Теперь уже известно — и едва ли кем-либо оспаривается, — что деревенская община вовсе не была отличительной чертой славян или древних германцев. Она была распространена в Англии, как в саксонский, так и в нормандский периоды, и удерживалась местами вплоть до девятнадцатого века;[138] она же являлась основой общественной организации древней Шотландии, древней Ирландии и древнего Уэльса. Во Франции, общинное владение и общинный передел пахотной земли деревенским мирским сходом держались, начиная с первых столетий нашей эры, до времён Тюрго, нашедшего мирские сходы «чересчур шумными», а потому и начавшего уничтожение их. В Италии, община пережила римское владычество и возродилась после падения римской империи. Она являлась общим правилом среди скандинавов, славян, финнов (в pittäyä, и, вероятно, в kihlakunta) у куров и у ливов. Деревенская община в Индии в прошлом и в настоящем, арийская и не арийская, — хорошо известна, благодаря сделавшим эпоху в этой области трудам сэра Генри Мэна; и Эльфинстон описал её у афганцев. Мы находим её также в монгольском «улусе», в кабильском thaddоагt'e, в яванской dеssа, в малайской коtа или tоfа и под разнообразными наименованиями в Абиссинии, в Судане, во внутренней Африке, у туземных племён обеих Америк и у всех мелких и крупных племён на островах Тихого океана. Одним словом, мы не знаем ни одной человеческой расы, ни одного народа, которые не прошли бы в известном периоде через деревенскую общину. Уже один этот факт опровергает теорию, в силу которой деревенскую общину в Европе старались представить порождением крепостного права. Она сложилась гораздо ранее крепостного права, и даже крепостная зависимость не смогла разбить её. Она представляет универсальный фазис эволюции человеческого рода, естественное перерождение родовой организации, — по крайней мере у всех тех племён, которые играли или до настоящего времени играют какую-нибудь роль в истории.[139]

Деревенская община представляла собою естественно выросшее учреждение, а потому полного однообразия в её построении не могло быть. Вообще говоря, она являлась союзом семей, считавших себя происходящими от одного общего корня и владевших сообща известной территорией. Но у некоторых племён, при известных обстоятельствах, семьи чрезвычайно разрастались, прежде чем от них почковались новые семьи; в таких случаях, пять, шесть или семь поколений продолжали жить под одной кровлей или внутри одной загородки, владея сообща хозяйством и скотом и собираясь для еды перед общим очагом. Тогда слагалось то, что известно в этнологии под именем «неделёной семьи» или «неделённого домохозяйства», какие мы до сих пор встречаем по всему Китаю, в Индии, в южно-славянской «Задруге» и случайно находим в Африке, в Америке, Дании, Северной России, в Сибири («семейские») и Западной Франции.[140] У других племён, или же при других обстоятельствах, которые ещё в точности не определены, семьи не достигали таких больших размеров; внуки, а иногда и сыновья, выходили из домохозяйства тотчас по вступлении в брак, и каждый из них клал начало своей собственной ячейке. Но как делённые, так и неделённые семьи, как те, которые селились вместе, так и те, которые селились врозь, по лесам, все они соединялись в деревенские общины; несколько деревень соединялись в роды, или племена, а несколько родов объединялись в конфедерации. Таков был общественный строй, который развился среди так называемых «варваров», когда они начали оседать на более или менее постоянное жительство в Европе.

