– Шел бы ты в другое место, – неожиданно просипел малаец. Судя по этому сипу бармен был сифилитиком с большим стажем. – У нас не любят чужих!

Бармен все время перемигивался с двумя багроволицыми мордоворотами, торчавшими у боковой стойки.

Иван видел это, он знал, чем заканчиваются такие перемигивания. Но ему очень не хотелось привлекать внимания к своей скромной персоне. Ему хотелось одного – поскорее убраться из этого гадюшника. Он никак не мог избавиться от ощущения грязи на своей коже, это было очень неприятно. Сколько раз он тонул в болотах чужих жутких планет, пробирался к цели в подземных коммуникациях древних городов, залитых нечистотами, забитых трупами, падалью, он брел к Первозургу в омерзительнейшей жиже из живых червей и змей в Чертогах планеты Навей… но у него никогда не было столь сильного ощущения грязи, налипшей на кожу, въевшейся в ее поры. Проклятый Новый Свет! Где же этот негодяй Гуг!

– Ты зря меня не слушаешь, – просипел малаец.

Мордовороты медленно, еле передвигая слоновьими ногами, сопя и корча дикие рожи, шли к стойке, к Ивану.

Они были неостановимы словно бронеходы. А это означало одно – придется их бить, сильно бить, возможно и смертным боем.

Иван тяжело выдохнул. И подумал, что по чести и совести надо бить Гуга Хлодрика, старого обманщика. Но где его теперь разыщешь?!

Он не поворачивался к мордоворотам. Пусть начнут они. А там видно будет. Но злодейка-судьба распорядилась иначе.

Огромная черная тень сиганула из мрака, заслонила Ивана от мордоворотов. Драки не получилось. Лишь два тяжких и гулких удара разорвали напряженную тишину.

Иван резко обернулся. Он был в страшном раздражении. Он не мог понять этих безумных нравов. Надо уходить отсюда, бежать! Гнусный мир!

– Ну чего ты, Ванюша! – принялся оправдываться Гуг. – Из-за пяти минут столько нервов?! Тебе надо в психушку!

Иван молча поглядел на мордоворотов – оба лежали под ногами у Гуга Хлодрика Буйного, бывшего десантника-смертника, пропойцы, бузотера, вожака банды, славившейся своей лихостью и дерзостью, беглого каторжника, первейшего кулачного бойца и человека тончайшей души. У обоих были напрочь перешиблены шейные позвонки. У обоих уже стекленели выпученные от неожиданности глаза. Под обоими расползались темные лужи… но не крови, совсем другого.

– Ты из-за них, что ли?! – недоверчиво покосился на дело рук своих седой викинг. – Ваня, я тебя сам сведу к психиатру. Пошли! Это дерьмо сейчас уберут! – Он удостоил презрительным мимолетным взором малайца-сифилитика, сказал чуть слышно, кривя губу: – Ну-у, ты еще не понял, обезьяна?!

Малаец пропал за стойкой. Но из мрака тут же выскочил давешний биороб и поочереди уволок мордоворотов.

Тащил он их с явной натугой, было видно, что жмот-малаец держал слугу на скудном пайке.

– Куда он их? – поинтересовался отошедший от раздражения Иван.

– В утилизатор, куда еще, – ответил Гуг с интонациями, будто в сотый раз растолковывал простейший урок придурошному ученику.

– И забулдыгу тоже?

– Какого еще забулдыгу? – не понял Гуг.

– В красных сапогах. Налился, упал тут под стойкой, а этот гаденыш его уволок, – подробно рассказал Иван.

– А-а, – протянул Гуг, – вон оно в чем дело. Нет, забулдыг вышвыривают вверх, наружу, в подъемник – и на свежий воздух возле какой-нибудь вшивой помойки, чтоб прочухались. Хотя, Ваня, сейчас весь Лос-Анджелес – одна большая и поганая помойка, вот чего я тебе доложу.

– Это я уже понял, – согласился Иван.

И только теперь увидел того, из-за кого старина Гуг притащил его в грязный, но далеко не самый гнусный притон Нового Света.

Говард Буковски, он же Седой, он же Крежень в черном кожаном плаще с поднятым воротником, высокой черной кожаной шляпе и вдобавок ко всему в черных очках сидел за шестым от прохода столиком и нервно отхлебывал из антикварного граненого стакана забористую и кристально чистую русскую водку.

