Самбюк наелся и раздулся, как недоросший питончик, Нэнси удалилась к себе в спальню, а мы с Элоди остались бодрствовать у постели заснувшего дядюшки Кассава.

На ночь его облачили в скуфью бергамского бархата с серебряной кисточкой; при тусклом свете ночника с плавающим фитилем он выглядел так комично, что я тихонько захихикал.

Дядюшка и в самом деле умер на третий день, последние часы перед кончиной, будучи в абсолютно здравом уме и разговорчивом настроении. Однако зрение временами отказывало — несколько раз он гневно восклицал:

— Куда пропала картина Мабузе? Шарль Диделоо, жулик вы этакий, верните картину на место! Все останется в доме, все, слышите вы?

Нэнси удалось его успокоить.

— Прелесть моя, — он взял руки сестры в свои когтистые лапищи, — назови всех присутствующих, а то вместо людей лишь какие-то тени.

— Нотариус Шамп сидит за столом с бумагой, перьями и чернильницей.

— Хорошо. Шамп свое дело знает.

Старый поверенный, с лицом суровым и честным, признательно склонил голову, хотя и понимал, что умирающий не видит его жеста.

— Кто дальше?

— Стул рядом с ним не занят.

— Так ты пригласила Айзенготта, чертовка?

— Конечно, дядюшка. Рядом с вами сидит мой брат Жан-Жак.

— Отлично, весьма приятно слышать… Ха! Мой юный друг Жан-Жак, твой дед тоже был мне другом — бог мой, еще каким другом! — и притом отъявленным мерзавцем. Уж он-то наверняка поджидает меня где-нибудь в закоулке Вечности, и это меня радует.

— Дамы Кормелон тоже здесь.

— Воронье слетелось на падаль! Мы ведь давненько знакомы, не так ли, Элеонора, Розалия и Алиса — хотя ты вроде бы помоложе и уж, несомненно, покрасивей других. Понимаете, о чем я? Разумеется, ведь порой вам дано понять, ха-ха! Физиономии у вас злющие, зато нечистый вознаградил вас отменными мозгами. Прощайте, а поскольку за мной вроде еще должок, я его скоро улажу.

— Кузен Филарет…

— Да уж, кузен мой кровный родственник. С этим родством ни ему, ни мне ничего не поделать. Он здесь по праву, хотя, смею полагать, второго такого глупца не выходило из рук Создателя.

Филарет тоже поклонился, будто услышал от дяди Кассава величайшую похвалу.

Уловив его движение, Кассав улыбнулся.

— Филарет всегда исполнителен и услужлив, — мягче добавил он.

— Матиас Кроок… — чуть помедлив, тихо произнесла Нэнси.

Дядюшка был явно недоволен.

— Н-да, пожалуй, и несправедливо прогонять его… Да ничего, утешится! Пусть возвращается в свою любимую лавку.

Тут старик с трудом повернулся набок, силясь разглядеть молодого человека, и в глазах его мелькнула странная нерешительность.

— Я иногда ошибался в жизни, Кроок, — честно говоря, довольно редко, — но мне уже некогда исправлять ошибки. Справедливо или нет, уйдите отсюда!

Матиас Кроок ретировался с жалкой улыбкой на сконфуженном красивом лице; глаза Нэнси пылали темным огнем.

— А вот и доктор Самбюк явился.

— Пусть забьется где-нибудь в кресло, и суньте ему чего-нибудь погрызть.

— Чета Грибуанов тоже здесь.

— Добрые и преданные слуги уже столько лет, что и не сосчитать. Таковыми они и останутся.

— Лампернисс — на лестнице, следит за горящей лампой.

Дядюшка Кассав зловеще засмеялся.

— Пусть следит, пока горит лампа, ибо ее задуют.

— А здесь вот дядя Шарль Диделоо, тетя Сильвия и Эуриалия.

Умирающий скорчил гримасу.

— Когда-то Сильвия была красива, но это в прошлом. Я рад, что не вижу ее. Да, красотку Сильвию Шарль встретил на…

— Двоюродный дядя! Двоюродный дядя! — тревожно возопил Шарль. — Я вас умоляю!

— Ладно уж, — а ты, Эуриалия, мой прекрасный цветок, сядь подле меня с твоим кузеном Жан-Жаком. На вас двоих я только и надеюсь, и с этой надеждой покидаю сей мир.

За дверью раздался умоляющий вопль:

— Нет, нет, не гасите лампу!

