История с диссертацией Панкратова нашумела на всю клинику. Дело в том, что Виктор, считавшийся непревзойденным стилистом, взялся отредактировать едва законченную работу Андрея. Когда прошла неделя, Панкратов поинтересовался ходом редакторской работы.

– Нет у тебя больше диссера, Андрюха. Я талмуд твой посеял. Прости идиота... – сознался Виктор.

– Смеешься... – бледнея, Андрей встряхнул друга. – Это же единственный экземпляр! А я-то, дебил! Доверил великое научное изыскание самому патологическому... пентюху в клинике! Да нет – в Москве! Ты ж истории болезни своих больных по всем отделениям ищешь! – он метался по комнате вокруг окаменевшего от непоправимой вины друга. – Где ты ее оставил, вражина! А может, американцам загнал?

– Найду, клянусь! Новую напишу! – колотил себя в куриную грудь Виктор. Все оказалось до безобразия просто. Он взял диссертацию с собой на пляж, надеясь там с ней хорошенько поработать в тиши и покое, и оставил где-то под кустиком. Поиски ни к чему не привели. То ли сама работа кому-то сильно понравилась, то ли сгодилась для каких-то пляжных потребностей дефицитная по тем временам бумага. Но надо отдать должное благородству Андрея, он абсолютно никак не донимал своего забывчивого друга, а даже наоборот, по-доброму посмеивался над его рассеянностью.

«Эх, надо бы Витьке про старика с четками рассказать! Обхохочется! И поделом, шизуха чистой воды! Белая горячка. Вонючая отрава для зомбирования великого хирурга, да еще и перстень в чернилке! А если серьезно, был ли он вообще? И было ли тайное сидение с бородатым стариком в темном кабинете сестры-хозяйки?»

Панкратов решил по пути заглянуть в кабинет, но там уже вовсю хозяйничала Марья Гавриловна, а чернильный прибор чуть заметно горбился под завалом бумаг. Извинившись, он прикрыл дверь и во всю прыть поскакал в гинекологию, располагавшуюся в другом корпусе.

– Черт бы подрал такую погоду!

Темно, гадко, мокро! А кто-то в теплых краях нежится, принимает от лакея запотевший бокал прямо в шезлонге под сенью пальм! – бормотал Панкратов, шагая по аллее к гинекологическом корпусу. – Куртец на рыбьем меху у меня совершенно не солидный, по лужам как пацан хлюпаю. А надо бы иметь солидное драповое пальто и шляпу. Нет, если в собственном «вольво» перемещаться, то лучше в дубленке и с непокрытой головой, благо, волосищ пока хватает для демонстрации. Права, права Лариска – «докторишка нищий» – вот вы кто, господин Панкратов!

Жена была художником-модельером, вроде даже преуспевающим. Всегда оказывалась в центре шумного бала – выставки, показы, презентации, на которых Андрей поначалу присутствовал, а потом прекратил ненужные для него хождения. Красота спасет мир? Да бросьте, господа, кого спасут тряпки и крои, унисексы и сексапилы? А вот докторские руки! Ну, не мир, так отдельно взятого человека спасут обязательно.

– Не понимаю, Андрюша! Ты таких важных людей спасаешь, а где гонорары? – приступая к своей излюбленной теме, Лариса делала страдальческое лицо.

– Я работаю не в коммерческой клинике. У меня зарплата, – упорно твердил он одно и тоже.

– Оскорбление это, а не зарплата. У других врачей и автомобили роскошные и особняки громадные.

– Не надо мне про других рассказывать! Да, кто-то, может быть, карманы за счет чужой беды набивает, выбирая платежеспособных больных! Не такой я! Не такой, извини.

Измученная финансовой слабостью мужа, Лариска сделала попытку улучшить его положение. Привела в дом своего мордатого приятеля, накормила по-барски. Потом вызвала из комнаты Андрея, к посиделкам жены по обыкновению не причастного.

– Он? – коротко осведомился мордатый, окинув оценивающим взглядом Андрея от растрепанной макушки до растоптанных тапок. – На восемьсот баксов пойдешь?

– А что нужно делать? – смиренно поинтересовался Андрей, уловив краем глаза радостно сиявшую физиономию жены.

