Но уже задействованы агенты королевы-матери, в частности Фрегоз, затем вступает в игру лично Рец. Осенью князья, крупные поставщики наемников, поговаривают, что придержат свое негодование, если Карл подкинет им две-три сотни тысяч экю. Весной 1573 г. Фрегоз, заверив их, что его властитель никогда не сблизится с папой и с Испанией, может гарантировать доброжелательный нейтралитет, если не старую преданность германских государств.

В этот миг Варфоломеевские события производят неожиданное действие: отзыв и опалу герцога Альбы, который вскорости будет заменен умеренным правителем, Рекесаном. Таков был результат тайных переговоров между королем Испании и Вильгельмом Оранским, наутро после трагедии. Но Молчаливый хорошо понимал, что лишь исчерпанность казны продиктовала такую позицию Филиппу. Он не замедлил опять обернуться к Франции и признать Карла IX защитником Голландии, в то время как Людовик Нассау, задушевный друг Колиньи, поддержал кандидатуру его погубителя на имперскую корону!

Правда и то, что Англия не пыталась возбуждать ни непримиримости, ни злопамятства.

Во время резни на глазах у английского посла убили двух его слуг и одного протестантского священника. Сам он оказался в опасности настолько, что герцог де Невер выставил стражу вокруг его дома. Во время первого же затишья он покидает эту резиденцию, так опасно расположенную — в предместье Сен-Жермен, — и бежит искать защиты… дона Диего де Суниги, живущего неподалеку. Именно здесь предложено убежище старому Брикемо, одному из подчиненных Колиньи, чудом спасшемуся.

26 августа Уолсингем послал благодарность королеве-матери за то, что его защитила, и расспрашивал ее о причинах Парижской заутрени. 1 сентября Лансак и Мовисьер, сопровождаемые двенадцатью гвардейцами, явились за ним, чтобы проводить в Лувр.

Карл IX заверил посла в своей преданности Елизавете, выразил надежду, что недавние события не заставят его в этом сомневаться. Он пообещал наказать убийц трех англичан. Екатерина, к которой после этого явился посол, сообщила о заговоре, который удалось пресечь. И гарантировала послу соблюдение Эдикта об Умиротворении. А на следующий день Мовисьер осведомился у него, не прервутся ли его хлопоты в пользу брака его государыни с Алансоном.

— Все, что я вижу, — ответил англичанин, — меня отнюдь не воодушевляет.

Эта реплика обеспечила ему вторую аудиенцию.

— Союз, который мы заключили, — сказала Екатерина, — это союз с Вашей королевой, а не с адмиралом. В чем наш промах?

Уолсингем, не владевший более собой, закричал, что Варфоломеевские события — это вызов протестантским монархам. Не произошла ли резня в силу существования Байоннской конвенции?

Госпожа Медичи, в свою очередь, потеряла хладнокровие:

— То, что Вы упомянули о Байонне, — одна из выдумок адмирала, чтобы натравить нас друг на друга… Будьте уверены, Ваша королева ему ничем не обязана.

Она показала завещание, найденное среди бумаг мертвого. Колиньи, как известно, рекомендовал королю соблюдать равную осторожность по отношению к испанцам и англичанам.

— В этом, сударыня, он проявил себя поистине верным слугой французской короны.

Флорентийка, смутившись, тут же оборвала спор и повела речь о браке д'Алансона. На что Уолсингем потребовал у нее подтвердить свою добрую волю соблюдать Эдикт об Умиротворении, а она ответила, что недавно открывшиеся происки не позволяют больше признавать право на существование реформированной веры.

— В любом случае, гугеноты получат столько же свободы, сколько католики в Англии.

— Наша королева не издавала такого эдикта, а если бы издала, то держала бы слово.

— Она свободна в своих поступках, как и мы в наших.

Уолсингем перешел к самой сути вопроса:

— Может ли Англия, в случае войны с Испанией, всегда рассчитывать на Францию?

— Разумеется. Даже в случае нападения короля Испании, ничуть не трудно пообещать Вам помощь. Единственное наше желание — хранить мир в нашем королевстве.

