— Откройте! Алка!

За стеной молчали.

Наташа подбежала к смутно виднеющемуся окну и, вскочив на подоконник, толкнула раму… Свобода! Но со второго этажа не спрыгнуть — внизу асфальт. Руки вцепились в переплет оконной рамы.

А сзади уже слышится тяжелое дыхание преследователя. Ближе. Еще ближе. Уже у самого окна. И Наташа разжала руки…

В первое мгновенье, сгоряча ничего не почувствовав, она вскочила и пробежала несколько шагов. Но потом ногу вдруг точно обожгло, и все потонуло в разливе тупой пронизывающей боли…

Очнулась Наташа от прикосновения чего-то холодного. Она открыла глаза. Незнакомая пожилая женщина, склонившись почти к самому ее лицу, прикладывала ко лбу смоченный водой платок. Другая, помоложе, легонько растирала ушибленную ногу. Лица у женщин были встревоженными, добрыми.

— Откуда ты? — спросила одна из них. — Что с тобой случилось? Упала, что ли?

Наташа молча кивнула.

— Как же так неосторожно? Слава богу, перелома нет! А вывих мы вправили.

Наташа невольно подтянула ногу.

— Да ты не бойся! Из больницы мы, с дежурства идем — санитарки. К этому делу привычные. Ну-ка, попробуй встать.

Наташа поднялась. Сильная боль, действительно, прошла. Осталась ноющая ломота. Она сделала несколько неуверенных шагов.

— Спасибо вам.

— Не за что. До дому-то проводить, или сама дойдешь? А, может, в больницу?

— Нет, я дойду, спасибо.

В комнату Наташа вошла тихо, стараясь не разбудить мать. Но та уже сидела на кровати, торопливо набрасывая кофточку.

— Что же так поздно? Разве можно так? Вся душа изболелась….

Наташа промолчала.

— У Аллы, что ли, была?

— Да… — сказала Наташа, сбрасывая платье и стараясь не смотреть на мать.

— А ужинать?

— Я ужинала, мама, там… у Дубровиных.

— Ну, смотри. Только скажу тебе, дочка, так нельзя допоздна.

— Больше, мама, этого не будет. Обещаю.

— Там письмо тебе…

Наконец-то! Знакомый почерк на конверте, ее старательно выведенное имя… Дрожащими руками Наташа разорвала конверт, с трудом разобрала разбегающиеся строки: «…Мне столько нужно сказать тебе! Приезжай… Твой Саша».

Твой Саша… Сашка, Сашка, слишком поздно! Такого ты не простишь никогда…

Алка прибежала утром, сразу, как только мать Наташи ушла на работу.

— Наташа, я…

— Уходи!

— Знаю, простить меня, нельзя. Я бы и не пришла. Они послали…

— Кто они?

— Ну, они. Ребята. И велели передать, если ты кому-нибудь скажешь, если проболтаешься, одним словом…

— И ты еще грозишь мне! Уходи, сейчас же уходи!

— Наташа…

— Убирайся!

Алла вдруг опустилась на колени и заплакала. Наташа растерялась:

— Ну, чего же ты ревешь?

— Я… больше не могу… Зачем ты на меня?

— Зачем я на тебя? — крикнула Наташа. — А кто меня затащил туда?

— Не я. Они заставили. А то, говорят, плохо будет. Они ведь могут и убить, Наташа. Честное слово! Тебе вот хорошо, ты убежала. А я… Наташа! Я совсем пропала. Ты еще не знаешь всего. Что они со мной делают!..

— Как они? Жорик, ты хочешь сказать?

Алла затрясла головой:

— Нет, все они…

— Что? — Глаза Наташи округлились от ужаса.

— Все, все, Наташа! Такие у них правила.

— Как же ты можешь?

— А что я… Их много. Ты еще не видела всех. Там есть такие! Это — «черная нора».

— Что еще за нора?

— «Черная» — так все это называется. И если кто проболтается…

— Трусиха! Жалкая трусиха! Я сейчас же пойду в милицию.

— Наташа! Не смей! Наташенька, пожалуйста, не ходи. Они же нас…

— Убьют? Зарежут? Но разве можно так жить!

— Ой, не знаю. Ничего я не знаю… — Алла заплакала. Наташа смотрела на подругу широко раскрытыми глазами, тоже не зная, что сказать ей, что делать…

С тех пор словно черная ночь опустилась над Наташей. Она ходила в университет, убирала в комнате, старалась читать. Но все это было как во сне, в ожидании чего-то страшного, неотвратимого.

