— Что ты сделала? — переспросил Уильям Эрнест.

— Свалилась прямо на Гилли. И никак не могла подняться с пола.

— А я проснулся от страшного шума, — усмехнулся мистер Рэндолф, — и бросился со всех ног сюда…

— И только услыхали слабый писк: «Слезьте с меня, Троттер! Слезьте с меня!» — повторяла Троттер сквозь взрывы хохота.

— И ты слезла?

— Да ты что, детка? Это было не так-то просто. Я задыхалась, я отдувалась…

— И дом разлетелся на кусочки! — Уильям Эрнест стукнул кулаком по столу, и все расхохотались до слез, выкрикивая сквозь взрывы хохота: «Слезьте с меня!», «Не раздавите меня!».

«Слезьте с меня!» — Гилли не помнила, чтобы она так говорила. Но разве дело в этом? Так здорово, что все поправились, смеются до слез и собрались вместе за одним столом. И потом — они так развеселились, что и думать забыли про ту маленькую седую леди.

Наступил понедельник, и праздники остались позади. Гилли, вооружившись объяснительной запиской, которая была как награда за храбрость в бою, вместе с Уильямом Эрнестом, бледным, но веселым, отправилась в школу. Мистер Рэндолф возвратился к себе, и Троттер, останавливаясь на каждом шагу, чтобы перевести дух, стала наводить в доме порядок. И, как потом выяснилось, в начале десятого утра, когда мисс Эллис подошла к своему столу, на нем уже лежала записка с просьбой позвонить миссис Рутерфорд Хопкинс в округ Лудоун, штат Вирджиния.

После уроков Гилли дожидалась Уильяма Эрнеста возле его класса — мальчик еще не совсем оправился, ему нельзя было драться с ребятами, она знала — при ней его никто и пальцем не тронет.

Агнес Стоукс торчала рядом — надеялась заманить Гилли в магазин. Но Гилли хотела проводить Уильяма Эрнеста до самого дома.

— Хочешь, зайдем ко мне и разыграем кого-нибудь по телефону, будем громко сопеть в трубку.

— Отстань, Агнес. Не валяй дурака. Глупо это.

— Нет, не глупо. Человека можно жутко напугать, я сама слышала, как с перепугу орут на другом конце провода.

— Это глупо, Агнес. Понимаешь? Глупо, глупо, глупо.

— Ты всегда говоришь так, если не сама придумала.

— Точно. Я глупостей не придумываю.

— Ну пойдем, Гилли, давай сообразим что-нибудь. Мы с тобой уже давно ничего не вытворяли.

— У меня в семье все болели.

Агнес ухмыльнулась.

— В какой такой семье? Все знают…

— Мой брат, — Уильям Эрнест гордо поднял голову, — моя мама и мой… дядя.

— Гилли Хопкинс. Ты что, спятила?

Гилли резко повернулась, она поджала губы, скривила рот, точь-в-точь как киноактер Хэмфри Богарт, и подошла к Агнес вплотную.

— Ты что, нарываешься на скандал, дорогуша?

Агнес отступила.

— Давай не будем… — сказала она, отступая еще дальше.

Уильям Эрнест прижался к Гилли, она невольно задевала его во время ходьбы.

— Хочешь, я отлуплю ее? — шепотом сказал он.

— Не мешало бы, — ответила Гилли, — но лучше не связываться. Это будет нечестно. Ты — против этой замухрышки.

Троттер дожидалась их у входа. Дверь распахнулась прежде, чем они подошли к крыльцу. У Гилли похолодело внутри. По напряженной улыбке и съежившейся фигуре Троттер она догадалась — дело плохо.

И точно. На коричневом стуле в гостиной восседала мисс Эллис. На этот раз женщины не ругались, они просто дожидались ее. Сердце у Гилли упало, как холостая ракета. Она тут же села на диван и обхватила себя руками, чтобы не дрожать.

Неожиданно заговорила мисс Эллис. Голос у нее был звонкий, фальшивый, как телевизионная реклама слабительного.

— Так вот, Гилли, у меня есть для тебя довольно неожиданная новость.

Гилли обхватила себя еще крепче. В ее жизни слово «новость» никогда не предвещало ничего, кроме сообщения о переезде на новое место.

— Твоя мать…

— Мама приезжает? — она сразу же пожалела об этой вспышке. Брови мисс Эллис полезли вверх, что обычно случалось у нее при упоминании слова «мама».

— Нет. — Брови продолжали дергаться. — Твоя мама находится в Калифорнии. Но твоя бабушка…

— А я тут при чем?

