— Мне еще положены два года свободы, пока я молод.

В то время как королева-мать хворала, а Месье выжидал, адмирал пользовался преимуществами и наполовину властвовал. Первым делом он занялся осуществлением Сен-Жерменского договора. Была наконец сформирована смешанная комиссия, дабы истолковать противоречивые пункты. Ей надлежало составить документ, который, согласно общему мнению, стал бы «подлинным орудием умиротворения королевства». Монморанси, Косее, Морвилье, новый хранитель печатей Бираг представляли католическую сторону; адмирал, Ла Ну, Телиньи, Брикемо, Кавень — протестантов.

Когда королева-мать вернулась к своей обычной деятельности, все задались вопросом, не последует ли какое-то потрясение. Но нет. Она, оставаясь Медичи, выказывала своему старому недругу расположение, которое ошеломило Алаву.

— Мы слишком стары, чтобы обманывать друг друга, — пылко произнесла эта царственная дама.

«Восемь дней тому назад, — рассказывал 5 октября дон Франсес герцогу Альбе, — он (Колиньи) вступил в апартаменты Королевы-Матери в то время, как она начала слушать мессу. Адмирал приветствовал королеву и отдал ей поклон, не обращая внимания на алтарь. Он облокотился о скамью лицом к королеве, не сняв шляпы, и дослушал мессу до конца, даже не потрудившись подняться в момент, когда это положено. Королева, громко смеясь, сказала ему после службы: "Похоже, вы уделили внимание нашей мессе?" Адмирал ответил: "Мадам, я знаю, как посетить и выслушать мессу, дабы это не обернулось ущербом"».

Три дня спустя посланник, чем дальше, тем больше возбужденный, сообщил, что суровый гугенот в течение изрядного времени играл в мяч с королем и, что, возможно, еще хуже, «он пытался покорить герцога Анжуйского своей нежностью».

Беспокойство англичан было не меньшим. Не стоит ли вопрос о том, чтобы снять протестантский гарнизон Ла-Рошели?

Комиссия, полная рвения, завершила свою работу в течение месяца, в целом дав удовлетворение гугенотам. Король приказал перенести на кладбище Невинноубиенных младенцев каменный крест с позорящей надписью, которую в июне 1569 г. велел выбить Парламент на месте расположения дома г-на Филиппа де Гастина. Гастин был тогда повешен за то, что дозволил провести тайное собрание гугенотов.

Итак, сказывался упадок королевской власти. Парламент, в сущности, отказался аннулировать свое решение, а парижский прево объявил себя неполномочным это сделать. И определенно, Его Величеству дело представили так, что перенос представляется невозможным вследствие отсутствия денег, и все повисло в воздухе, несмотря на упорство адмирала.

Екатерина воззвала к тосканскому посланнику Петруччи, дабы он поговорил с Телиньи и наконец помог справиться с той настороженностью, которая непрерывно жила в сердцах его единоверцев и которая теперь еще заметнее укрепилась. К тому же она льстила себя надеждой, что подлинное согласие возродится после бракосочетания ее дочери с принцем Беарнским.

Но до свадьбы было еще далеко. Она не могла состояться без особого разрешения, которое Пий V решительно отказывался давать. Глава ордена Иезуитов лично вмешался, чтобы побудить короля Португалии потребовать руки Маргариты. 5 октября нунций Кайяццо имел весьма бурную встречу с суверенами. Он вынужден был смириться с очевидным: никто из них не намеревался отказаться от брака принцессы с гугенотом, и в крайнем случае они готовы были обойтись без особого разрешения. Единственная надежда: упорная недобрая воля королевы Наваррской.

Жанна д'Альбре, в сущности, оставалась в унынии и все множила свои возражения. «Она не желает, — как сказала она господину де Бирону, — совершить ошибку, как другие, которые явились ко двору прежде нее, и когда они были там, никто и ничего не получил из того, в чем они были уверены». Она желала, чтобы ей возвратили ее город Лектур, все еще занятый войсками короля. Ее совесть не позволяла ей выносить присутствия католиков вокруг себя или вблизи ее сына.

