— Мне понятно, друг Резоно, — заметил Ной, — что Земля от всего этого могла дать крен, хотя судно с хорошим балластом после шквала должно выпрямиться. Но вот чего я не пойму: как это небольшая утечка пара с одного конца может дать судну такой шибкий ход, какой, говорят, имеет Земля?

— Если бы выход пара был постоянным, капитан Пок, и суточное вращение каждый миг изменяло его направление, Земля, конечно, не двигалась бы по орбите. Но это извержение пара имеет характер пульсации. Толчки повторяются через равные промежутки времени, предустановленные природой: раз в двадцать четыре часа. Время соразмерено так, что все толчки действуют в одном направлении. Этот принцип можно наглядно продемонстрировать с помощью простейшего эксперимента. Возьмите, например, охотничью двустволку, вложите в нее побольше пороху, потом по пуле и по два пыжа в каждый ствол, поместите приклад в четырех целых шестистах двадцати восьми тысячных дюйма от своего живота и постарайтесь выстрелить одновременно из обоих стволов. Пули в этом примере воспроизведут действие сорока тысяч квадратных миль территории, а экспериментатор воспроизведет обратное движение Земли.

— Не отрицаю, что от такого толчка, друг Резоно, и Земля и человек придут в движение, но вот почему Земля в конце концов не потеряет хода? Человек-то попрыгал бы, выругался хорошенько, да и остановился бы.

— Причина, почему Земля, раз начав двигаться в пустоте, уже не останавливается, тоже может быть пояснена опытом. Возьмем капитана Ноя Пока, наделенного от природы двумя ногами и способностью к движению. Пусть он пойдет на Вандомскую площадь, заплатит три су и получит тем самым доступ в колонну. Пусть он поднимется на вершину. Пусть он затем прыгнет в воздух, оттолкнувшись со всей своей силой под прямым углом к колонне. Что же окажется? Хотя первоначальный импульс, вероятно, отнес бы тело в сторону всего лишь на каких-нибудь десять — двенадцать футов, боковое движение будет продолжаться, пока капитан не достигнет земли. Отсюда вывод: все тела, раз преодолев свою инерцию, продолжают свое движение, пока не встретят силу, способную их остановить.

— Король!.. Не считаете ли вы, мистер Резоно, что Земля движется по кругу оттого, что этот ваш пар толкает ее немного вкось, действуя точно перо руля? И заставляет Землю, как говорят моряки, все время разворачиваться. А так как большому кораблю для разворота требуется больше места, чем маленькому, вот ей и приходится покрывать миллионы миль, прежде чем она снова, так сказать, выйдет на ветер. Вот тут смысл есть. А с тем, что эти крохотные звезденки могут держать на курсе такую махину, как Земля, при ее чертовом разгоне, я в жизнь не соглашусь. Случись ей малость сойти с курса, и она налетит на Юпитер или на Меркурий, а уж тут только треск пойдет!

— Мы склонны верить в действие сил притяжения, сэр. И я не вижу, каким образом ваша идея опровергает ваше собственное возражение.

— Тогда, сэр, я поясню свои слова. Возьмем пароход с килем длиной в сотню миль. Пары разведены, и судно в открытом море. Допустим, что руль положен лево на борт и судно мчится со скоростью в десять тысяч узлов, не ставя и не убирая паруса весь год напролет. Каков же будет его курс? Да каждый ребенок скажет вам, сэр, что оно будет описывать круг в пятьдесят, а то и в сто тысяч миль. Это, по-моему, куда лучше объясняет движение Земли, чем всякое там лавирование между звездами и притяжениями.

— Ваша мысль, капитан Пок, отнюдь не лишена правдоподобия. Я предлагаю, чтобы вы, при первом удобном случае, изложили свои взгляды более подробно перед Академией Высокопрыгии.

— Буду от души рад, доктор! Я считаю, что знание, как добрый ром, нужно пускать вкруговую, а не лакать в углу одному. Ну, а раз уж я начал высказывать такие мысли, я, пожалуй, добавлю еще одну. Вы можете прицепить ее к вашей следующей лекции на манер вывода. Если то, что вы говорили насчет взрыва котла и насчет того, как это ударило в полюс, правда, тогда Земля — первый пароход, и вся похвальба французов, и англичан, и испанцев, и итальянцев, будто это они изобрели паровое судно, все равно, что вот этот дым!

— И американцев тоже, капитан Пок! — рискнул я вставить.

