Как и швейцарцы, двор бессилен перед неистовой толпой, которую Гизы, сменив маску, легко натравливают на монарха, который проявил вероломство и стал покровителем безбожников. Екатерина, безусловно, побеждена. Ей ничего не остается, кроме как спасти лицо и придать своему поражению видимость победы.

Вторник, 26 августа. Пышный королевский кортеж выступает из Лувра ко Дворцу Правосудия (Парламенту), точно в дни великих праздников. Король, сопровождаемый своей семьей и всем двором, собирается вершить правосудие в Парламенте. Он продвигается среди убитых, между отданными на разграбление домами и отвечает на возгласы толпы с суровой физиономией. Королеву-мать сопровождают неотразимые красавицы из ее Летучего Эскадрона, которые, отнюдь не побледнев, проявляют живой интерес к трагическому зрелищу. Протестанты сообщат, что они «предались похотливому удовлетворению, рассматривая на нагих трупах известные мужские принадлежности».

С высоты подушек, украшенных цветами лилии, откуда его отец приказал схватить Анну Дюбуа, Карл IX после заявления о гугенотском заговоре провозглашает себя единственным ответственным за расправы. Он даже подтверждает, что все свершилось преднамеренно. Потоки крови пролились, ибо этого пожелал он.

— Все, что произошло в Париже, сделано не только с моего согласия, но по моему распоряжению и при моем личном участии.

Парламент, который, помимо прочего, повелел сжечь столько еретиков, все же охвачен ужасом. Президент де Ту, умеренный, доверил накануне свое негодование своему дневнику. Это не препятствует ему произнести речь от имени собрания. Он поздравляет и благодарит Его Величество, он напоминает ему по-латыни слова Людовика XI: «Кто не умеет скрывать, не умеет править». Память адмирала осуждена и заклеймена.

«Выходя на солнце среди живых», несчастный Карл в состоянии вообразить себя могущественным монархом, обожаемым своими подданными. После того как он вкусил популярности, да еще и такого рода, его одолевает тяга к жестокой демагогии. Раздается внезапный крик:

— На гугенотов!

И вот уже некто схвачен и заколот у него на глазах.

— А, — говорить полубезумец, рассматривая жертву, — если бы это был последний гугенот!

Вновь непредвиденный случай. Несмотря на речь в Парламенте, приказ прекратить убийства, в принципе, был отменен. Эти слова короля его аннулируют. Убийцы это отлично понимают и с легким сердцем возобновляют охоту за безбожниками.

Королева-мать подумывает, вне сомнений, что лучше было бы направлять это неостановимое движение. Двор, в любом случае, вновь проникается неистовством. Герцог Анжуйский, полностью противореча своим вчерашним заявлениям, приказывает г-ну де Пюи Гайару написать от его имени «по поводу избиения протестантов, которое должно быть осуществлено также в провинции».

Этот день еще увидит кошмарные сцены. Чтобы сберечь усилия, протестантов выводят на мосты и сбрасывают в воду. Некто опрокидывает наплечную корзину, в которой лежали маленькие дети! Точно так же разгружаются и полные трупов телеги.

Франция теряет одного из самых прославленных своих сыновей, Пьера Рамю, старого профессора Коллеж де Франс, который, после того как прошел с Колиньи все его войны, основал в 1570 г. коллеж де Прель, который вносит заметный вклад в просвещение в Европе. Это навлекло на ученого жгучую ненависть Университета. И в первую очередь разъярился Шарпантье, фанатичный поборник Аристотеля, в доктрине которого Рамю пробил брешь. Жан де Монлюк желал обеспечить ему безопасность, увезя его в Польшу. Рамю отказался.

24 августа Шарпантье, ставший капитаном городского ополчения, отряжает некоторое количество своих подчиненных на штурм горы Св. Женевьевы, дабы уничтожить своего соперника. Убийцы не застают на месте жертву: Рамю решил укрыться в погребе! Увы! В понедельник он возвращается в Коллеж де Прель, который во вторник заново подвергается штурму, как и дом адмирала. Тело философа пронзает шпага, еще живого его сбрасывают с пятого этажа, затем ему отсекают голову, а тело пускают в плаванье вместе с прочими. Торжествующий Шарпантье восхваляет «это блистательное, это ласковое солнце, которое озарило Францию в августе месяце».

