Говорить было не о чем. Джелвин вроде задремал, а я упорно сверлил взглядом темноту.

Что-то привлекло мое внимание. Я наклонился над планширом и почти закричал:

— Джелвин, вы видели? Видели? Я схожу с ума!

— Нет, мистер Баллистер, все так и есть, — проговорил он вполголоса. — Только, ради Бога, никому ни слова. Они и без того не в себе.

Я с трудом выпрямился и подошел к релингу. Джелвин стал рядом.

Глубины моря были объяты багровым свечением: блуждающее озарение охватило шхуну, запятнав кровавыми мазками паруса и оснастку.

Мы словно бы стояли на сцене химерического театра, освещенные невидимой рампой из призрачных бенгальских огней.

— Фосфоресценция? — предположил я.

— Смотрите внимательней. Натуральный цвет морской воды сменился хрустальной прозрачностью, и взгляд, не встречая препятствий, уходил в беспредельные глубины. Там проступали мрачные массивы геометрического галлюциноза: донжоны, исполинские башни и соборы, ужасающе прямые улицы, образованные зданиями немыслимой конструкции… Казалось, мы парили на фантастической высоте над городом, который восстал из грандиозного, безумного сна.

— Похоже, там что-то движется, — шепнул я своему компаньону.

— Да.

Это было аморфное скопление существ с контурами смутными, почти неразличимыми: они беспорядочно перемещались, занятые какой-то исступленной деятельностью.

— Назад, — вдруг закричал Джелвин и оттащил меня от борта.

Одно из этих существ с невероятной быстротой поднималось из бездны — секунда, и его громадная тень заслонила подводный город: словно чернильное облако разошлось вокруг нас.

Корпус шхуны содрогнулся — удар пришелся в киль. В малиново-багровом зареве три гигантских щупальца сжимали, били, рассекали перепуганное пространство. Над уровнем бакборта взгорбилась плотная тьма, из которой на нас недвижно смотрели два глаза цвета расплавленного янтаря.

Но это длилось секунду-другую. Внезапно Джелвин бросился к штурвалу.

— Волна с левого борта!

Он как раз вовремя рванул штурвал до отказа направо: топенанты затрещали, гик просвистел, словно секира, фалы лопнули, как натянутые струны, — грот-мачта резко наклонилась.

Бредовое видение исчезло, только располосованная морская гладь некоторое время шипела и пенилась. По правому борту на гребнях валов догорали малиновые отсветы.

— Уолкер, Турнепс… бедняги, — пробормотал Джелвин.

Пробило двенадцать склянок. Ночная вахта началась.

Утром ничего особенного не случилось. Небо подернулось густой грязноватой пленкой оттенка охры. Стало довольно холодно.

К полудню в тумане замаячило круглое пятно, которое при большом желании можно было считать солнцем. Я решил определить позицию этого пятна, хотя Джелвин только скептически пожал плечами.

Море заметно волновалось, и ощутимая качка мешала произвести вычисление. Однако мне, наконец, удалось поймать в зеркальце секстанта предполагаемое солнце, правда, рядом с ним трепетал гибкий, длинный молочно-белый язычок…

Из перламутровой глубины зеркальца, стремительно заполняя поле зрения, на меня летело нечто непонятное: секстант выпал из рук, сам я получил жестокий удар по голове, потом послышались крики, шум борьбы, еще крики…

Я не окончательно лишился чувств, но подняться не было никакой возможности, в ушах словно бы дребезжали стекла и гудели колокола. Мне даже почудился басовый перезвон Биг-Бена и сразу представилась набережная Темзы.

Сквозь этот перезвон доносились скрежет, свист, скрипение далекое и беспокойное.

Я оперся на ладони, изо всех сил пытаясь встать. Чьи-то руки помогли, подхватили, и я на радостях заблажил и зачертыхался.

— Слава Богу, — воскликнул Джелвин. — Хоть этот еще жив.

Я с трудом раскрыл свинцово-тяжелые веки и увидел сначала желтое небо в косой штриховке такелажа, потом Джелвина, который шатался, как пьяный.

— Что произошло, что еще стряслось, — заорал я, заметив слезы у него на глазах.

