Гражданин![35]

Наше государство великодушно разрешило гражданам заключать и расторгать брак по их усмотрению. Я человек «консервативных» взглядов, один из "мамонтов[36]", как сказал бы ты, и поэтому я против развода и вообще всяких нарушений морали. Думаю, если бы Старший Брат был жив, он бы со мной согласился, хотя я знаю, что тебя это совершенно не интересует. Но теперь я обращаюсь к тебе с просьбой пойти со мной в отдел разводов. У меня есть на это причины.

Ты, считающий себя хранителем и опекуном новой, «прогрессивной» эпохи, должен знать, что люди — рабы предрассудков. Например, известно, что я замужем за знаменитым Уинстоном Смитом. Поэтому люди думают, что я — женщина, воспитанная на моральных принципах ангсоца, во всем следую за своим мужем. Когда Уинстон Смит в кафе "Под каштаном" обливает грязью прошлое нашей партии, считается само собой разумеющимся, что эти «прогрессивные» взгляды разделяю и я. Когда Уинстон Смит подстрекает к мятежу против системы Старшего Брата — хотя он всем обязан этой системе, потому что партия сделала из него человека, — люди думают, что к этой кучке мятежников присоединилась и я. А когда Уинстон Смит каждую ночь спит с новым «товарищем», люди могут сделать легкомысленное заключение, что и я, Кэтрин, — всего лишь похотливая сучка. Вот почему я предпочитаю пройти через отвратительную процедуру развода, хотя и знаю, что сам этот глупый порядок появился в результате твоей коварной агитации.

Кроме того, есть одно-единственное извинение твоему поведению, которое я могу допустить, — то, что ты всего лишь пешка. Настоящие предатели сидят в партийном руководстве и в полиции мыслей. Все они — платные агенты полиции мыслей Евразии. Но они понесут за это наказание! Дух Старшего Брата еще жив! И что бы ни случилось, он восстанет на развалинах этого государства и этой партии.

Кэтрин

Первые номера «ЛПТ» выходили тиражом 5000 экземпляров. Что значила эта цифра для империи с более чем стомиллионным населением! Правда, пролы почти не умели читать,[37] но тем не менее каждую пятницу только в Лондоне свежий номер «ЛГТТ» спрашивали полтора миллиона взрослых читателей. Удвоить тираж нам запретил О'Брайен.

— Истина — не ширпотреб, — презрительно сказал он, когда я пришел к нему поговорить о газете. — Предметы роскоши не должны поступать в продажу в неограниченном количестве.

Хотя формально «ЛПТ» была приложением к газете «Таймс», выходившей миллионными тиражами, мы почти никогда не имели даже бесплатных экземпляров для авторов и сотрудников редакции. Но кое-чего мне все же удалось добиться от О'Брайена. Мы получили возможность платить гонорар некоторым авторам — в первую очередь поэтам и художникам. За стихотворение или рисунок они могли купить в магазине внутренней партии плитку шоколада или бутылку пива.

В столь примитивном способе издания газеты было нечто волнующее. Правда понемногу одерживала верх. Каждая новая тема — будь то запущенность лондонских улиц, или проблемы полового воспитания, или трудности в снабжении продуктами — одновременно означала расширение границ свободы. Естественно, нам приходилось избегать некоторых тем (например, подробностей военного разгрома или деталей революционного прошлого Старшего Брата), но как велика была разница между такой осторожностью и полной закостенелостью недавних лет! Да, не обо всем «ЛПТ» могло писать, но в конечном счете не кто иной, как мы сами решали, что может быть напечатано. Этим мы добились немыслимого раньше положения — мы сами смогли быть собственными цензорами. О правильности наших решений свидетельствовало то, что главный цензор министерства правды, которому я каждую среду после обеда должен был представлять копии всех статей, почти никогда не делал никаких поправок и заявлял, что читать «ЛПТ» куда приятнее, чем «Таймс», где ему вечно приходится исправлять опечатки, искажающие смысл.

Редакционные совещания проходили по вторникам. В этот день кафе "Под каштаном" было закрыто, так что мы занимали бильярдную и там составляли номер. Из десяти полос «ЛПТ» мы на первых порах располагали только двумя, позже — четырьмя и в конце концов — шестью. Остальное, как и в других газетах Океании, занимали официальные сообщения и перепечатки из «Таймс». Конечно, публика начинала читать «ЛПТ» с «наших» полос.

В создании лица газеты решающую роль играла в то время Джулия. Правда, формально она не входила в штат редакции, но постоянно вносила конструктивные предложения. Например, она изобрела метод двусторонней самоцензуры, который предусматривал и смягчение, и заострение трактовок. Когда автор разрабатывал официально разрешенную тему слишком осторожно, мы усиливали его чересчур мягкие формулировки. Но если нам казалось, что он выходит за рамки допустимого, тон статьи слегка смягчали. Заострение материалов было поручено Уайтерсу, который отличался склонностью к компромиссам, а за смягчение чересчур острых статей отвечал я, известный своими радикальными взглядами.

Только однажды дело дошло до того, что редакции пришлось снять целый материал. Это была моя статья "Картины морали 30-х годов". Где-то в середине апреля я повстречал на улице старого рабочего, с которым познакомился год назад в одной пивной в квартале пролов. Я привел его в бильярдную кафе "Под каштаном" и за бутылкой джина «Победа» расспросил о том, какой была повседневная жизнь до революции. Джин развязал ему язык, и он рассказал, как венчался во взятом напрокат цилиндре, как летними вечерами пил пиво и играл в карты. Он говорил, что в те дни прямо на улицах повсюду торговали апельсинами и бананами, и во всех подробностях припомнил благотворительный бал в Сохо. О забастовках же и классовой борьбе он тогда и слышать не хотел.

Я никогда не считал себя хорошим журналистом, но эта статья мне удалась. Тем не менее редакцию она не удовлетворила. Выступила против нее и Джулия.

— Суть статьи, — возмущенно говорила она, — сводится к тому, что один-единственный серенький день 30-х годов куда веселее, чем весь послереволюционный период!

Сайм заметил, что, по всей вероятности, так оно и было, но именно поэтому статью не пропустит цензор.

— Подожди еще месяц-другой, — дружески посоветовал он мне. — Будущее работает на прошлое.

Уайтерс высказался за то, чтобы вложить в уста старика хотя бы одну фразу об угнетении и эксплуатации в те времена, иначе материал будет воспринят как "абсолютно неправдоподобный". Парсонс ничего не сказал — как всегда в напряженной ситуации, он только нервно закашлялся. В конце концов я сам решил воздержаться от публикации статьи.

Наши отношения с Джулией ухудшились. У меня время от времени случались любовные связи. Джулия же, разойдясь с Дэвидом, перешла к Уайтерсу, а потом к Сайму. Была и другая причина ее отдаления от «ЛПТ» и от "Понедельничного клуба". Теперь она посвящала всю свою энергию и изобретательность организации театра, готовившего постановку шекспировского "Гамлета".

Последней великой заслугой Джулии была кампания против обязательной телевизионной физзарядки. Ей удалось привлечь на свою сторону одного тупоголового чиновника из министерства правды — некоего Тиллотсона. Он согласился подписать статью, хотя из-за его полной бездарности написать все пришлось Уайтерсу.