Улица Пти-Шан: Ла Форс ждет прибытия выкупа и освобождения. Он принимает посетителя, одного из самых свирепых карателей, красавчика Аннибала де Коконнаса, фаворита герцога д'Алансона, большого друга Ларшана, капитана гвардейцев. А Ларшану нужна смерть молодых Ла Форсов, единоутробных братьев его жены,¹⁰⁴ ибо ему тогда достанется наследство.

— Я пришел за Вами, — говорит Коконнас, — по приказу Месье, брата короля, который хочет с Вами поговорить.

Как только они выходят на улицу, сопровождающие их солдаты обнажают оружие. Ла Форс и его старший сын падают, пронзенные. Младший, Жак Номпар, достигший двенадцати лет, прикидывается, будто получил смертельный удар, и катится по земле. Паж Ла Вижери ускользает, ему удается добраться до Арсенала. В течение целого дня Жак Номпар обманывает убийц и воров, оставаясь неподвижным в крови среди трупов близких. К вечеру он слышит, как некий прохожий вздыхает:

— О, Боже, покарай их за это!

Это счетчик игры в мяч. И тогда мальчик выпрямляется:

— Я не мертв…

Он просит проводить его к Ларшану в Лувр. К счастью, его спаситель отказывается выполнять эту просьбу. И ведет к себе. Там он прячет мальчика в соломе своей постели, не забыв его перевязать.

Между тем, как всегда, когда это происходило и будет происходить в подобных обстоятельствах, на поверхность выплескивается вся муть городской жизни. Речь ныне идет куда меньше о том, чтобы служить Богу, чем о сведении личных счетов и обделывании дел. Осведомленные умельцы в спешке чеканят медали с надписью «Иисус-Мария». И продают их за изрядную цену у церковных папертей, ибо этот талисман способен отводить удары.

Относительно невинное предпринимательство. Микиели оценит в два миллиона золотом¹⁰⁵ добычу, взятую при грабежах. В Лувре обращают в звонкую монету достояние мертвых. По рассказам протестантов, королевская казна получает около трех миллионов.

Когда до этого доходит, первоначальный мотив беспорядков забывается, и религия любого, кто мешает другим, становится слабой броней. Микиели удивит, что среди жертв католиков не оказалось больше. Некоторые из них тем не менее гибнут: личные враги Гизов, вроде Сальседа, — или недруги муниципалитета, вроде Руйара, каноника собора Богоматери¹⁰⁶; крупные купцы, которым завидуют соседи. Имена последних добавляют к именам их многочисленных конкурентов-гугенотов, смерть которых послужит на пользу торговле благонамеренных.

Вот и утро 27 августа.

Юный Ла Форс, переодетый нищим, и счетчик игры в мяч шагают вдоль укреплений до Арсенала, где паж Ла Вижери не сразу узнает своего молодого хозяина. Бирон велит тайно впустить обоих и дает счетчику 30 экю. Но расходятся толки. Прибегает безжалостный Ларшан. От имени королевы-матери он требует, чтобы ему передали его родственника, как он утверждает, для защиты. Он ничего не получает и вынужден отказаться от добычи, которую уже считал схваченной. Мальчик сбежит завтра, с паспортом, которым снабдит его Бирон, совершит нелегкое путешествие и доберется наконец до своего дяди Комона. Он станет маршалом де Ла Форсом и проживет почти столетие.

Прошло пять дней с тех пор, как Екатерина вообразила, будто выстрел из аркебузы избавит ее и от Колиньи и от Гизов, спасет династию, воспрепятствует заранее проигранной войне. Всего пять дней. Но непредвиденные события следуют одно за другим в таком темпе, что обстановка 22 августа кажется далеким прошлым. Шахматная доска опрокинута, королева-мать оказывается перед полем, усеянным трупами, и спрашивает себя, какой урожай принесет это разорение. Она вновь обрела власть над собой, ясность ума, неисчерпаемые ресурсы разума, которые отказали ей в роковой час. Она больше не страшится ни войны, ни адмирала, ни реформистской партии, ни потери власти, ни, в первую очередь, угрозы, которая еще недавно висела над головой ее любимого сына. Она утешилась, и это чувство доминирует над прочими, она оживляется до веселости.