Не все, что Гилли написала Кортни, было чистой правдой, но Троттер на самом деле была религиозна. Она читала Библию и молилась каждый день. Когда мистер Рэндолф благословлял трапезу, она постоянно вторила ему. И потом, если человек по доброй воле каждое воскресенье в девять утра отправляется в церковь и возвращается оттуда домой не раньше половины первого, нормальным его считать нельзя.

Для Гилли эти воскресные часы были мучением. Церковь, небольшое деревянное старое здание, торчала на холме за полицейским участком; ее построили, когда город был еще небольшим поселком, а не частью разросшейся столицы Вашингтон. В сегодняшнем мире церковь была такой же старомодной, как и ее прихожане.

Занятия в воскресной церковной школе, куда Гилли и Уильяма Эрнеста запихнули вместе с пятью или шестью другими детьми от шести до двенадцати лет, вела древняя Минни Эпплгейт, которая каждое воскресенье твердила своим питомцам, что ее возродил к жизни некто Билли Сандей. Кто такой этот Билли Сандей, черт побери? Его имя чем-то напоминало героя комиксов. «Билли Сандей встречает Бренду Стар». Мисс Эпплгейт не считала нужным сообщить, от чего же ее спас этот Билли Сандей. От пожара? Из-под поезда? Ну и что из этого? Какая от этого радость и ей, и всему миру? Мисс Эпплгейт рассказывала им о десяти заповедях, но решительно отказывалась объяснить, что такое «прелюбодеяние».

— Но, мисс Эпплгейт, если мы не знаем, что такое прелюбодеяние, как же мы можем сказать, совершали мы его или нет? — законно спросил ее как-то восьмилетний мальчик во время перерыва.

Гилли, конечно, знала, что это такое, и между проповедью и занятиями в воскресной школе готова была за небольшую плату не только разъяснить смысл этого слова, но и поделиться некоторыми другими пикантными подробностями местной жизни, которые ей были известны от Агнес Стоукс. Таким путем она заработала семьдесят восемь центов, предназначавшихся для церковных пожертвований.

Мисс Эпплгейт была старой-престарой, а проповедник — совсем молодой. Он тоже постоянно твердил о «вечном спасении». Грамматику он знал еще хуже, чем Троттер, и Гилли с отвращением замечала, что он запинается, если в Библии попадается слово больше чем в один слог. Только религиозные фанатики и их невинные жертвы, которых они заставляют посещать церковь, могут терпеть всю эту муру каждую неделю больше часа.

В отличие от других прихожан, Троттер, выходя из церкви, не подсмеивалась над проповедником. Поэтому Гилли осмелилась однажды спросить:

— И как только вы его терпите?

Это был неуместный вопрос. Троттер шумно втянула воздух и с негодованием посмотрела на нее.

— Кто я такая, — загромыхала она, — чтобы осуждать посланца Божьего?

Разве может кто-нибудь, кроме фанатика, ляпнуть такое?

Мистер Рэндолф посещал баптистскую церковь для черных. Троттер с детьми завозила его туда на такси по пути в церковь для белых и заезжала за ним на обратном пути. Гилли заметила, что черные баптисты и одевались лучше, чем белые, и улыбались чаще. Но служба у них шла еще дольше, и Уильяму Эрнесту приходилось бегать за стариком и приводить его к такси до окончания их службы, а счетчик тем временем нетерпеливо постукивал. Обычно они возвращались домой, снимали праздничную одежду, готовили еду и только после двух часов усаживались за неторопливый обед.

В воскресенье после бесплодной уборки мистер Рэндолф удивил всех, отказавшись от добавки.

— Вы должны понять, миссис Троттер, как трудно мне говорить «нет» вашей прекрасной курице, но сегодня около трех должен приехать мой сын.

При слове «сын» у Гилли ёкнуло внутри. А что, если этот сын заметит что-то неладное в гостиной мистера Рэндолфа? Кресло стоит на другом месте. Книги расставлены не так как раньше. А вдруг он знает, где должны были лежать деньги?

— Но у вас еще есть время, чтобы полакомиться кусочком пирога, на этот раз вишневого,

— Вишневый пирог! Какой сюрприз! Тогда отрежьте мне, пожалуйста, вот столько, — мистер Рэндолф чуть-чуть раздвинул большой и указательный палец на костлявой руке и показал, какой кусочек ему можно отрезать, — я не в силах устоять перед вашими пирогами, миссис Троттер. Просто не в силах.

