— Зачем грузят бревна? — спросил я как-то у Магеллана. — Ведь дрова для варки еды мы сможем достать где угодно, куда бы ни пристали.

Он коротко взглянул на меня и ответил отрывисто:

— Бревна занимают меньше места, чем дрова. Нам некуда будет пристать.

Я вспыхнул, словно сказал непристойность. Неужели командор решил, что я пытаюсь вызнать у него маршрут плавания? «Нам некуда будет пристать…» Колумб, не зная дороги, и то достиг берега Америки за шестьдесят девять дней. На такой срок не нужно заготавливать бревна. К каким же расстояниям, к какому же морю готовится командор?

Я проводил дни в гавани, наблюдая за работами и командором. Компанию мне частенько составлял тот самый юнга-галисиец с «Тринидада». Он оказался веселым и смышленым парнишкой по имени Фердинанд. В подражание Магеллану он называл себя Фернандо. Фернандо был шестым ребенком в крестьянской семье из маленькой деревушки под Оренсе. Отец умер от укуса бешеной собаки, а несчастная мать в одиночку не могла прокормить шестерых. Как раз тогда и докатилась до глухой Галисии весть об экспедиции Магеллана и о наборе экипажа. Фернандо, недолго думая, попросил мать испечь ему лепешек в дорогу и отправился в Севилью через всю Испанию, не зная пути, плохо понимая кастильскую речь. Мать плача проводила его за околицу, а дальше брел он понаслышке, приставая к попутным караванам, бродячим актерам, а однажды даже к шайке разбойников. Разбойники хотели было продать его в рабство, но, узнав, откуда и куда шагает смелый мальчишка в залатанных отцовских штанах и перешитой материнской рубахе, отпустили и дали немного денег: главарь шайки оказался бывшим моряком, был в Африке и еще там слышал о Магеллане. Четыре месяца брел Фернандо до Севильи с изодранными ногами и, наконец, взобрался по трапу «Тринидада».

— Когда я все рассказал командору, он потрепал меня по голове и дал одну монетку, — Фернандо вытащил монету и стал подбрасывать ее, ловко ловя ртом. — У меня будет целый рот золотых монет, когда мы вернемся из плавания. Я куплю матери шелковый плащ и башмаки с серебряными застежками, сестре куплю мула в приданое и выдам замуж, а каждому брату подарю по сто эстадо[23] земли! И у меня еще останется целое куэнто![24]— мечтал Фернандо.

— Если эстадо станут отмерять с тебя, то твои братья получат мало земли, — пошутил я: Фернандо был мне по пояс.

Он засмеялся.

— О, я тогда уже стану большой-большой, как матрос Антонио Родригес, у меня будет самое длинное в мире эстадо! Сеньор, а сколько это — миллион?

Я объяснил и пообещал, что обучу его грамоте.

— О, сеньор, — покраснев от радости, закричал Фернандо, — тогда половину моего куэнто я отдам вам! Потому что если я узнаю грамоту, то стану таким же хитрым, как хозяин постоялого двора недалеко от нашей деревни, я обману всех мавров и заработаю два куэнто!

Меня рассмешила простодушная жадность галисийского бедняка, и мы начали вместе хохотать. С этого дня Фернандо сделался мне другом.

Он был кем-то вроде посыльного у Магеллана и непрерывно сновал в толпе матросов и грузчиков, подпрыгивая, распевая разные песенки, заученные и в деревне и на пути в Севилью от артистов, бродяг, погонщиков мулов и разбойников. Стоило крикнуть просто так, в пространство: «Юнга Фернандо!» — и он, как с неба падая, в мгновение ока оказывался рядом. Парня любили в армаде, хотя некоторых матросов раздражали его независимость и беспечность, Как бы то ни было, с ним никогда не устраивали тех жестоких шуток, которые обычно моряки творили с юнгами, — может быть, из боязни перед его покровителем Родригесом, самым высоким и сильным матросом армады.

— А что сказал тебе Магеллан? Только потрепал по голове и дал монетку? — спросил я Фернандо однажды.

