Оно просто было. И все.

Оно и ему подобные неизвестно почему похитили Землю. И теперь оно было на Земле. И единственное, чего невозможно было сделать на Земле, это повредить ему, повлиять на него или принудить его к чему-либо как-либо.

Оно было. И оно, или хозяева, которые его послали, владели теперь Землей. По праву вора. И человечество было лишено надежды бросить им вызов или исправить что-либо.

Холодным и сумеречным утром, которое должно было стать, как все надеялись, Утром Нового Возгорания Солнца, Гражданин и Гражданка Роджет Джермин прогуливались по Пайн Стрит.

Было принято делать вид, что это утро ничем не отличается от других. Было также не принято часто и с надеждой смотреть на небо или, более того, казаться встревоженным или испуганным, потому что это было, в конце концов, сорок первое такое утро с тех пор как те, чьей специальностью было Слежение за Небом, пришли к заключению, что Возрождение Солнца близко.

Гражданин и его Гражданка обменялись приветственными сигналами с несколькими старыми друзьями и остановились поговорить. Этот разговор тоже был условностью, лишенной какой-либо цели. Разговор не имел отношения к чему-либо такому, что кто-либо из участников его мог знать, о чем он мог думать или пожелать спросить. Джермин прочитал друзьям стихотворение из двадцати слов, которое он посвятил предстоящему событию, и выслушал их отзывы. Они стали составлять рифмующиеся строчки, уделив этому занятию некоторое время — до тех пор, пока у кого-то между бровями не появились Две Вертикальные Морщинки, что было признаком недовольства и желания переменить занятие. Они искусно закончили игру, обменявшись импровизированными рифмованными строчками.

Гражданин Джермин ненароком взглянул наверх. Небо еще не начало меняться. Старое умирающее Солнце висело прямо над горизонтом на юго-юго-востоке. Мысль была отвратительна, но предположим, подумал Джермин, только предположим, что Солнце не зажгут сегодня вновь… Или завтра, или…

Или никогда.

Гражданин Джермин взял себя в руки и сказал жене:

— Мы пообедаем в закусочной, где подают овсянку.

Гражданка ответила не сразу. Когда Джермин посмотрел на жену с хорошо скрытым удивлением, он увидел, что она внимательно смотрит вдоль туманной улицы на какого-то гражданина, который шагал непривычно широко, почти размахивая руками. Малопривлекательное зрелище.

— Это, должно быть, Волк, а не человек, — с сомнением сказала она.

Джермин знал этого парня. Его звали Тропайл. Один из тех чудаков, которые поселились за пределами Вилинга, хотя и не были фермерами. Джермин сталкивался с ним по банковским делам.

— Легкомысленный человек, — сказал он, — и невоспитанный.

Походкой, подобающей Гражданам, они двинулись к закусочной: руки безвольно опущены, ноги едва отрываются от земли, туловище слегка наклонено вперед; походка была выработана поколениями людей, которые получали полторы тысячи калорий в день и ни одну из них нельзя было потратить впустую.

Калорий требовалось, конечно, больше. Много их тратилось на ходьбу, на добывание пищи, на скромные радости Граждан. И много, очень много в эти дни на то, чтобы сохранить тепло. Однако брать их было неоткуда. Диета, на которой был весь мир, могла лишь поддерживать существование. Не было возможности развивать сельское хозяйство, когда половина Земли часть времени затоплялась разливающимся морем, а другую часть времени была покрыта толстым слоем снега. Граждане знали об этом и, зная, не боролись — неприлично было бороться, особенно когда невозможно победить. Боролись лишь чудовища, известные под именем Волки, боролись, хвастаясь калориями, забыв о приличии.

Волки! Ну почему должны существовать Волки?! Почему несколько этих тайных, презренных монстров должны угрожать самой основе цивилизованного поведения?

Ну, конечно, Роджет Джермин и сам когда-то был Волком; Волчонком, по крайней мере. Каждый так начинал. Дети есть дети. Начинаешь выть, когда голоден, и хватаешь — все, что попадает. Никто и не ждет от детей понимания правил поведения. Они не готовы к тому, чтобы понять, как важны эти правила для выживания.