— Ну, нет, сэр Джон, это как сказать! Не думаю, чтобы Фултон мог украсть эту идею, раз он не был знаком с доктором и, по всей вероятности, в жизни не слыхал о Высокопрыгии.

Мы все, и даже любезная Балабола, улыбнулись тонким различиям, которые делал наш мореход.

Лекция философа в ее дидактической форме теперь, в сущности, окончилась, и у нас завязался разговор о самых различных вещах. Мы с капитаном Поком задавали множество хитрых вопросов, а доктор и его друзья весьма умно отвечали на них.

Наконец доктор Резоно, который, хоть и был философом и любил науку, приложил все же столько стараний не без задней мысли, откровенно объяснил свои желания. Случай, по-видимому, объединил все средства для утоления проявленной мною жгучей жажды узнать дальнейшие подробности о моникинской политике, морали, философии и всех других значительных социальных явлениях в той части света, где обитают моникины. Я богат сверх меры, и расходы по снаряжению подходящего судна не имеют для меня значения. К югу от семьдесят седьмой параллели доктор и лорд Балаболо могут показать себя опытными географами, а капитан Пок, по его же словам, провел всю свою жизнь, плавая среди бесплодных и необитаемых островов Южного ледовитого океана. Значит, нет никаких препятствий, которые могли бы помешать удовлетворению заветных желаний всех присутствующих. Капитан — без работы и, конечно, будет рад получить под свою команду хорошее, крепкое судно. Доктор и его спутники тоскуют по дому, а я ведь питаю пылкое желание увеличить мой вклад в дела общества, приобщившись к интересам моникинов.

После такого намека я незамедлительно предложил старому моряку взяться за дело, чтобы вернуть этих милых и просвещенных иностранцев к их очагам и семьям. В капитане тотчас заговорило обычное для него тяготение к Станингтону, и чем больше я настаивал, тем больше возражений он находил. Причины, побуждавшие его отказываться, можно суммировать следующим образом.

Это правда, что он ищет работы, но он также хочет увидеть Станингтон. Он сомневается в том, что обезьяны — хорошие моряки. Забраться в глубину льдов — это не шутка, а выбраться оттуда может оказаться еще труднее. Он видел туши тюленей и белых медведей, замерзшие и обратившиеся в камень: они валялись так сотни лет, а он хочет, чтобы его прилично похоронили, когда он уже ни на что не будет годен. И почем он знает, не захватят ли эти самые моникины людей, заманив их в свою страну, не разденут ли их и не заставят ли кувыркаться, как савояры заставляли доктора и даже леди Балаболу? Он-то уж, наверное, сломит себе шею при первом сальто-мортале: будь он лет на десять моложе, тогда он, может, и нашел бы вкус в такой забаве. Он не уверен, что в Англии найдется подходящее судно, и к тому же он предпочитает плавать под звездами и полосами американского флага. Может, он бы и согласился, если бы мог набрать команду из станингтонцев; с такими людьми он умеет ладить: одного припугнешь, намекнув, что расскажешь его жене, как он себя ведет, другого образумишь, посоветовав стать покладистее — не то девчонки будут от него бегать. И вообще, может, такой страны — Высокопрыгии и вовсе нет. А если есть, ему, может, не найти ее. А что касается того, чтобы ходить в бизоньей шкуре под экватором, то об этом не может быть и речи, человечья шкура — и та будет тяжелой ношей в штилевой полосе. Наконец, ему неясно, что это ему принесет.

На его возражения я отвечал по порядку, но только начав с конца.

Я предложил капитану в качестве вознаграждения тысячу фунтов стерлингов. В глазах Ноя блеснуло удовлетворение, но он все-таки покачал головой, словно находил эту сумму слишком маленькой. Тогда я заметил, что мы, наверное, откроем новые острова изобилующие котиками, а я, как владелец судна, заранее отказываюсь от прав на них, и впоследствии он сможет извлечь из этих открытий большую выгоду На это он как будто клюнул, и я уже решил, что поймал его, но он опять начал упорствовать. После того, как мы с доктором Резоно испробовали наше объединенное ораторское искусство и я удвоил денежное вознаграждение, доктор Резоно очень уместно вспомнил про универсальный двигатель всех человеческих слабостей, и старый охотник, не соблазнившийся ни деньгами, весьма весомым аргументом в Станингтоне, ни славой, ни открытием новых котиковых лежбищ, ни всеми прочими приманками, на которые падки люди его положения, наконец попался на своем же тщеславии!