Вслед за этим положение ухудшили два события: Брикемо был арестован вопреки нормам международного права, а супруга английского посла, которая бежала из столь негостеприимного приюта, стала свидетельницей того, как зарубили двух сопровождавших ее священников возле парижских ворот.

В это же время Елизавета приготовила для французского посла Ла Мот-Фенелона театральную аудиенцию. Следуя необычному церемониалу, весь двор собрался в замке Вудсток и столпился позади королевы, облачившейся в траур. Встреча была мрачной и суровой.

— Я боюсь, — заключила Елизавета, — что те, кто побудил короля отречься от своих законных подданных, могут заставить его отвергнуть и нашу дружбу.

Гнев и страх распространились по Англии. Епископ Лондонский потребовал в ответ на резню голову Марии Стюарт. Королева отозвала Уолсингема, которого обязала перед отбытием выразить страстный протест королю и королеве-матери. Тот выполнил поручение, но не спешил покидать Париж. Елизавета не могла обойтись без того, чтобы не дать некоторое удовлетворение общественному мнению. В действительности ее чувства ничуть не походили на те, которые выражали ее представители и которые звучали в ее речах.

Дочь Генриха VIII и Екатерина Медичи поддерживали под псевдонимами тайную переписку,¹¹⁹ от которой, к несчастью, почти ничего не сохранилось. Две королевы судачили о разных вещах с большой свободой, и, кажется, не приукрашивали свои мысли. Ни одну из них в действительности не заботили средства, которые другая пускала в ход против своих непокорных подданных. На слова Екатерины: «Она свободна в своих поступках, как и мы в своих», точно эхо, отзываются Елизаветины: «Каждый поступает по своему разумению, как сочтет наилучшим». Королева Англии не испытывала ни малейших сомнений касательно своего изрядного вклада в бедствия собратьев по религии. Она хотела отвадить французов от Нидерландов, что ей в скором времени удалось. И вовеки не простила Колиньи Гаврского дела, отчего не оплакивала его кончину. Самодержавная владычица, готовая чуть что позвать палача, она не могла примкнуть к партии подданного — мятежника, пусть даже он прощен, против другого деспота. Духовная глава своей церкви, она осуждала демократические тенденции французских кальвинистов. Наконец, ей требовалось долго выжидать и лавировать, чтобы тридцать лет спустя обеспечить свой триумф.

Екатерина предложила своей куме рассказ, который рассеял тучи. Подобно итальянке, великая мастерица двойной игры, Елизавета затаилась. Она не хотела отталкивать Филиппа II, которому случай показался благоприятным для того, чтобы поссорить Францию и Англию. Уже завязывались переговоры с Испанией «о возобновлении торговли». Гуарас, агент герцога Альбы, скромная роль которого была так важна несколько месяцев назад, возвращается в Виндзор. Эта новость достигает Лувра и вызывает бурное беспокойство. Неужели Франции суждено оказаться в изоляции и платить издержки примирения Габсбургов с Тюдорами? С тем чтобы предотвратить беду, Екатерина сочла необходимым оправдать Варфоломеевские события, торжественно подтвердив существование протестантского заговора. Кавень, докладчик прошений, друг Колиньи, был спасен герцогиней Феррарской, Рене Французской, которая неблагоразумно посвятила в тайну свою дочь, госпожу де Немур. И госпожа де Немур его выдала.

Королева-мать решила вырвать у него, как и у Брикемо, признание, которое послужило бы ее целям. Во время допроса с применением пытки Брикемо не выказал особого мужества, даже предложил средство взять Ла-Рошель. Кавень, сам не дрогнувший, укорил его, что у него «робкое сердце». И тот, и другой отказались произносить слова признания, которое, в любом случае, не спасло бы им жизнь. Тем не менее они были объявлены виновными в государственной измене.

Колиньи, судимый посмертно, предстал на процессе как «преступник, виновный в оскорблении Величества, смутьян и нарушитель мира, враг покоя и общественной безопасности, верховный глава, вдохновитель и организатор заговора против короля и его государства».