Крежень заметно выделялся в этой разношерстной ублюдочной массе, в пестром и большей частью дегенеративном сброде, проводившем время за выпивкой. Крежень выглядел нахохлившимся черным вороном, невесть как попавшим в плотно сбившуюся стаю спившихся, обрюзгших и изрядно вылинявших попугаев. Ивану вообще все это претило. Середина XXV-го века… и эти дикарские притоны, эта первобытная жажда глушить свое пойло среди себе подобных, в полумраке, грязи и вони. Атавизм! Так было семь тысяч лет назад, так было пять тысяч лет назад, так было в прошлом веке… неужели точно так же будет и в веке будущем, и еще пять тысяч лет спустя?! А где же прогресс?! Где восхождение человечества по спирали?! Может, и правы исполчившиеся на землян, может, таким животным не стоит жить во Вселенной?! Глядя на притихшую, но таящую в себе недоброе, гнетущее напряжение пьянь, Иван невольно ловил себя на мысли, что человеческое общество можно было бы слегка пошерстить, почистить маленько.

– Пошли! – оборвал его размышления Гуг. – А то этот змей снова улизнет. Пошли, Ваня, мне не терпится сказать Седому пару добрых слов!

Дил Бронкс подрулил на своем сверкающем боте прямо к ржавому и помятому боку старушки Эрты-387. При одном только виде этой развалюхи, этой нищеты, затхлости и вырождения Дилу захотелось встать под душ или хотя бы помыть руки. На заправочные станции всегда выделяли гроши. Но эта была, по всей видимости, совсем позаброшенной-позабытой.

Дил немного обождал, наивно надеясь на приглашение. Но не дождался такового. Или его тут совсем не уважали, или автоматика Эрты-387 не работала. И потому он без спроса завел бот в пустующий ангар, и снова сидел, все никак не мог преодолеть брезгливости – всего два слова-кода или одно нажатие пальца, и переходная мембрана-присоска вопьется в шлюзовый лвдк, а там – шагни, и уже на станции, уже в компании старых и верных друзей. Но нет, Дила начинало тошнить. Он заплатил за свою игрушечку, вылизанную и выхоленную, огромные деньги, и он не мог даже представить, как нежный и почти живой витапластик мембраны прикоснется к ледяной, колючей, ржавой и покореженной уродине.

Нет! Все-таки Иван втравил его в плохую историю, он нутром чуял – и это только начало. Он не ищет помощи у сильных мира сего! Он не протягивает руку к богатым и всевластным! Он сам роется в отбросах… и его, Дила Бронкса, заставляет заниматься тем же!

– Все! Хватит! Мать твою! – оборвал себя Дил вслух.

Так можно и совсем разнежиться, разбабиться, разнюниться. Он что, не десантник-смертник, что ли?! не сорви-голова из Отряда Дальнего Поиска?! Эх-хе-хе, бывший десантник, бывший сорви-голова… все в прошлом. А в настоящем – богатство, тихая обеспеченная жизнь, связи кое-какие… что еще надо?

– Ну давай!

Дил преодолел свои слабости, поднялся и шагнул в нежность и теплоту мембраны.

Станция была пуста и неприветлива. Он долго бродил по длинным и нудным коридорам. Наткнулся на вялого шестилапого кибера с глуповато-сонным лицом, пнуд его под зад со злости – кибер отлетел к стене, долго кряхтел и сопел. Дил на него не оглядывался. Будь его воля, он бы всю эту развалину вместе со всеми киберами, а заодно и самим Хуком Образиной сдал бы в металлолом, на переплавку.

Арман-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовский сидел почему-то в ремонтном отсеке. Сидел на корточках за огромным старинным стальным сейфом гнусно-зеленого цвета. Сидел и махал рукой, будто отгоняя от себя незванного гостя.

Дил не на шутку обиделся. Мало того, что он почти битый час бродил по проклятущей Эрге, так он еще ободрал себе все руки и порезал клапан на комбинезоне, разгребая жуткий завал перед дверью в ремотсек. Чего там только не было! Будто со всей станции стащили весь тяжелый, железный хлам к этой ржавой дверце. Киберы, болваны! Но ведь им кто-то дал такую бессмысленную команду… Дил с трудом начинал понимать, что тут происходит.

– Крузя! Ты чего – охренел, что ли?! – завопил он во всю глотку, вместо того, чтобы поздороваться. Не виделись они лет пятнадцать.