Долгая эволюция потребовалась на то, чтобы род стал признавать отдельное существование в нём патриархальной семьи живущей в отдельной хижине, но, даже после такого признания, род, всё-таки, вообще говоря, ещё не признавал личного наследования собственности. Те немногие вещи, которые могли принадлежать лично индивидууму, или уничтожались на его могиле, или погребались вместе с ним. Деревенская община, напротив того, вполне признала частное накопление богатства в пределах семьи и наследственную его передачу. Но богатство понималось исключительно в форме движимого имущества, включая сюда скот, орудия и посуду, оружие и жилой дом, который, «подобно всем вещам, могущим быть уничтоженными огнём», причислялся к той же категории.[141] Что же касается до частной поземельной собственности, то деревенская община не признавала и не могла признать ничего подобного и, говоря вообще, не признает такого рода собственности, и по настоящее время. Земля была общей собственностью всего рода или целого племени, и сама деревенская община владела своею частью родовой территории лишь до тех пор, пока род или племя — точных границ здесь нельзя установить — не находил нужным нового распределения деревенских участков. Так как расчистка земли из под леса и распашка целины в большинстве случаев производились целыми общинами, или по крайней мере, объединённым трудом нескольких семей, — всегда с разрешения общины, — то вновь очищенные участки оставались за каждой семьёй на четыре, на двенадцать, на двадцать лет, после чего они уже рассматривались как части пахотной земли, принадлежащей всей общине. Частная собственность или «вечное» владение землею были так же несовместимы с основными понятиями и религиозными представлениями деревенской общины, как ранее они были несовместимы с понятиями родового быта, так что потребовалось продолжительное влияние римского права и христианской церкви, которая вскоре восприняла законы языческого Рима, чтобы освоить варваров с возможностью частной земельной собственности.[142] Но даже тогда, когда такая собственность или владение на неопределённое время было признано, собственник отдельного участка оставался в то же время совладельцем общинных пустошей, лесов и пастбищ. Мало того, мы постоянно видим, в особенности в истории России, что когда несколько семейств, действуя совершенно порознь, завладевали какой-нибудь землёй, принадлежавшей племенам, на которых они смотрели как на чужаков, семьи захватчиков вскоре объединялись между собой и образовывали деревенскую общину, которая в третьем или четвёртом поколении уже верила в общность своего происхождения. Сибирь по сию пору полна таких примеров.

Целый ряд учреждений, отчасти унаследованных от родового периода, начал теперь вырабатываться на этой основе общинного владения землёй, и продолжал вырабатываться за те долгие ряды столетий, которые потребовались, чтобы подчинить варваров власти государств, организованных по римскому или византийскому образцу. Деревенская община была не только союзом для взаимной поддержки во всевозможных формах, для защиты от насилия и для дальнейшего развития знаний, национальных уз и нравственных понятий; причём каждое изменение в юридических, военных, образовательных или экономических правах общины решалось всеми — на мирском сходе деревни, на родовом вече, или на вече конфедерации. Община, будучи продолжением рода, унаследовала все его функции. Она представляла universitas, «мир» в себе самой.

Охота сообща, рыбная ловля сообща, и общественная обработка насаждений фруктовых деревьев были общим правилом при старых родовых порядках. Общественная обработка полей стала таким же правилом в деревенских общинах варваров. Правда, что прямых свидетельств в этом направлении мы имеем очень мало, и что в древней литературе мы находим всего несколько фраз у Диодора и у Юлия Цезаря, относящихся к обитателям Липарских островов, одному из кельто-иберских племён, и к свевам. Но зато нет недостатка в фактах, доказывающих, что общинная обработка земли практиковалась у некоторых германских племён, у франков и у древних шотландцев, ирландцев и валлийцев (Welsh).[143] Что же касается до позднейших пережитков общественной обработки, то они — просто бесчисленны. Даже в совершенно романизированной Франции общинная пахота была обычным явлением всего каких-нибудь двадцать пять лет тому назад в Морбигане (Бретань).[144] Старинный Уэльский cyvar, или сборный плуг, мы находим, напр., на Кавказе, а общинная обработка земли, отведенной в пользование сельского святилища, представляет обычное явление у кавказских племён, наименее затронутых цивилизацией;[145] подобные же факты постоянно встречаются среди русских крестьян. Кроме того, хорошо известно, что многие племена Бразилии, центральной Америки и Мексики обрабатывали свои поля сообща, и что тот же обычай широко распространен по сию пору среди малайцев, в Новой Каледонии, у некоторых негритянских племен и т. д.[146] Короче говоря, общинная обработка земли представляет такое обычное явление у многих арийских, урало-алтайских, монгольских, негритянских, краснокожих индейских, малайских и меланезийских племен, что мы должны смотреть на нее, как на всеобщую — хотя и не единственно возможную — форму первобытного земледелия.[147]