Сначала ей хотелось наказать негодяев. Но как? Она понятия не имела, с чего начать, куда пойти. А посоветоваться не с кем. И страшно. Со временем страх все больше охватывал ее. Она уже боялась по вечерам выходить из дома. Ей казалось, что за ней всюду следят, кто-то преследует ее.

А еще ужаснее было возвращение группы. Как она придет па занятия? Как посмотрит Саше в глаза?

… И вот теперь Наташа стояла перед одной из подруг, той, к которой еще совсем недавно относилась свысока, которую за что-то недолюбливала. Сейчас это не имело никакого значения. Только ей могла Наташа рассказать обо всем и посоветоваться, как быть дальше.

— Люся! Ты не была в колхозе? — сказала Наташа, только чтобы начать разговор.

— Была. Но позавчера мы вернулись.

— Как? Вся группа?

— Да. Разве ты никого не видела?

— Нет. Но это… все равно. Люся, ты, может быть, удивишься, но мне хотелось бы рассказать тебе об одном… деле. Потому что… Потому что некому больше. А нужно, — сейчас же, сию минуту! — Голос Наташи дрогнул. Она закусила губу и отвернулась.

— Что с тобой, Наташа? — растерялась Люся. — Зайдем в университет.

— Нет-нет! Пойдем лучше ко мне. Или… в читалку. Там сейчас никого нет.

И вот они сидят в пустом читальном зале, в самом дальнем углу, за шкафами, и Наташа рассказывает о себе. Начиная с того, как приехала в этот город и познакомилась с Сашей, и кончая той страшной ночью, когда бросилась из окна.

Люся слушает молча. И Наташа даже не догадывается, какую страшную тяжесть взваливает на ее плечи, открывая перед ней свою душу.

— Что же теперь делать? Что мне делать? — спрашивает Наташа.

— Надо прежде рассказать об этом Саше. Он поймет…

— Ой, что ты? Разве можно сказать ему о таком!

— А кому еще скажешь?

— Да, больше некому. Но Саша… Ты не знаешь, какой он…

Если бы не знать! Люся еле сдерживается, чтобы не крикнуть: «Знаю! Лучше тебя знаю!»

— Тогда так… У Тани есть хороший друг, аспирант, член факультетского бюро. Он поможет.

— Как?

— Я и сама пока не знаю. Но, кажется, на такого можно положиться.

Долгое время они молчат.

— Люся, — говорит Наташа. — Как ты думаешь, сможет ли когда-нибудь он простить?

— Саша?

— Да.

Люся не отвечает.

— Имею ли я право на то, чтобы, как прежде… — продолжает Наташа. — Нет, не сейчас. Когда-нибудь…

— Мы поговорим об этом. Только после. А сейчас… я пойду, Наташа. Прости, что не могу больше быть с тобой.

— …Вот что она рассказала мне, мама, — закончила Люся со вздохом. — И теперь я… Теперь мы просто не знаем, что делать. Саше она не хочет говорить.

— Да, ей, пожалуй, нелегко пойти на такой разговор, — согласилась мать. — А ты могла бы поговорить с ним?

— Я?! Что ты, мама! — Люся даже отодвинулась от нее.

— А почему бы нет? Ты, кажется, дружишь с ним…

— Нет-нет! Я… не дружу с ним!

— Как же так? — продолжала мать. — Он только вчера был у тебя. Да и прежде ты всегда говорила о нем только хорошее.

— Я и сейчас только хорошее…

— Так в чем же дело? — удивилась мать.

— Но она любит его, мама! — крикнула Люся в отчаянии.

— Вот оно что… — В глазах матери мелькнула тревога. — Я понимаю тебя, дочка. — Она привлекла ее к себе. — Понимаю. Наташу нельзя целиком во всем оправдывать. Но нельзя и не пожалеть. И если она, как ты говоришь, любит его и открылась тебе в этом, ты должна помочь ей вернуть дружбу Саши.

— Но ведь дело не только в ней, мама. А если он уже… не любит ее, и если он… Ну, как ты не поймешь всего?

— И все-таки ты должна постараться помочь ей, — мягко повторила мать.

— Но ты не знаешь ее, их отношений, — упорствовала Люся. — И потом…

— Зато я знаю тебя, моя девочка. 

— Как же теперь… Ведь он… Ведь я… Как мне теперь держаться с ним?

— Ты должна поступить так, как подсказывает твоя совесть и твое сердце, дочка. Но поверь мне, счастье не может быть рядом с несчастьем другого человека. Его нельзя ни отнять, ни украсть… Ты слышишь меня, Люсенок?