Салиману не требовалось особого актерского таланта, чтобы изобразить глубокое презрение, когда он с надменным видом пробирался сквозь ряды скованных цепями рабов. Он делал это сотни раз, и вонь, исходившая от множества давно не мытых тел, тесно прижатых друг к другу, была для него совсем не в новинку.

Лишь то, что они сейчас находились на борту корабля, вносило некоторое разнообразие в это смешение отвратительных ароматов. И можно было особенно не стараться поднимать плащ повыше, чтобы не запачкать о грязную палубу: все равно эта вонища насквозь пропитает ткань, и плащ придется либо очень тщательно выстирать, либо просто выбросить. Когда покупаешь очередную партию рабов, не стоит надевать свою лучшую одежду.

Нет, причиной скверного настроения Салимана было отнюдь не то, что он занимается столь мерзким делом. Просто ему пришлось слишком рано встать. И можно было с уверенностью сказать: раз его подняли из теплой постели, оторвав от разгоряченного тела наложницы, и заставили еще до рассвета тащиться сюда, не стоит и надеяться, что в переговорах с работорговцами он проявит добродушие и щедрость.

— Да с какой стати я должен этим заниматься! — громко ворчал человек, державший фонарь. — Что у меня, других дел нет?

С якоря сниматься пора, и вообще…

В этом, собственно, и заключалась основная причина того, что Салиману пришлось так срочно поспешить сюда. Корабль должен был отплыть с утренним отливом, и требовалось покончить с делами до того, как он покинет гавань Санктуария. Тем не менее Салиман продолжал раздражаться по каждому пустяку.

— Может, хочешь, чтобы я рассказал о твоем поведении Джабалу? — спросил он нарочито спокойно. — Думаю, если он узнает, что тебе так сложно справляться со своими обязанностями, то и не станет впредь беспокоить тебя по пустякам…

Намек был достаточно толстым, чтобы работорговец пролепетал:

— Нет, нет! Что ты! Зачем же!..

Работорговцы и без того хорошо заплатили главарю городских уголовников Джабалу, чтобы он не вмешивался в их дела, и отнюдь не желали, разумеется, чтобы он еще задрал цену откупного, если они не выполнят его просьбу. Особенно если учесть, что откуп, назначаемый Джабалом, частенько уплачивался не только деньгами, но и кровью.

— Но, может, ты все-таки чуточку поторопишься, а? — Тон работорговца стал почти умоляющим. — Мы уже в третий раз тут проходим! А если я паруса не успею поставить, то пропущу утренний отлив и целый день потеряю…

Но Салиман не обратил на него внимания; он даже не удостоил его ответом, молча вглядываясь в темноту корабельного трюма.

Ему было прекрасно известно, что точного расписания для парусных судов не существует — порою ветры, а уж тем более штормы, могут задержать корабль на несколько дней, а то и недель.

Хотя в душе он, конечно, был согласен с работорговцем. Осмотр рабов потребовал гораздо больше времени, чем можно было ожидать. Разумеется, он не пожелал признаться, что ищет вполне конкретных людей, а не любых подходящих рабов. Скажи он об этом работорговцу, дело пошло бы куда быстрее, но и цена, несомненно, значительно выросла бы — ведь тогда мерзавцу стало бы ясно, что те двое, которых он ищет, кому-то очень нужны.

Как ни странно, но легче всего оказалось найти того человека, о котором Салиман имел лишь самое общее представление. И хотя он узнал его по описанию — черты лица пленника и цвет волос было нетрудно различить даже в темноте — этот тип к тому же все время раскачивался взад-вперед, обняв себя за колени и непрерывно выкрикивая свое имя, словно цеплялся за свое прошлое, когда был еще свободным человеком. А вот другой человек, которого Салиман знал в лицо, никак не попадался.

Какое-то шевеление во мраке вдруг привлекло его внимание.

Схватив работорговца за руку, он направил в ту сторону фонарь.

— Что это? — резко спросил он, указывая на большой мешок, горловина которого была затянута веревкой.

