— Люди ходят по улице, — прошептал он. И затем продолжил:

— Он последует за тобой и дальше, хотя, возможно, это измена…

Теодюль почувствовал, что его друг говорит для себя самого, не адресуясь к нему. И тут его озарило.

— Великий Ноктюрн!

Баес улыбнулся и взял его за руку.

— Хе, хе, — пискнул голосок за их спиной. Ипполит обернулся и крикнул каменному идолу:

— Молчи, ты, урод!

— Молчу, — пропищало в ответ.

С улицы донесся говор и шум шагов. Теодюль Нотт пристально смотрел на витражи, где снова заметались багряные блики. Он поднял руку.

— Ипполит, я вижу… Полина Бюлю лежит на спине с проломленным черепом… Крысы грызут лицо Жерома Майера… Пульхерия Мейр горит в своем доме. Я свершил три убийства, согласно закону книги.

Вдруг дверь затрещала, стекла разлетелись вдребезги, лавина камней хлынула в таверну.

— Каменный дождь! — закричал Теодюль. — Круг замкнулся. Значит, в этот невероятный день восьмого октября… я прожил… всю… свою… жизнь!

Рьяная, орущая толпа заполнила черную улицу. В просветах фонарей и факелов мелькали искаженные ненавистью физиономии.

— Смерть убийце!

За одним из разбитых витражей появилось бледное лицо комиссара Сандера.

— Теодюль Нотт! Стойте!

Ипполит Баес вытянул руку и воцарилось загадочное молчание. Теодюль изумленно взирал на него.

Старик схватил каменного идола и швырнул в уцелевший витраж, который лопнул, как воздушный шар.

И Теодюль различил перед собой темную, тенистую дорогу, словно бы просеченную в неподвижной густой мгле. Она сходила под уклон, потом вздымалась и пропадала в багряной, немыслимой перспективе.

— Нам пора идти, — спокойно сказал Ипполит Баес.

— Кто… кто вы? — прошептал Теодюль.

С бешеными воплями толпа ворвалась в таверну «Альфа», но Теодюль уже ничего не видел и не слышал: его ноги ступали по бархатной траве, нежной, как пена.

— Кто вы? — переспросил он.

Ипполит Баес исчез; возле Теодюля вздымалась исполинская Форма, очертаниями напоминающая человека: голова исчезла в облачном ореоле.

— Великий Ноктюрн!

— Приди, — далеким эхом долетел дружеский голос.

Теодюль Нотт различил знакомые интонации того, кто играл с ним в шашки и делил вечерние трапезы.

— Приди… Даже здесь… внизу.… попадаются блудные сыновья.

Сердце Теодюля Нотта успокоилось: буйная разноголосица мира, который он оставил навсегда, развеялась, словно последний вздох вечернего ветерка в высоких тополях.

В старом клетчатом кепи и в потертом пальто Джон уже ничем не напоминал импозантного швейцара в отеле «Королева океана»: на семь месяцев мертвого сезона он снова превращался в разносчика с Хамберстрит.

Мистер Баттеркап — владелец отеля — сердечно протянул ему руку.

— До следующего года, старина Джон: я рассчитываю открыть заведение не позже пятнадцатого мая.

— Если это входит в замыслы Божьи. — Джон прищурился и медленно выпил стакан виски, предложенный на прощанье патроном.

Поникшее, побуревшее пространство гудело рокотом высокого прилива.

— Сезон кончился неплохо, — заключил Джон.

— Мы последние, прямо-таки последние, — вздохнул Баттеркап.

Десяток фигур, согбенных под тяжестью баулов и чемоданов, обходя мол, брели к вокзальчику, крыша которого, выложенная разноцветными плитками, напоминала голландскую кухню.

— Сталкеры уезжают, — заметил Джон. — Смотритель мола им заявил, что сегодня будет снег.

— Какой еще снег! — возмутился мистер Баттеркап. — Едва начался октябрь.

Джон поглядел на небо, изъеденное соленым туманом: стайка бекасов растянулась монотонной дугой.

— Они не хотят садиться на болота. Ясное дело, холода.

Большая белая птица стремительно восходила по немыслимой кривой, она кричала: «Snow, snow»…[16]

— Слышали? — усмехнулся Джон.