— Сегодня утром она звонила в нашу контору, а потом приехала на машине из самой Вирджинии, чтобы поговорить со мной.

Гилли украдкой взглянула на Троттер, та сидела на другом конце дивана и гладила Уильяма Эрнеста по спине. Ее рука была у него под курткой, а глазки — маленькие, как у медведя на индейском тотеме.

— Она и твоя мать, — брови мисс Эллис снова поползли вверх, — хотят, чтобы ты переехала к бабушке.

— К кому?

— К твоей бабушке. Насовсем.

Мисс Эллис словно раскачивала последнее слово перед носом Гилли, как будто ожидая, что та вскочит на задние лапки, сделает стойку и начнет плясать.

Гилли распрямилась. За кого они ее принимают?

— Я не хочу жить с ней, — сказала она.

— Но, Гилли, с тех пор как ты научилась говорить, ты постоянно твердишь…

— Я никогда не говорила, что хочу жить с ней! Я говорила, я хочу жить с мамой. Она не моя мама. Я даже совсем не знаю ее!

— Но свою мать ты тоже не знаешь.

— Нет, знаю! Я помню ее! Не говорите за меня, что я помню и чего не помню!

Лицо мисс Эллис вдруг стало усталым.

— Да хранит Господь обездоленных детей хиппи, — сказала она.

— Я прекрасно помню ее.

— Так вот, — мисс Эллис наклонилась вперед, ее миловидное лицо стало напряженным и жестким, — твоя мать хочет, чтобы ты переехала к бабушке. Я говорила с ней по телефону.

— Разве она не сказала, что хочет, чтобы я переехала к ней в Калифорнию, как она написала мне?

— Нет, она сказала, что хочет, чтобы ты переехала к твоей бабушке.

— Но они не могут заставить меня сделать это.

Мягко:

— Могут, Гилли, могут.

Ей показалось, что рушатся стены; она с отчаянием озиралась вокруг в поисках спасения. Глаза ее остановились на Троттер.

— Троттер не позволит им забрать меня. Правда, Троттер?

Троттер втянула голову в плечи, но продолжала с каменным лицом смотреть на мисс Эллис и растирать спину Уильяма Эрнеста.

— Троттер! Посмотри на меня! Ты же сказала, что никогда не отдашь меня. Я же сама слышала. — Гилли стала кричать: — «Никогда! Никогда! Никогда»! Это же твои слова! — она вскочила, затопала ногами и продолжала кричать.

Женщины безмолвно следили за ней, как будто она находилась за стеклянной перегородкой, и они не могли приблизиться к ней.

Это сделал Уильям Эрнест. Он выскользнул из-под большой руки Троттер и бросился к Гилли. Мальчик схватил ее за полу куртки и стал дергать до тех пор, пока Гилли не замолчала и не остановилась. За толстыми стеклами очков она увидела маленькие близорукие глаза, полные слез.

— Не плачь, Гилли.

— Я и не плачу, — она вырвала куртку из его рук. — Я кричу.

Мальчик остолбенел. Его руки были подняты вверх, словно он все еще держал полу куртки.

— Вот так, малыш, — она схватила его за руки, — не беспокойся. Все будет в порядке.

Она вздохнула и села на диван. Он сел рядом, совсем близко, она почувствовала его тепло. Это придало ей сил, и она опять вызывающе подняла голову.

Мисс Эллис смотрела на них, как любитель птиц на невиданную породу. И тут Троттер — Гилли видела, гримаса боли исказила ее окаменевшее лицо, — вздрогнула и, словно цирковой слон, с трудом поднялась с дивана.

— Объясните ребенку, как все будет, — сказала она. — Пошли, Уильям Эрнест, детка, — она протянула к нему большую руку, — тут мы ничем не можем помочь. — И когда он замешкался, она наклонилась и нежно заставила его подняться на ноги. Они закрыли за собой дверь, и Гилли осталась одна, застывшая, одинокая.

— Ты, кажется, о многом думаешь теперь по-другому.

— Ну и что из этого?

— Ты же сама заварила эту кашу. Верно?

Гилли молчала. Не все ли равно.

— Интересно, зачем ты отправила это дурацкое письмо?

— Вам этого не понять.

— На этот раз ты права. Не понимаю. Зачем понадобилось такой умной девочке рыть себе яму? Ты же могла оставаться здесь, сколько захочешь. Они в тебе души не чают. — Мисс Эллис откинула назад свои белокурые волосы. — Но дело сделано. Завтра утром твоя бабушка приедет в мою контору. Я заеду за тобой около девяти утра.