— Это? А-а, это особый случай… Это нам один парень вместе со своими приятелями приволок… Говорит, хочу, мол, избавиться от этого гада. Вроде бы любовник его жены… Заставили меня слово им дать, что не выпущу его из мешка, пока мы в море не выйдем.

— И ты купил раба, даже не осмотрев его?

— Да они за него много не просили… — Работорговец пожал плечами. — Коли не сдохнет, так мы все равно внакладе не останемся. Вон мешок-то все время шевелится — живой, значит.

— А ну-ка развяжи. Посмотреть хочу.

— Но я ж тебе сказал…

— Да-да, я слышал. Ты, говоришь, слово дал? Ну и что? Все равно вы сейчас отплываете, никто ничего и не узнает.

Работорговец хотел было еще поспорить, но потом, пожав плечами, махнул двум здоровенным матросам, что присматривали за рабами в трюме, чтобы никто не вздумал удрать, пока люк еще не заперт. Матросы растолкали рабов, что сидели рядом с мешком, и стали распутывать веревку, которой была затянута горловина, страшно ругая «идиотов, которые даже узлы правильно вязать не умеют». Наконец мешок был развязан и его содержимое вытряхнули наружу, на всеобщее обозрение.

— Это был хрупкого сложения юноша, полностью одетый, — видимо, работорговец действительно не заглядывал в мешок с тех пор, как его принесли на борт. Руки юноши были связаны, во рту торчал кляп. Несчастный все время моргал и жмурился, потому что свет фонаря бил ему прямо в глаза.

Салиман узнал его сразу, однако ничем себя не выдал. Ага, Шедоуспан! Один из самых известных и почитаемых воров Санктуария!

Вор тоже не подал вида, что узнал Салимана, хотя трудно было понять, то ли он просто хитрил, то ли его слепил свет фонаря, то ли он был одурманен наркотиками. В общем, Салиман решил действовать, пока не поздно.

— Да-а-а, ну и заморыш… Но мне он, пожалуй, подходит… Во всяком случае, больше всех, кого я видел. Ладно, беру.

— Но как же.., ведь я не могу!.. — Работорговец, естественно, испугался и запротестовал. — Я же говорил, что нам нельзя даже открыть мешок, пока в море не выйдем! Если эти парни, что его мне продали, увидят, что он снова разгуливает по городу…

— То тебе до этого уже никакого дела не будет, — перебил его Салиман. — Ты давно уже будешь в море со своим грузом и денежками, — добавил он надменно. — И не пытайся набить цену!

Избавь меня от этого. Я тебе не какой-нибудь вшивый владелец жалкого поместья, который по одному рабу в год покупает. Я вашего брата слишком хорошо знаю. И цену слову работорговца — тоже!

— Но…

— Плачу за него пятьдесят золотых. Если скажешь, что мало, придется мне еще разок весь твой груз пересмотреть. Мне не хотелось нарушать твой график, но если ты предпочитаешь весь день со мной препираться, пожалуйста! У меня до обеда никаких Дел.

Перед лицом логики, начинающегося отлива и более чем щедрого вознаграждения работорговец сдался… Впрочем, Салиман был уверен, что так и будет. Пока он отсчитывал деньги и пока купленных рабов вытаскивали из трюма и выгружали на пристань, солнце успело взойти и начало свой неторопливый путь по небосклону.

Салимана уже ждала крытая повозка; рабов затолкали внутрь и прикрыли просмоленной парусиной; вора на всякий случай так и оставили в мешке. Салиман с должным уважением относился к недюжинным талантам этого молодца. Кроме того, ему вовсе не хотелось возвращаться к Джабалу всего лишь с одним рабом и сообщать ему о побеге второго. Так что придется Гансу потерпеть, пока они не доберутся до более безопасного места, где его можно будет выпустить из мешка… Безопасного не только в том смысле, что сбежать оттуда ему не удастся. Но также и потому, что его не должен видеть никто из посторонних.

Несмотря на свою нарочитую беспечность в присутствии работорговца, Салиман глаз не спускал со своего «груза», не желая, чтобы хоть кто-то видел, как рабов заталкивают в повозку. Рыбаки уже вышли в море, и пристань была пуста, но тем заметнее он был там и тем скорее его повозка могла привлечь чье-то внимание.