Он с наслаждением принялся за пирог и вдруг спохватился.

— Скажите, а на моей одежде пятен нет? Это так расстраивает сына.

Троттер отложила вилку и внимательно оглядела костюм мистера Рэндолфа.

— У вас вполне приличный вид, мистер Рэндолф. Разве вот на галстуке несколько пятнышек.

— Боже, мой сын только и ищет повода, чтобы доказать, что я не могу обслуживать себя и меня надо переселить в его большой дом в Вирджинии.

Он окунул салфетку в стакан с водой и безуспешно попытался стереть пятна с галстука.

— Да вы не беспокойтесь, мистер Рэндолф. Давайте-ка я достану вам какой-нибудь старый галстук покойного Мэлвина. Сама не знаю, чего это я все еще берегу его вещи. — Она хмыкнула, словно отгоняя от себя воспоминания о покойном мистере Троттере. — Гилли, сбегай-ка в мою комнату, погляди в стенном шкафу, в середке. Там на вешалке их целая дюжина, а то и больше. — И прежде чем Гилли вышла из комнаты, добавила: — Выбери, какой получше, слышишь? Не больно яркий. — Она повернулась к мистеру Рэндолфу и, как бы извиняясь, сказала. — В последние годы, бывало, станет Мэлвину тошно, пойдет он, да и купит себе какой-нибудь страхолюдный галстук и уж не расстается с ним всю неделю. — Она покачала головой. — Наверно, надо благодарить Бога, что ему никто не вешался на шею…

Мистер Рэндолф хмыкнул.

— А почему бы мне не напялить какой-нибудь страхолюдный галстук, мисс Гилли? Надо растревожить этого пятидесятилетнего господина, который приходится мне сыном.

Троттер закинула назад свою большую голову и разразилась громким смехом.

— Вы настоящий мужчина, мистер Рэндолф.

— А вы — настоящая женщина.

Гилли стремглав поднялась по лестнице. Разговоры между миссис Троттер и мистером Рэндолфом вызывали у нее тошноту.

Противно слушать кокетливую болтовню этих стариков, да еще при том она — белая, а он — черный.

Но на этот раз ее раздражали не эти разговоры. Ей не давала покоя мысль о пятидесятилетнем чопорном сыне мистера Рэндолфа, который будет совать свой нос во все углы отцовской гостиной. Поэтому, когда она увидела на кровати Троттер широко раскрытую сумку со сломанным затвором — сумка приглашала, требовала… — она заглянула в нее. Вот это да! Наверно, Троттер только что разменяла чек, полученный из окружного благотворительного общества. Гилли прикинула — да здесь не меньше ста долларов! Эта сотня поможет ей добраться до самой Kалифорнии, до самого дома, до Кортни Рутерфорд Хопкинс. Гилли засунула деньги в карман, пошла к стенному шкафу и нашла там вешалку с многочисленными свидетельствами мании Мэлвина. Выбрала самый кричащий галстук с балеринами в фиолетовых пачках — их ноги сплетались на зеленоватом фоне галстука в смелом пируэте. Гилли проскользнула в свою комнату, засунула толстую пачку денег в ящик комода под свои майки и на цыпочках вернулась к двери комнаты Троттер, откуда, громко топая, спустилась по лестнице.

— Боже, что ты наделала, детка?

Гилли похолодела. Откуда Троттер узнала?

— Ох, этот галстук! Это самое страшное преступление Мэлвина, да будет ему земля пухом.

— Прекрасно, прекрасно! — Мистер Рэндолф поднялся, возбужденно потирая свои морщинистые руки. — Расскажите мне, что это за галстук?

— Лучше не надевайте этот галстук, мистер Рэндолф, по нему прыгают легкомысленные дамы.

— Правда? — Улыбка осветила маленькое коричневое лицо. — А во что они одеты?

— Ну, они не то что бы одеты, они… в каких-то лиловых тряпочках.

— В пачках, — высокомерно подсказала Гилли, с радостью приходя в себя после потрясения.

— Что? — переспросила Троттер.

— В пачках. На них надеты пачки.

Троттер расхохоталась во все горло.