– Да так, сидеть больше будешь, изображать, – ответил тот с явным пренебрежением, потому что названная сумма была для него пустяком, пособием по бедности.

Андрей знал новых хозяев жизни и ненавидел их.

– Не могу сидеть, геморрой замучил, извини, мужик. – Панкратов виновато развел руками. – За пять тысяч баксов лежа -еще куда ни шло. – Он ушел, хлопнув дверью, и долго еще слышал, как разорялась сквозь рыдания Лариса, оправдываясь перед боровом за поведение «этого дикаря»

И пошла семейная трещина от экономического базиса к лирической надстройке. Вначале тихонько, а потом и вовсе открыто, даже демонстративно, Лариса стала показывать мужу, что есть у нее другие интересы. Более соответствующие потребностям. А он ведь любил ее! Ох, как больно было, обидно, хоть вой! Но Панкратов не выл, а начал спасаться коньячком. Благо этого подарочного добра было хоть отбавляй. Вот и стал иногда пытаться задавить тоску, придушить ревность, злость, обиду! Делов-то – рюмашка! Разогнал кровь горючим – и вперед! Только чутье обостряет и поднимает кураж. Добавить, еще немного...

– Ты свои руки видел? – как-то наскочил на него осатаневший от жалости к другу Витя. – Так посмотри.

Панкратов вытянул перед собой растопыренные пятерни -пальцы дрожали.

– Я и такими лучше многих других прооперирую.

– А через месяц что будет? Через год? Да не хочу я наблюдать, как гибнет хирург Панкратов. Вот, подписывай. – Виктор Кирюхин положил перед начальником заявление об уходе. Потом были обещания завязать и какие-то хитрые американские таблетки, снимающие зависимость. Была упорная, ненарушае-мая трезвость. И выдержал бы, и справился, если бы опять не Ларка. И на кой ляд он присох к ней, мазохист?

В хирургическом мире, что бы ни праздновали, второй тост всегда поднимается «за наши тылы». Это стародавняя традиция, говорящая о том, что без покоя и лада в семье хирургу не выстоять. И от «граммулечек» не уберечься. Этим самым хирурги подтверждали незыблемость своих семейных традиций и устоев.

Панкратову было больно из-за постоянных обманов жены. А вот она особо не переживала и угрызения совести ее не мучили. Обманывала Лариса мужа как бы между прочим, особо не утруждая себя в объяснениях и придумывании каких-то оправданий.

Так они и продолжали жить во лжи и обмане. «А что делать?» – спрашивал себя Панкратов. Ведь он продолжал ее любить. А его попытки разговора с ней не приносили никакого толка. Она или отшучивалась, или переходила в нападение, если он в своих обвинениях был слишком настойчив. И, конечно же, главным аргументом в ее споре с ним оставались деньги.

Действительно, подумал он, особой радости и тем более гордости он не испытывал, когда приносил домой зарплату. «Будь они неладны – те, кто платит такую зарплату врачам», -в сердцах ругался он про себя.

До поры до времени острые углы в их отношениях удавалось как-то сглаживать. Но, особенно это стало заметно, когда начались всем известные перемены в стране. Сразу, в один момент врачи, так же, впрочем, как и учителя, ученые и другие представители уважаемых ранее профессий, стали получать то ли стипендии, то ли пособия по безработице. Кстати, далеко не те, которые получают безработные в Европе, например. А потом врачи вообще стали просто презираемой частью общества. Причем все это произошло очень быстро и совершенно незаметно для остальных людей. Вот здесь супруга и стала доставать Панкратова. И доставать с лихвой.

«Все могут зарабатывать, а ты ради своей семьи не хочешь даже задницу оторвать, чтобы найти нормальную работу. Кому нужна такая работа, которая не дает семье благосостояния. Ищи что-нибудь приличное». Это были последние слова Ларисы перед тем, как они прекратили общение. А потом, то ли в отместку за его упрямство и несогласие с ней, то ли просто в силу вредности характера, она стала отсутствовать дома по несколько дней. И к ним домой стали приходить какие-то мужики в барских шубах и, похоже, с большими деньгами. Разговаривали они покровительственным тоном, пренебрежительно оглядывая обстановку в квартире.