— Насчет снега еще посмотрим, — рассудил мистер Баттеркап. И философски добавил:

— В конце концов, это ничего не изменит. Завтра погрузят мебель, которой нельзя зимовать, а послезавтра я и сам приеду в Лондон.

Джон хотел было скрасить вынужденное одиночество хозяина парочкой утешительных слов, но так ничего и не придумал.

— Послушайте, что это? Донесся торопливый стук молотка.

— Ну и дела! — удивился мистер Баттеркап. — Похоже, Уинджери уезжает. Он заколачивает окна своей виллы.

— В таком случае, — покачал головой Джон, — вы останетесь совсем один. Как только уйдет последний поезд, начальник станции тут же смотается в деревню.

Баттеркап насупился и проворчал:

— Вот что зарабатываешь, устраивая сезон в этой восточной дыре, вместо того чтобы солидно расположиться в Маргете или в Фолкстоуне.

— Однако дела не так уж плохи, — робко возразил Джон, ощупывая карман, где покоился бумажник.

— Н-ничего, — процедил мистер Баттеркап. Свисток далекого локомотива вытянулся в тонкую скрипучую жалобу.

— Поезд, — засуетился Джон. — Будьте здоровы, мистер Баттеркап.

— Еще есть минутка, выпейте на дорожку.

— Ладно, выпью последний, мистер Баттеркап. В мои годы тяжеленько бежать за поездом.

Мистер Баттеркап остался один в пустом и темном холле; стук молотка замер. Из окна он видел, как приливная волна смывает песочные домики, которые дети Сталкера равнодушно строили утром на одиноком и ветренном пляже.

— Фии-ни, фии-ни, — жаловался кулик, улетевший с родного болота.

— Сезон, сезон, — дополнил мистер Баттеркап, желая показать двенадцати плетеным креслам, что он еще не потерял чувства юмора.

Однако ни кулика, ни двенадцать кресел не заботила бодрость его духа.

Потом он посмотрел в сторону вокзала и увидел отчаянно бегущего человека.

Призыв локомотива подстегнул кандидата в пассажиры: он попытался увеличить скорость, аффектированно размахивая руками, словно кукла в театре марионеток.

Мистер Баттеркап загоготал от удовольствия.

— Уинджери точно не поспеет на поезд. Отлично!

Телефонный звонок нарушил эту маленькую буржуазную радость. Дежурный с электростанции предупреждал об отключении тока в связи с окончанием сезона.

— Но я-то еще тут! — заорал мистер Баттеркап.

— Продолжайте сезон в темноте, — посоветовал дежурный.

— Это мое дело!

— А здесь наше. Понимаете, идиот-электрик не желает крутить динамо-машину из-за вашего карманного фонаря.

— Карманного фонаря?! — взвыл хозяин отеля, который совсем недавно велел повесить роскошные люстры в столовой.

— Ну да, карманного фонаря, ты, дырявая калоша!

Третий голос вмешался в разговор, на сей раз голос начальника вокзала:

— Алло, алло! Телефонное сообщение прерывается. Закрывается линия, а также телеграф.

— Да ведь он хочет отключить ток, — захныкал мистер Баттеркап.

— Это все равно, — объявил начальник. — Ночной службы не будет, а вокзал освещается ацетиленом. Прерываю разговор.

Мистер Баттеркап мгновенно утратил солидную флегму владельца отеля и сравнил двух своих обидчиков с известным сантехническим приспособлением.

— Послушайте! — взбеленился начальник вокзала. — Вы оскорбляете важное должностное лицо, вы, живоглот, спекулянт!

— Треска вонючая! Дохлый червяк! — вопил электрик, который в свободное время любил удить рыбу.

Началась дружная беседа, небезынтересная в смысле фразеологии: оба функционера посоветовали мистеру Баттеркапу поскорей очистить морской курорт и отправиться в Лондон или еще подальше, если он не хочет увидеть превращения своих белых фланелевых брюк в половую тряпку. Злополучный собственник услышал, как электрик предлагал начальнику вызвать врачебный поезд, набитый хирургическими инструментами, дабы раскромсать на куски каналью отельщика; начальник посетовал на отсутствие под рукой хорошего кирпича: наконец, оба друга, сплоченные общей ненавистью, порешили встретиться в ближайшем кабачке, известном своим крепким пивом, отличным виски и жареной рыбой.