Форма подчиняется содержанию. Обычаи мира, в котором жил Джермин, были порождены настоятельной необходимостью. Это крошечное Солнце, некогда бывшее Луной, давало такое количество тепла, которого хватало лишь для того, чтобы выжить. Не было достаточно пищи, чтобы двигаться; всего не хватало. Поэтому каждого, начиная с двухлетнего возраста, педантично учили, как умеренно есть, медленно двигаться, размышлять, а не действовать. Даже то, о чем размышляет человек, было строго определено. Неразумно было мечтать о пище, новой одежде или радостях супружеского ложа. Подобные мысли вели к желаниям, а желания трудно контролировать. Лучше всего было размышлять о заходах Солнца, о грозовых облаках, звездах, тоненькой изящной дорожке, которую оставляет капелька дождя на оконном стекле; но никого не побуждали к тому, чтобы желать эту дождевую каплю. Лучше всего было думать о Взаимосвязи. Когда вы думаете о том, что все связано в мире, что все является частью чего-то большего и составляет это большее, тогда ваш мозг очищается. Когда вы погружались мыслями в суть взаимосвязей, желания исчезали. Мысли уходили. Вы просто существовали.

Хорошо воспитанный Гражданин мог провести тысячи часов своей жизни, предаваясь такой Медитации, часов, которые иначе были бы потрачены на еду, дела, поступки, желания — на все эти непозволительные вещи.

На все то, чем занимались Волки. Можно пойти и дальше. Случалось иногда, что какой-нибудь Гражданин достигал предела. Бездействие постепенно вело к отсутствию желаний, а затем и к неспособности мыслить. И тогда он достигал конечного блаженства.

Переставал существовать.

Когда существование заканчивалось, человек просто исчезал, а рядом раздавался удар грома.

А оставшиеся сохраняли память — холодно и с достоинством.

Вот так должны были вести себя Граждане. Именно так они себя и вели.

Все, за исключением Волков.

Непристойно было думать о Волках слишком много. Это порождало гнев, а на него тратилось слишком много калорий. Гражданин Джермин обратился мысленно к более приятным вещам.

Первое предвкушение овсянки! В миске она будет теплой, будто обожжет горло и успокоит желудок!

В нынешней погоде было много приятного. Холод пощипывал тело через подпоротые швы, а по склонам холмов гулял ветер. Если уж на то пошло, было нечто приятное, некая прелесть и в самом холоде. Так и нужно было, чтобы было холодно сейчас, перед тем как зажгут новое Солнце, когда старое Солнце было дымчато-красным, а новое еще не разгорелось.

— И все же, по мне, так он похож на Волка, — пробормотала его жена.

— Кейденс, — упрекнул Джермин свою Гражданку, но смягчил упрек Снисходительной Улыбкой.

Человек с ужасными манерами стоял у самой стойки, к которой они направлялись. Во мраке утра он, казалось, состоял из углов и натянутых линий, голова неуклюже повернута — он вглядывался в дальний конец закусочной, где продавец ритмично отмерял зерна в горшок; его руки небрежно лежали на прилавке, а не висели по бокам.

Гражданин Джермин почувствовал, как его жена слегка содрогнулась. Но он не упрекнул ее снова. И кто б посмел упрекнуть ее? Зрелище было омерзительным.

Она сказала едва слышно:

— Гражданин, может быть, нам сегодня пообедать хлебом?

Он помедлил и вновь взглянул на отвратительного человека у стойки. И сказал снисходительно, зная, что оказывает снисхождение:

— В Утро Зажжения Нового Солнца Гражданину можно пообедать хлебом.

Учитывая сложившуюся ситуацию, это было лишь небольшим одолжением и поэтому очень пристойным.

Хлеб был хорош, очень хорош. Они поделили между собой полкилограмма и ели его в молчании, как это и было положено. Джермин закончил есть первую порцию и в паузу, которую полагалось сделать, прежде чем приступить ко второй порции, решил дать глазам отдых и посмотреть на небо.