— Зачем командору тратить его большие слова на такого ма-а-аленького человечка, — Фернандо пальцем отмерил, какой он маленький: с кузнечика примерно. — Командор махнул рукой Антонио Родригесу и показал ему на меня. Дядя Антонио схватил меня за штаны, поднял и сделал вид, что хочет проглотить. Но я спел ему песенку про лису, которая стала монахиней, и он дал мне то-о-олстую лепешку…

Да, наш командор был неразговорчив. Магеллан даже приказания чаще отдавал жестом, а не словом, — как ни странно, матросы его хорошо понимали. Замкнутость, молчаливость, сдержанность командора многие принимали за высокомерие и сухость души. Лишь много дней спустя я понял, что командор чувствовал себя в Севилье как во вражеском стане.

Надо пояснить, что, кроме Магеллана, очень немногие знали (да и то в самых общих чертах) маршрут экспедиции. Остальные двести с лишним человек не знали ничего. Как я потом понял, командор пошел на это не только для того, чтобы перехитрить португальцев, но и чтобы матросов не могла смутить мысль о совершении столь великого и необыкновенного деяния, которое он готовился осуществить.

Не оттого ли еще он был молчалив?

Незадолго до отплытия меня посетил неожиданный гость. Я только что вернулся в свою гостиничную камору, когда постучали в дверь. Высокий человек, закутанный в длинный темный плащ, переступил порог.

— Приветствую вас, уважаемый сеньор! — сказал он, откидывая капюшон. — Я Себастиан Альвареш, представитель в Севилье его высочества короля Мануэла…

Выслушав имя посланца могущественного короля, я поклонился и пригласил гостя сесть.

— Сеньор Викорати, я узнал о вашем смелом решении идти в плавание с армадой Магеллана. Я и мои соотечественники искренне удивлены, как король Испании и сеньор Фонсека доверились проходимцу, изменнику родины и пирату. Да, да, у нас есть сведения, что он якшался с малайскими пиратами. А в Африке за ничтожные гроши пособничал неверным, пороча честь христианина и дворянина. Мы думаем, что Магеллан, обманом получив в Испании корабли и экипажи, станет пиратствовать в открытом море или попытается поступить на службу к неверным и обратится во врага христиан. Вы же образованный человек, сеньор, и не хуже меня знаете, что прохода в Южное море не существует, а пройти к Молуккам вокруг Африки мы не позволим. Я буду откровенным. Экспедицию следует пресечь в зародыше, дабы она не успела нанести ущерба христианскому миру. Вы посторонний человек в армаде, сеньор, вам поверят быстрее, чем другим, как лицу незаинтересованному. Объясните матросам, как напрасны усилия Магеллана, и убедите их прекратить столь злонравный поход — все ревнители веры и король Мануэл в особенности отблагодарят вас за это…

Я слушал Альвареша, внутренне похолодев и подобравшись. Я не верил ни единому его слову. Но за ним стояла мощь португальского короля с его всеведущими шпионами и наемными убийцами. Будучи торговцем, я не раз имел случай убедиться, как легко исчезают из жизни люди, не поладившие с королями или святой церковью…

— Видите ли, мой уважаемый гость, — осторожно ответил я, — меня направили в армаду люди, которые заинтересованы как раз в том, чтобы плавание Магеллана прошло успешно. Я торговец, и нам, флорентийским купцам, в конце концов безразлично, где закупать перец: в Лиссабоне или в Севилье. Я нахожусь на службе, я дал определенные обязательства и, как человек чести, намерен их соблюсти.

— Вы меня не совсем поняли, сеньор Викорати, — улыбаясь, сказал Альвареш. Улыбка у него была холодная и неприятная: верхняя губа растягивалась, нижняя, напротив, треугольником поднималась вверх, так что зубов не было видно. — Что такое служба? Это то или иное жалованье, положение, перспектива. Я уполномочен вам предложить гораздо большее жалованье, чем вы получаете сейчас, и службу в королевском торговом ведомстве. Короче говоря, вы не будете ограничены в средствах.

Я молчал. Томительный гнев просыпался во мне. И не потому, что предложение Альвареша меня обидело, нет: оно было деловым и, надо признаться, весьма выгодным. Я не ханжа, а сделки подобного рода, как известно, в порядке вещей — увы! Викорати хотели перекупить — что может быть естественней в торговле, с которой я связан сызмальства?