Генрих де Бурбон, достигший уже восемнадцати лет, еще откровеннее выражал недовольство. Этот горец, вскормленный среди беарнских крестьян, у которых набрался самых грубых и развязных замашек, этот Нимрод, этот распутник, привыкший к обществу сельских девиц, не испытывал ни малейшего желания сочетаться браком с жемчужиной семейства Валуа. Марго ничуть не меньше содрогалась при мысли о деревенщине, столь мало похожем на великолепного Генриха де Гиза и нежного Генриха Анжуйского!

Все это не весило бы и унции, если бы католики и протестанты наконец позволили бы угаснуть взаимной ненависти, но, увы, — они об этом и не мечтали.

Была одна примечательная попытка нажать на спуск. Пробудившись однажды, Карл IX призвал к себе своего «доброго друга», своего «доброго государя», своего «отца» адмирала и неограниченно долго с ним беседовал. Он поклялся, что добьется полного осуществления Эдикта об Умиротворении, предшествующего Сен-Жерменскому договору, и распорядился начать приготовления к браку своей сестры. Колиньи, со своей стороны, поставил перед ним наиболее горящие вопросы государственного управления, в том числе и финансовые. Корона располагает доходом в пятнадцать миллионов, а долги превышали эту сумму вдвое. Адмирал утверждал, что нашел средство восполнить дефицит, не трогая богатств духовенства и не обирая народ.

Когда при дворе стремительно распространился слух об опасной болезни герцога Алансонского, возникла немалая надежда, что дух примирения, которым повеяло наверху, может дойти до народных масс.

В день поминовения король, уже раздетый и готовившийся лечь в постель, вдруг услышал ужасную новость, которая отбила у него охоту ко сну: накануне, 11 октября, папский, испанский и венецианский флот под объединенным командованием дона Хуана Австрийского уничтожил при Лепанто огромную эскадру султана. Это означало, что Филипп II стал хозяином Средиземного моря, что открылась дорога на Константинополь и на Иерусалим и что, после битвы при Сен-Кантене, во второй раз создалась возможность абсолютной гегемонии католического государя.

Французский двор получил, как сообщал нунций, «удар по голове», но принялся шумно и пылко выражать свое ликование, и процессии по случаю благодарственных молебнов прошли по главным городам страны. Альвизо Контарини провел немало времени подле Их Величеств. Он сообщил им, что Франции теперь надлежит расторгнуть союз с Турцией, вступить в Христианскую Лигу, чтобы противостоять Испании и умерить ее влияние. Теперь обстоятельства позволяли заключить великолепные браки братьев и сестры короля, позволяли уничтожить гугенотскую партию и покончить с гражданскими войнами.

Эта позиция была прямо противоположна взглядам королевы-матери, которая сомневалась до предела, можно ли дозволить католическим экстремистам навязать ей испано-гизовское правление. Далекая от желания укреплять Христианскую Лигу, она помышляла о роспуске Лиги и о сближении турок и венецианцев. Но не пришло время обнаружить этот план.

Король и его мать выразили свою радость посланнику, и Карл IX вручил ему золотое кольцо; оба горячо поздравляли Светлейшую Республику, не упомянув ни о Папе, ни о католическом государе, ни о доне Хуане Австрийском. Увы! Франция не могла заниматься внешними делами, пока не уладит распри между своими детьми. Поскольку брак Мадам Маргариты должен был гарантировать согласие, о нем стало возможно мечтать.

Обманутый венецианец немедленно отправился к герцогу Анжуйскому, которого нашел немало огорченным в связи с лаврами дона. Хуана. Он побудил герцога попытаться снискать бессмертную славу, возглавив великую экспедицию, которая не замедлит последовать за битвой при Лепанто. Добрые католики станут считать его героем. Ведь он содействовал, как добрый апостол, прекращению раздоров в королевстве.

Генрих себя не скомпрометировал. На Совете он поддерживал венецианскую позицию, никому при этом буквально не вторя. Франция, лишившаяся большинства укреплений, потеряла свой флот в то же время, когда и турки. Истинное бедствие. К счастью, Филипп II всегда отказывался извлекать выгоду из своих побед. И воспользовался Лепантской еще меньше, чем Сен-Кантенской. Увидев, что он предпочитает бездействовать, Екатерина и Колиньи испустили по вздоху облегчения.