Я уселась на широкой скамье у стола, поджала ноги и, привычно опершись о ладонь подбородком, принялась наблюдать.

Все здесь было непохоже на Москву и на Дубну. Большая печь… ведро и яркое коромысло в углу. «Чистый фольклор». Ансамбль «Березка». Но коромысло висело не для ансамбля. Краска облупилась. Кольца потрескались. На коромысле носили воду.

Татьяна Петровна кроила платье для дочери. Я вспомнила Наткины наряды.

— Сейчас модно для девочки большие карманы. Вот так…

Татьяна Петровна стала старательно выкраивать карманы.

— Будешь у нас красавица… Москвичка…

Девочка, некрасивая, с мышиным личиком («Наверное, в отца», — подумала я), спросила:

— У вас тоже есть девочка?

— Племянница — Натка… И еще жених есть… Борис, — добавила я для Татьяны Петровны. — Через воскресенье свадьба.

— Сейчас накормлю. Заголодалась наша… невеста?

Она запнулась на слове «невеста».

«На ней уже никто не женится». Я остро пожалела эту милую обездоленную женщину с ее вдовьими занавесками, увядшим лицом, некрасивыми детьми. Мне стало как-то неловко за собственное счастье — за молодость, близкую свадьбу, диссертацию, «перламутровые щеки» и модные брюки.

— Вы, наверное, были невеста-красавица? — Я спешила перебросить словесный мост через пропасть. — Вам не страшно было выходить замуж?

— Я к свекрови в дом шла. Меня тетка-буфетчица взяла из детского дома. — Татьяна Петровна накрывала на стол и говорила не спеша, с паузами: — Определила в пивной киоск… Выдала за сына своей товарки… Чужой дом и работа… чужая… — И, как всегда, она оборвала рассказ о своем: — А вы тоже к свекрови?

— Нет, он к нам приходит.

— Чего же тогда бояться?

— Мне не страшно, а как-то странно… Я с детства привыкла одна в своей комнате… А тут придет… Будет курить… Брюки вешать…

Татьяна Петровна посмотрела на меня недоуменно-осуждающим взглядом и молча ушла в кухню.

Вот так же, тогда, посмотрел на меня отец. Почему второй раз у меня вырвалось слово о брюках? В тишине пустой комнаты вспоминалась вся сцена за обедом… Мои слова: «К самому Борису я привыкну, но куда он будет вешать брюки?! У него всегда такие аккуратные… со складочкой…» Отец взглянул из-под очков: «Когда мы с твоей матерью женились, этот вопрос не возникал… Червячишка ты… Гусеница еще…»

Татьяна Петровна внесла щи.

— Деревенские… с кислой капустой… — Она помолчала и спросила тревожно: — Вы не поспешили? Со свадьбой?..

— Я избалованная… да?..

— Может быть, еще не проверили себя… его?

Меня все больше привлекала смесь нежности и гордости на усталом и оплывшем лице хозяйки. С этой женщиной легко говорить обо всем.

— Он отличный и полностью «проверенный». В школе вместе учились. И в институте. Он был самый способный, и я не отставала. И отцы наши дружат со студенческих лет. И живет в Дубне на одной улице. А главное — мы же оба коренные, наследственные, прирожденные физики. И даже диссертация у нас будет общая… Два варианта одной темы по теоретической физике. И в теннис оба играем, и оба любим Рахманинова. Борис смеется, что у нас все координаты совпадают. Математически выверенный брак!

— Такое счастье одно на тысячу, — сказала Татьяна Петровна.

— Да… Мне так и говорят, что я в сорочке родилась. Его родители купили в подарок белую спальню, а мои — машину. Может быть, это плохо, когда у человека всего так много?

— Для вас не плохо, — серьезно сказала Татьяна Петровна. — Вы так рассказываете о своей работе… Она ведь главнее?

— Белой спальни? Какое сравнение!

