Вагинское общество обладало неуемным классовым сознанием. Каждый воин был сыном воина и мог проследить свое происхождение аж до самого Отъезда из Убалтая множество лет назад. Если ты не относился к одной из старых фамилий, ты считался недостаточно хорош, чтобы стать бойцом, а раз Мартин мог проследить свою родословную лишь на два поколения, то вот так все и вышло.

Главная его беда заключалась в том, что никто, к несчастью, не знал, кем был его дедушка по отцовской линии. Его отца, по-видимому, зачали под столом в Главном зале после пира по поводу успешного рейда. Все, что бабушка Мартина смогла рассказать, это что пирушка вышла просто клятская, свет потушили, а тот парень был бородатый.

Лоббо Беспечный вырос, чтобы стать деревенским крысоловом, и хотя почти все очень любили его и уважали, его сын все равно считался недостойным того, чтобы стать воином. А посему, несмотря на все его природные способности, Мартина поставили надзирать за козами.

Он, однако, не жаловался и не дулся. Мартин перенял у отца спокойное отношение к подобным решениям и с энтузиазмом взялся за работу. Но внутри у него кипела решимость доказать им всем, чего он стоит, стать клят знает каким козопасом, лучшим, какого когда-либо видела деревня, стать таким клятски замечательным, чтобы в один прекрасный день все поняли, что он заслужил шанс сделаться воином. И тогда он решил революционизировать всю сферу выпаса коз, реорганизовать ее сверху донизу.

К несчастью, пока Мартин однажды сидел на склоне холма, а его мозг энергично разрабатывал всевозможные чудесные схемы ротации выпаса, различные усовершенствования для кормления и увеличения удоев, несознательные козы забрели далеко в горы. Потребовалось пятнадцать человек и целая неделя, чтобы всех их разыскать и вернуть обратно в деревню. Мартина немедленно понизили до заведующего курятником.

Ухватившись за второй шанс показать, на что он способен, Мартин быстро реорганизовал весь курятник, обитательницам которого до тех пор позволялось свободно бродить и класть яйца, когда захочется. Всех кур он запер в защищенные от хищников клетки в просторном хлеву. Таким образом, каждая имела свое небольшое жилье, где корм и вода были под боком, так что птице не требовалось расходовать время на ненужную беготню и поиски пищи. Кроме того, она находилась в полной безопасности, а ее яйца с легкостью можно было удалять. К несчастью, куры оказались так раздосадованы отсутствием свежего воздуха, солнечного света, физических упражнений и элементарной свободы, что отплатили Мартину единственным способом, какой был им известен. За три дня производство яиц в деревне упало от шестидесяти в сутки до нуля.

Мартина понизили до должности сборщика прибитой к берегу древесины на том основании, что даже он нипочем не сумел бы раздосадовать древесину, а также поскольку она не могла от него сбежать. Однако прошло всего несколько месяцев, прежде чем его в высшей мере амбициозный «Склад сушки и хранения древесины» загорелся и положил начало большому пожару, который спалил полдеревни. Мартина снова понизили, и на сей раз так, как дальше уже было некуда, его поставили обслуживать выгребную яму.

Поначалу казалось, что Мартин нашел свое призвание, но затем наступил тот роковой день, когда скопление взрывчатых газов, порожденное его «Схемой улучшения отходов», внезапно рвануло, и вся деревня оказалась покрыта ровным трехсантиметровым слоем дерьма. После того, как старейшины деревни выудили Мартина из моря, куда его зашвырнула озлобленная и предельно вонючая толпа селян, ему сообщили, что возвращают ему статус козопаса на том основании, что когда он поначалу этой работой занимался, он, по крайней мере, ничего не спалил и не завалил дерьмом. Однако, продолжили старейшины, если удои молока упадут хоть на малую толику или если пропадет хоть одна коза, в следующий раз его поставят работать одной из свай для нового пирса в бухте.

