Виновных, как и невиновных,

И не чиновных, как чиновных…

Так было и с моей семьей:

В ней старина еще дышала

И жить по-новому мешала,

Вознаграждая тишиной

И благородством запоздалым

(Не так в нем вовсе толку мало,

Как думать принято теперь,

Когда в любом семействе дверь

Открыта настежь зимней вьюге,

И ни малейшего труда

Не стоит изменить супруге,

Как муж, лишившейся стыда).

И нигилизм здесь был беззлобен,

И дух естественных наук

(Властей ввергающий в испуг)

Здесь был религии подобен,

«Семейство — вздор, семейство — блажь»,

Любили здесь примолвить гневно,

А в глубине души — всё та ж

«Княгиня Марья Алексевна»…

Живая память старины

Должна была дружить с неверьем —

И были все часы полны

Каким-то новым «двоеверьем»,

И заколдован был сей круг:

Свои словечки и привычки,

Над всем чужим — всегда кавычки,

И даже иногда — испуг;

А жизнь меж тем кругом менялась,

И зашаталось всё кругом,

И ветром новое врывалось

В гостеприимный старый дом:

То нигилист в косоворотке

Придет и нагло спросит водки,

Чтоб возмутить семьи покой

(В том видя долг гражданский свой),

А то — и гость весьма чиновный

Вбежит совсем не хладнокровно

С «Народной Волею» в руках —

Советоваться впопыхах,

Что неурядиц всех причиной?

Что предпринять пред «годовщиной»?

Как урезонить молодежь,

Опять поднявшую галдеж? —

Всем ведомо, что в доме этом

И обласкают, и поймут,

И благородным мягким светом

Всё осветят и обольют…

Жизнь старших близится к закату.

(Что ж, как полудня ни жалей,

Не остановишь ты с полей

Ползущий дым голубоватый).

Глава семьи — сороковых

Годов соратник; он поныне,

В числе людей передовых,

Хранит гражданские святыни,

Он с николаевских времен

Стоит на страже просвещенья,

Но в буднях нового движенья

Немного заплутался он…

Тургеневская безмятежность

Ему сродни; еще вполне

Он понимает толк в вине,

В еде ценить умеет нежность;

Язык французский и Париж

Ему своих, пожалуй, ближе

(Как всей Европе: поглядишь —

И немец грезит о Париже),

И — ярый западник во всем —

В душе он — старый барин русский,

И убеждений склад французский

Со многим не мирится в нем;

Он на обедах у Бореля

Брюзжит не плоше Щедрина:

То — недоварены форели,

А то — уха им не жирна.

Таков закон судьбы железной:

Нежданный, как цветок над бездной,

Очаг семейный и уют…

В семье нечопорно растут

Три дочки: старшая — томится

И над кипсэком мужа ждет,

Второй — всегда не лень учиться,

Меньшая — скачет и поет,

Велит ей нрав живой и страстный

Дразнить в гимназии подруг

И косоплеткой ярко-красной

Вводить начальницу в испуг…

Вот подросли: их в гости водят,

В карете возят их на бал;

Уж кто-то возле окон ходит,

Меньшой записку подослал

Какой-то юнкер шаловливый —

И первых слез так сладок пыл,

А старшей — чинной и стыдливой —

Внезапно руку предложил

Вихрастый идеальный малый;

Ее готовят под венец…

«Смотри, он дочку любит мало,—

Ворчит и хмурится отец,—

Смотри, не нашего он круга…»

И втайне с ним согласна мать,

Но ревность к дочке друг от друга

Они стараются скрывать…

Торопит мать наряд венчальный,

Приданое поспешно шьют,

И на обряд (обряд печальный)

Знакомых и родных зовут…

Жених — противник всех обрядов

(Когда «страдает так народ»).

Невеста — точно тех же взглядов:

Она — с ним об руку пойдет,

Чтоб вместе бросить луч прекрасный,

«Луч света в царство темноты»

(И лишь венчаться не согласна

Без флер д'оранжа и фаты).

Вот — с мыслью о гражданском браке,

С челом мрачнее сентября,

Нечесаный, в нескладном фраке

Он предстоит у алтаря,

Вступая в брак «принципиально»,—

Сей новоявленный жених.

Священник старый, либеральный,

Рукой дрожащей крестит их,

Ему, как жениху, невнятны

Произносимые слова,

А у невесты — голова

Кружится; розовые пятна

Пылают на ее щеках,

И слезы тают на глазах…

Пройдет неловкая минута —

Они воротятся в семью,

И жизнь, при помощи уюта,

В свою вернется колею;

Им рано в жизнь; еще не скоро

Здоровым горбиться плечам;

Не скоро из ребячьих споров

С товарищами по ночам

Он выйдет, честный, на соломе

В мечтах почиющий жених…

В гостеприимном добром доме

Найдется комната для них,

А разрушение уклада

Ему, пожалуй, не к лицу:

Семейство просто будет радо

Ему, как новому жильцу,

Всё обойдется понемногу:

Конечно, младшей по нутру

Народницей и недотрогой

Дразнить замужнюю сестру,

Второй — краснеть и заступаться,

Сестру резоня и уча,

А старшей — томно забываться,

Склонясь у мужнина плеча;

Муж в это время спорит втуне,

Вступая в разговор с отцом

О соцьялизме, о коммуне,

О том, что некто — «подлецом»

Отныне должен называться

За то, что совершил донос.

И вечно будет разрешаться

«Проклятый и больной вопрос»…

Нет, вешний лед круша, не смоет

Их жизни быстрая река:

Она оставит на покое и юношу, и старика —

Смотреть, как будет лед носиться,

И как ломаться будет лед,

И им обоим будет сниться,

Что их «народ зовет вперед»…

Но эти детские химеры

Не помешают наконец

Кой-как приобрести манеры

(От этого не прочь отец),

Косоворотку на манишку

Сменить, на службу поступить,

Произвести на свет мальчишку,

Жену законную любить,

И, на посту не стоя «славном»,

Прекрасно исполнять свой долг

И быть чиновником исправным,

Без взяток видя в службе толк.

Да, этим в жизнь — до смерти рано

Они похожи на ребят:

Пока не крикнет мать, — шалят;

Они — «не моего романа»:

Им — всё учиться, да болтать,

Да услаждать себя мечтами,

Но им навеки не понять

Тех, с обреченными глазами:

Другая стать, другая кровь —

Иная (жалкая) любовь…

Так жизнь текла в семье. Качали

Их волны. Вешняя река

Неслась — темна и широка,

И льдины грозно нависали,

И вдруг, помедлив, огибали