— Тогда пусть всего много! Тогда радуйтесь!.. — Помолчав, добавила: — Своего человека только на своей дороге и встретишь.

За тихими словами слышался затаенный смысл.

Татьяна Петровна обещала разбудить меня в пять утра к поезду, но я проснулась раньше.

Окна были занавешаны. В комнате стояла плотная тьма, и только на одеяле светилось белое, продолговатое выпуклое пятно, похожее на полоску ватмана.

«Что это?» Я протянула руку. Пятно, скользнув, легло на ладонь. Блик! Сквозь щель меж занавесками пробился свет. Но отчего такой резкий, почти выпуклый блик? Днем такого не бывает, потому что вокруг нет темноты. Ночью тоже не бывает, потому что ничто не светит по ночам так ярко. Может быть, прожектор за окном? Зачем здесь прожектора?

Я скользнула к окну и отдернула занавески. Не прожектор!

До горизонта под луной сияли снега. Синие тени деревьев, как врезанные, лежали на пышной сияющей белизне. Чернели чьи-то следы, отчетливые, глубокие, до самого верху, как водой, налитые тенью.

Снега сияли ярче луны, словно возвращая ей во сто крат усиленный свет, как эхо возвращает к истоку усиленный звук.

Я прильнула к стеклу: «Снег… снега… снежный… Нежится…» Юлькина лингвистика, но как правильно! Не на постели нежиться, а вот только на таком, на пушистом, бескрайнем. Что может быть нежнее?!

За приоткрытой дверью в кухне зажегся свет. Ходики показывали четыре часа.

Я снова юркнула в постель, и сквозь перемежающуюся дремоту следила, как бесшумно двигалась Татьяна Петровна. Она умылась, оделась, приготовила завтрак для детей, накрыла на стол и стала нарезать капустный пирог. Она расстелила на столе рушник с алыми петухами и стала бережным, даже любовным движением заворачивать в него кусок пирога.

«Берет с собой завтрак, — подумала я, засыпая. — Но как смешно заворачивает, бедняжка. Мы и над папиным юбилейным тортом с циклотроном из крема так не тряслись!»

Перед уходом Татьяна Петровна разбудила меня:

— Вставайте, завтракайте и идите ко мне на ферму. Там полустанок рядом. И видно из окна поезда издали…

Утренняя метель задержала меня в Топатихе еще на сутки.

Вечером меня вызывала по телефону Москва.

— Ты что, с ума сошла!.. Малашка-колхозница! — кричал в ярости Борис. — За гипероны хвалил не кто-нибудь — Великий Молчун! Диссертация у нас в руках. Оцениваешь?

Я молчала.

Потом тихо спросила:

— Кому ты отдал второй билет на сессию академии?

— Кладу на соседний стул. Принципиально. Я их так выпрашивал. И потом — они именные. Нет! Опоздать и на совещание и на сессию из-за примитивной метели!.. Заехать в какую-то Топатиху! Это надо уметь!

— Ну вот я и сумела.

Я почему-то засмеялась и добавила:

— На доклад Глобы я не опоздаю.

— Понятно. Тоскуешь по нищете и безвестности физиков-экспериментаторов? Сперва надо пресытиться известностью и богатством теоретиков. А уж потом…

— Ладно, пресыщайся в одиночестве.

— Что ты делаешь второй день в своей Топатихе?

— Изучаю колхозную действительность.

— Ну, и какая она?

— Непересекающаяся.

— Не понимаю.

— Непохожая на нашу. Движется на параллельных непересекающихся плоскостях.

Женский скрипучий голос врезался в разговор:

— Топатиха!.. Топатиха!.. Принимайте график вывозки удобрений… Навоза…

Москву отключили.

Я передала трубку секретарше и вышла.

Под ногами пели снега, на губах я ощущала вкус ключевой воды, а из головы не уходили слова Татьяны Петровны: «Своего человека только на своей дороге и встретишь».