Порог переступил человек величественной наружности и, не обращая ни на кого внимания, уселся рядом с нотариусом Шампом.

— Айзенготт пришел! — воскликнул дядя Кассав.

— Да, пришел, — возвестил голос, звучный, как колокол.

С трепетным почтением я взирал на вновь прибывшего.

Очень бледное удлиненное лицо, казавшееся еще длиннее благодаря пышной, пепельного оттенка бороде. Пристальный взгляд черных глаз; руки неправдоподобной красоты, какие иногда видишь у надгробных изваяний в церкви. Одет бедно, зеленый сюртук лоснится потертыми швами.

— Шамп! — торжественно провозгласил дядюшка Кассав. — Здесь собрались мои наследники, объявите сумму состояния, которое я оставляю им.

Стряпчий склонился над бумагами, медленно и раздельно выговорил цифру. Настолько огромную, непомерную, фантастическую, что у собравшихся голова пошла кругом.

Очарование золотой цифры нарушил возглас тети Сильвии:

— Шарль, ты подашь в отставку!

— Само собой, — ухмыльнулся дядюшка Кассав, — обязательно придется.

— Это состояние, — продолжал нотариус, — не подлежит разделу.

Испуганно-разочарованный ропот тут же утих, поскольку Шамп читал далее:

— После кончины Квентина Моретуса Кассава все здесь присутствующие под страхом потери прав на наследство и других возможных выгод должны поселиться и жить под крышей этого дома.

— Но у нас же есть дом, наш собственный! — простонала Элеонора Кормелон.

— Не прерывайте, — строго заметил поверенный. -… Должны жить здесь до своей кончины, причем каждый получит пожизненную годовую ренту в…

И снова узкие губы стряпчего назвали колоссальную цифру.

— Свой дом продадим, — бормотала старшая из дам Кормелон.

— Все будут обеспечены кровом и питанием отменного качества, что специально оговорено завещателем. Супруги Грибуан, пользуясь благами наравне с остальными, останутся в положении прислуги, и никогда не будут пытаться его изменить.

Нотариус сделал паузу.

— Строение Мальпертюи не должно подвергаться никаким переделкам. Последнему из живущих под его крышей перейдет вся завещанная сумма.

— Условия, касающиеся дома, распространяются и на москательную лавку; Матиас Кроок до конца будет исполнять обязанности приказчика с утроенным пожизненным содержанием. Только последний жилец дома имеет право закрыть магазин.

— Айзенготт ничего не получает, не ищет выгоды и не преследует никаких интересов — он будет свидетелем безукоризненного соблюдения условий завещания.

Нотариус взял из папки последний листок.

— К завещанию имеется приписка. Буде случится, что последними останутся в живых мужчина и женщина, они обязаны вступить в брак — чета Диделоо автоматически исключается, — и состояние должно поровну разделить между ними.

Воцарилось молчание: разум отказывался принять все услышанное.

— Такова моя воля! — твердым голосом объявил дядюшка Кассав.

— Да будет так! — торжественно откликнулся сумрачный Айзенготт.

— Подпишитесь, — распорядился поверенный Шамп.

Все подписались, кузен Филарет поставил крест.

— Теперь уходите, — лицо у дядюшки Кассава внезапно исказилось. — Айзенготт, вы останьтесь.

Мы ретировались в сумерки желтой гостиной.

— Кто проследит за нашим размещением в этом доме? — спросила Кормелон-старшая.

— Я, — коротко ответила Нэнси.

— А почему, собственно, ВЫ, мадмуазель?

— Попросить Айзенготта объяснить вам? — вкрадчиво осведомилась сестра.

— Мне кажется… — вмешался дядя Шарль.

— Чепуха! — оборвала Нэнси. — Впрочем, вот и господин Айзенготт.

Он прошел на середину комнаты и оглядел нас по очереди пристальным тяжелым взором.

— Господин Кассав желает, чтобы Жан-Жак и Эуриалия присутствовали при его последних минутах.

Все склонили голову, даже Нэнси. Дядюшка Кассав тяжело дышал, в его стекленеющих глазах отражалось пламя свечей.

— Кресло, Жан-Жак… сядь в свое кресло… а ты, Эуриалия, подойди ко мне.

Кузина скользнула вперед, послушная и все же великолепно безразличная к странной торжественности момента.

— Посмотри мне в глаза, дочь богов, — пролепетал дядя изменившимся голосом, в котором, казалось, звучало боязливое почтение. — Посмотри мне в глаза и помоги умереть…