Мартин принял мудрое решение оставить всякие попытки произвести фурор. Но это его терзало. Пожалуй, Мартин мог бы совсем погасить в себе столь вредный энтузиазм, но он наверняка знал, что если дело дойдет до планирования рейдов, участия в боях или ведения галер по незнакомым прибрежным водам, он проявит себя не хуже любого другого вагинского воина. «На самом деле, – думал Мартин, наблюдая, как знакомая фигура с растрепанными соломенными волосами, поминутно спотыкаясь, пробирается по прибрежной тропе внизу, – я был бы намного, очень намного лучше некоторых. Так нечестно. Так просто нечестно».

Соломенные волосы принадлежали лучшему и, надо признаться, единственному другу Мартина в деревне – Дину, сыну Динхельма. Следует заметить, что отчасти Дин выглядел как воин, но крайне затруднительно было решить, от какой именно части. Сын Динхельма был худым, слабым и близоруким недотепой, который к тому же страшно страдал от морской болезни, а для воинской этики вагинов подходил примерно в той же степени, что и черепаха для баскетбола.

С самого детства Дин всегда хотел работать с животными, но поскольку он был отпрыском одной из самых старых семей в деревне и имел длинную череду предков – сплошь воинов, у него не оставалось иного выбора, кроме как унаследовать их ремесло. В результате он стал единственным человеком в вагинской истории, который умудрился завоевать бесславный титул «Самого дерьмового воина года» четыре раза подряд. Тогда как большинство его сотоварищей имели сильную склонность к мечам, а в особенности к недавно выпущенному Оркоубойному Изуроду, Дин одинаково непринужденно чувствовал себя с любым оружием – примерно так же непринужденно, как слабого здоровья пингвин, упавший в жерло действующего вулкана. Как однажды выразился его инструктор по владению мечом, прежде чем с ним случился нервный срыв, и он ушел в преждевременную отставку, «видал я латук, от которого куда больше угрозы исходило»

Поначалу Дин был просто объектом насмешек для остального племени. Когда он отправился в свой первый рейд, его спутники чуть не надорвали бока от смеха над его отчаянными попытками защититься от яростной атаки девятилетней девчушки, вооруженной скалкой. Его выбор добычи также вызвал страшное веселье. Тогда как остальные вернулись на корабль, груженные золотыми и серебряными украшениями, шелками, коврами, фаянсовой посудой и другими ценностями, Дин вернулся со щеночком. А когда он объявил всем, что раз у щеночка такие славные белые лапки, то он намерен назвать его Варежкой, несколько вагинов от смеха чуть не обделались.

Однако через некоторое время стало не до смеха. Остальные вагины начали понимать, что Дин уже не объект насмешек, а прямая помеха. Он не мог драться, ни за что не стал бы убивать и, похоже, не имел ни малейшего представления о грабеже или мародерстве. У него даже не было никакого вкуса – в один из рейдов он отправился в желтом кардигане, связанном его матушкой. Дин выглядел законченным недотепой, и с ним срочно требовалось что-то делать.

Скорее всего Дина понизили бы до какой-нибудь унизительной крестьянской работы, и это решение, между прочим, привело бы его в полный восторг, если бы не его отец. Динхельм был всеми уважаемым старым воином и вдобавок одним из деревенских старейшин. Тогда старейшины пошли на компромисс. Дин стал помощником Садрика Приапического, деревенского священника. У вагинов существовала традиция, что священник должен сопровождать воинов в каждом рейде, дабы умилостивить богов и обеспечить успех. Садрик уже старел, а посему предпочитал оставаться дома и предаваться сомнительным удовольствиям, так что Дин на время каждого рейда брал на себя функции священника. Это означало, что он по-прежнему путешествовал с воинами и, таким образом, сохранял лицо, однако ему было позволено оставаться на борту галеры вместо того, чтобы бросаться на все, что шевелится, отрубать людям головы и поджигать их хижины, как делала остальная часть племени, и это как нельзя лучше ему подходило.

Еще одной характерной особенностью положения священника, которая устраивала Дина, было «общение» со всякими мелкими пушистиками, хотя священникам обычно предполагается приносить этих пушистиков в жертву, а не забирать домой и не делать своими любимцами, В целом Дин оказался страшно доволен своим новым положением – пока не достиг в этом ремесле некоторых успехов, после чего все пошло наперекосяк.