Хозяин гостиницы безуспешно пытался успокоить разъяренного постояльца. Два официанта, бледные от страха, беспомощно дрожали в стороне. Полковник визжал, топал ногами и размахивал обнаженной шпагой.

— Ах вы, кровавые хищные птицы! Как я вас сразу не узнал! Вот не думал, что у вас хватит наглости ездить по людным дорогами жить в гостиницах, под одной крышей с честными людьми! Вы… вы оба… вампиры, волки, упыри! Зовите жандармов, говорю вам! Попробуйте только шаг сделать к двери! Клянусь святым Петром я всеми дьяволами, отрублю вам головы!

На миг я застыл от изумления. Вот это да! Я подошел к даме — она в отчаянии оперлась на мою руку.

— О! Месье! — прошептала она. — Что это за безумец? Что нам делать? Он нас не пускает; он убьет моего мужа!

— Не бойтесь, мадам, — с романтической горячностью ответил я и встал между графом и Гайяром. Тот извергал ругательства. — Придержи язык и убирайся с дороги, грубиян, трус, невежа! — крикнул я.

Леди тихо ахнула, вознаградив меня за храбрость. Обезумевший вояка на миг изумленно замер, потом взмахнул шпагой, намереваясь разрубить меня пополам.

Однако я оказался проворнее. Когда полковник, не видя ничего перед собой, замахнулся шпагой, я схватил трость и ударил его в висок тяжелым набалдашником. Он пошатнулся; я нанес еще один удар — он замертво рухнул на пол.

Меня захлестнула целая буря чувств, одновременно воинственных и радостных. В этот миг я не дал бы за жизнь полковника и ломаного гроша. Я переломил шпагу полковника пополам и выбросил обломки на улицу. Старый граф де Сен-Алир опустил глаза и, никого не поблагодарив, проворно ускользнул — бочком, бочком, в дверь, по лестнице, в карету. Я тотчас же оказался возле графини, брошенной на произвол судьбы, предложил ей руку и проводил к карете. Она вошла; я захлопнул дверцу. Никто не произнес ни слова. Я хотел спросить, не угодно ли графине дать мне какое-либо поручение. Рука моя легла на нижний край открытого окна.

Графиня робко накрыла мою руку ладонью. Едва не касаясь губами моей щеки, она торопливо шепнула:

— Может быть, я больше не увижу вас, но никогда, никогда не забуду. Прощайте. Бога ради, прощайте!

Я на мгновение сжал ее руку. Дрожащими пальцами она вложила мне в ладонь белую розу, которую прижимала к груди в продолжение трагической сцены.

Граф ничего не заметил — яростно чертыхаясь, он отдавал приказания слугам. Те еле двигались, будто оглушенные — дикое происшествие в вестибюле и мой ловкий выпад выбили их из колеи. Теперь, когда опасность миновала, они проворно вскочили на лошадей. Форейторы взмахнули кнутами, лошади рысью рванулись с места, и карета покатилась по тихой улочке в сторону Парижа, унося с собой мое самое драгоценное сокровище.

Я глядел вслед, пока экипаж не скрылся из виду.

С глубоким вздохом я спрятал на груди белую розу — прощальный залог любви, драгоценный тайный дар. Ничей нескромный взор не заметил, как она передала его мне.

Стараниями владельца гостиницы и его помощников раненый герой сотни боев был поднят с пола и водружен около стены. Для устойчивости его с двух сторон подперли чемоданами, влили в горло стакан бренди, не забыв включить его в счет. Впервые в жизни эта могучая глотка не сумела проглотить божественный напиток.

Послали за доктором. В этом городке практиковал бывший военный хирург, проворный лысый человечек в очках, после битвы при Эйлау отрезавший, по собственным подсчетам, восемьдесят семь ног и рук. Не так давно он ушел в отставку и, имея при себе лишь шпагу, пилу, пластырь да воспоминания о былой славе, поселился в родном городе. Осмотрев проломленный череп бравого полковника, сей эскулап пришел к выводу, что герой потерпел сильное сотрясение мозга и теперь будет вынужден продемонстрировать все свои хваленые способности к самозаживлению, причем менее чем двумя неделями в постели он не отделается.

