветовой, фантастичной скоростью ринуться, нагоняя прошлое… Зачем?.. «Во имя будущего»… Из меня так и скачут лозунги и штампы. Я парадокс, проштампованный насквозь… Но, черт побери, не такие уж плохие штампы были пущены в дело! Штампуйте мне душу насквозь и глубже, но, чур, я сама выбираю штампы! И все же я рада, что сорванец-прабабка окрестила меня нештампованным именем — Маланья.
Так с чего же мне начать свой «сверхсветовой» полет в прошлое? Начать надо с той минуты, когда началось настоящее и будущее. Но оно жило во мне всегда. Даже когда я плясала буги-вуги… Но, может быть, впервые конкретно и ощутимо оно встало передо мной, когда метель занесла меня в Топатиху. Значит, начинать надо с Топатихи…
Нет. За день до нее….
Мы с Борисом раздобыли билеты на сессию Академии наук. Был мраморный лепной зал академии и деревянные, почти колхозного образца, маленькие ложи, нафаршированные корреспондентами, прожекторы, нацеленные на лысые головы маститых.
В перерыве шеф задержал нас с Борисом и с ходу познакомил с Великим Молчуном. У него левый глаз чуть у́же правого и все лицо слегка асимметрично, как у охотника, который привык целиться. Лицо охотника, в прическе «академик женится» — последняя прядь волос с тщательным, но тщетным боковым начесом на лысину.