Он молча повел меня в мою каюту.

Обе кушетки были сдвинуты — там раскинулось огромное безжизненное тело Стевена.

При этом зрелище я сразу пришел в себя и стиснул ладонями виски. Голова Стевена была изуродована и дико распухла.

— Это конец, — прошептал Джелвин.

— Конец… конец, — повторял я, не вникая в смысл.

Джелвин принялся менять компрессы.

— Где брат Тук?

Джелвин бросил бинт и разрыдался.

— Его… как других… мы больше не увидим. Прерывистым голосом он рассказал то немногое, что знал.

Это обрушилось гибельно и мгновенно, как и все кошмары, которые ныне составляют наше существование.

Он был внизу — проверял смазку в моторе, — когда с палубы донеслись крики и стоны. Прибежав, он увидел, как Стевен ожесточенно борется, но с кем?… его окружала и сжимала гибкая, шаровидная, серебристая масса. Кожаный ремешок и парусные иглы валялись около грот-мачты, но брат Тук исчез — только с фала бакборта стекала кровь.

Я лежал без сознания. Вот и все, что он знает.

— Когда Стевен очнется, может он побольше расскажет, — вяло предположил я.

— Очнется? — горько усмехнулся Джелвин. — У него перемолоты суставы и внутренние органы. Это в буквальном смысле мешок костей. Он еще может дышать, благодаря своей мощной конституции, но, по сути, он мертв, как все остальные.

Мы оставили шхуну блуждать по прихоти ветра и волн. При уменьшенной парусности она явно проигрывала в скорости. Джелвин помолчал, потом проговорил, как бы рассуждая вслух:

— Опасность нам грозит главным образом на палубе.

Вечером мы заперлись в моей каюте.

Стевен дышал хрипло и трудно: окрашенная кровью слюна обильно текла и приходилось все время ее вытирать. Я повернулся к Джелвину.

— Спать, пожалуй, нам не придется.

— Какое там!

Судно умеренно качало. Несмотря на духоту, мы задраили иллюминаторы.

К двум часам утра меня одолела непобедимая дремота. В тяжелом отупении сверлящие, судорожные мысли расползлись вялым кошмаром. И, тем не менее, я мгновенно пришел в себя.

Джелвин даже не прикорнул. На его лице застыла мучительная гримаса — он пристально смотрел в потолок. Наконец, прошептал:

— Ходят на палубе. Я схватил карабин.

— К чему? Сидите спокойно… о, Господи!

Послышались быстрые шаги, потом беспорядочный топот, словно человек двадцать сновали туда-сюда. Джелвин покачал головой.

— Мы теперь вроде пассажиров. Работают за нас. В неясном шуме послышался знакомый звук: заскрипели штуртросы — очевидно, кто-то пытался маневрировать при встречном ветре.

— Увеличивают парусность.

— Черт!

«Майенская псалтирь» получила резкую килевую качку и затем взяла скачок на триборт, что заслужило одобрение Джелвина.

— Выйти на правый галс при таком ветре! Это монстры, пьяные от крови и убийств, но в морском деле они понимают. Лучший английский яхтсмен на призовой яхте не осмелился бы резануть ветер под таким углом.

— И что это доказывает? — добавил он тоном врача-диагноста.

Я безнадежно махнул рукой.

— Это доказывает, что мы идем определенным курсом, что имеется место назначения.

Я с минуту поразмыслил и добавил в свою очередь:

— А вдруг это не демоны и не фантомы, а такие же существа, как и мы?

— Знаете, это сильно сказано…

— Я хочу сказать, существа материальные, располагающие лишь естественными возможностями.

— Насчет этого я никогда не сомневался.

К пяти часам утра был произведен новый маневр, и шхуна снова изменила курс. Джелвин открыл иллюминатор — от густых облаков просочилась грязная белесая заря.

Мы рискнули крадучись выбраться на палубу. Никого.

Судно лежало в дрейфе.

Прошло два спокойных дня.

Ночные маневры не повторялись, но Джелвин заметил, что нас несет быстрое течение и мы следуем направлением, которое когда-то называлось северо-западом.