У меня мурашки поползли по коже. Мне отнюдь не улыбалось, чтобы увеселительная поездка, в которой я намеревался срывать банки, разбивать сердца, но пришлось, как видите, разбивать головы, окончилась на виселице или на гильотине — я не знал, какое именно устройство узаконено теперь для смертной казни, слишком уж часто менялась политическая обстановка.

Апоплексически хрипящего полковника перенесли в комнату.

В дверях столовой меня ждал хозяин. Я хорошо знал важное правило: если вам довелось применить силу, то, сколь бы вескими ни были ваши оправдания, забудьте об экономии. Лучше превысить черту благоразумия в сто раз, чем оказаться хоть на йоту ниже нее. Поэтому я заказал бутылку самого лучшего вина, усадил хозяина за стол и щедро наливал ему в пропорции два стакана к одному своему. Затем выразил надежду, что он не откажется принять небольшой сувенир от гостя, восхищенного пребыванием в сей славной гостинице, и вложил ему в руку тридцать пять наполеондоров. При виде кошелька настроение хозяина, до той поры отнюдь не благосклонное, мгновенно переменилось к лучшему. Он проворно опустил монеты в карман, рассыпался в благодарностях, и я понял, что теперь между нами установились самые добрые отношения.

Я тотчас же завел разговор о разбитой голове полковника. Мы сошлись во мнении, что, если бы я не пристукнул его слегка своей тросточкой, он бы обезглавил половину постояльцев «Прекрасной Звезды». И каждый слуга в заведении готов был клятвенно подтвердить то же самое.

Читатель легко догадается, что в моем стремлении поскорее отбыть в Париж мною руководила отнюдь не только боязнь судебного преследования. Судите сами, в какое отчаяние я пришел, когда выяснилось, что нынче вечером в городке ни за какие деньги нельзя раздобыть лошадей. Последнюю пару в гостинице «Французское Экю» нанял некий господин, столовавшийся в «Прекрасной Звезде». Ему необходимо отбыть в Париж немедля.

Кто же этот господин? Уехал ли он уже? И нельзя ли уговорить его обождать до утра?

Господин этот находится у себя в номере, собирает вещи, был ответ. Зовут его месье Дроквилль.

Я взбежал по лестнице. В комнате ждал Сен-Клер, мой слуга. При виде него мысли мои приняли другое направление.

— Ну, Сен-Клер, ты выяснил, кто такая эта леди? — спросил я.

— То ли жена, то ли дочь старого графа де Сен-Алира; нынче ночью его едва не изрубил в капусту тот самый генерал, кого вы, сударь, хвала Создателю, уложили в постель метким ударом.

— Придержи язык, болван! Тот человек просто напился вдрызг и зол на весь мир. При желании он бы рассказал… ну да ладно. Упакуй мои вещи. Ты знаешь, где комната месье Дроквилля?

Еще бы ему не знать; он всегда знал все на свете.

Полчаса спустя мы с месье Дроквиллем следовали в Париж в моей карете, запряженной его лошадьми. Я набрался храбрости и спросил маркиза д'Армонвилля о даме, сопровождавшей графа.

— Это и есть графиня? Или она его дочь?

— Не уверен. У графа в самом деле есть дочь от первого брака. Трудно сказать, кто эта очаровательная юная леди — может быть, дочь, а может, и жена. Сегодня я видел только самого графа.

Маркиз зевнул и вскоре крепко уснул. Я клевал носом, маркиз же спал как убитый. Он проснулся лишь на минуту-другую на следующей почтовой станции, куда, к счастью, заранее послал слугу заказать лошадей.

— Прошу простить, но собеседник из меня никудышный, — заметил он. — За последние шестьдесят часов я проспал всего часа два. Пожалуй, закажу здесь чашечку кофе. Рекомендую и вам, кофе здесь отменный. — Он заказал две чашки черного кофе. — Чашки мы оставим себе, — заявил он официанту, — и поднос тоже. Благодарю.

Он расплатился за все, взял небольшой поднос и протянул мне чашку кофе. Поднос он поставил на колени, соорудив что-то вроде небольшого столика.

— Терпеть не могу, когда у меня стоят над душой и поторапливают, — сказал он. — Кофе нужно пить не торопясь.

Я согласился. Кофе и вправду был хорош.

— Подобно вам, господин маркиз, я за последние две или три ночи спал очень мало и едва держусь на ногах. Этот кофе творит чудеса: я чувствую себя хорошо отдохнувшим.