Одна из них была в сегодняшнем дне, другая как бы вернулась во вчерашний. Та, которая обитала сегодня, трезво и тщательно прикидывала, где взять, как доставить к комбайну все нужное для ремонта и сколько продлится ремонт, а та, которая вернулась во вчера, до мелочей восстанавливала события и колола подробностями, которые в иной обстановке прошли бы незамеченными.

...На площади в три тысячи двести гектаров косовицу начали трое. Начали в один час. Через несколько дней Иван Андреевич Мишенин, тот самый, который сейчас стоял перед изуродованной жаткой, уложил валки на первой тысяче гектаров.

У тех двоих дела шли несравненно хуже. Вчера на полосу приехал Александр Гаврилович, * управляющий Яснополянским отделением. Последил некоторое время за машинами, прикинул что-то, а вечером сказал коротко и ясно:

- Иван Андреевич здесь один управится, а ты, Дмитрий Степанович, и ты, Александр Августович, - на обмолот.

Одному из двух на обмолот идти почему-то не захотелось. Он отчаянно спорил, а когда управляющий непреклонно подытожил: "Здесь у нас не собрание, чтобы прения разводить", засопел и угрюмо поглядел на Ивана Андреевича.

Вспоминая этот взгляд, Мишенин уже не догадывался, а знал, чьих рук ночное варначество.

Так и сказал управляющему, едва переступил порог его кабинета:

- Поехали, посмотри, что этот гад мне подстроил!

С ремонтом в оденку, пожалуй, и не уложишься.

- Почему думаешь, что - он?

- Кроме - некому.

- Ну, знаешь, по догадке у нас не наказывают.

* * *

Как дальше? Дальше был прокурор, было расследование. Преступника вроде бы и установили, а вроде бы и нет.

И, как следствие, наш с Иваном Андреевичем разговор о деле трехлетней давности. Но именно оно, быльем поросшее варварство, послужило исходным материалом для главки, которую с полным основанием можно назвать:

ПРАВО НА ОТЛИЧИЕ

Разговор у нас завязался как-то сразу и протекал довольно непринужденно. Хотя и с паузами: невдалеке возится со своим комбайном Михаил Кузган, и Иван Андреевич (он сейчас исполняет обязанности бригадира)

делит внимание между нами двоими. Иногда поднимается, шагает крупно и уже на ходу громогласно советует:

- Да не лезь ты в муфту. Ее регулировать - на полдня хватит. Тягу надо укоротить.

- Чего ты пилой мусолишь. В кузню сходи, отруби!

Чувствуется, что недостаточная поспешность комбайнера его раздражает. Забирает деталь, широко шагает в кузницу. Через несколько минут возвращается.

- Держи. Перед тем, как гайку наворачивать, на точиле обсмурыгай.

И ко мне с деловитым извинением:

- Вы уж не обижайтесь, я по-быстрому.

Мудруют люди у хворой машины, а мне на них смотреть любо. Вспоминаются слова Алексея Ивановича Булаха, совхозного директора: "Не может Мишенин терпеть, когда что-нибудь спрохвальца делается, обязательно встрянет. И до тех пор возиться будет, пока не наладит". Все правильно. Через двадцать семь (это я точно засек) минут заскрипела суставами железная колымага, дернулась неуклюже и поползла, поползла, оставляя в пыли глубокие косые вмятины. А Андрей Иванович уже любовно:

- Пошел драндулет. Вы уж...

- Разве я не понимаю...

- Это верно, каждый должен понимать: уборочная...

Вы, значит, считаете, что у меня неувязка получается...

Сам говорю, каждым колоском дорожить надо, а тому, что мне лотку нарушил, простил. Ничего я не простил.

Попади он мне тогда под горячую руку...

- А не под горячую?

- Тут вопрос другой. Не в прощении тут дело. Просто добиваться я не стал, чтобы ему небо в клетку сделали. И другие рассоветовали и сам не стал. У нас мехаиизаторов и без того не хватает. Во время уборочной пары рук лишиться отделению очень заметно будет. Их ничем не заменишь. А я, что... день повозился, все в порядок привел. Даже, может, это меня и подстегнуло.

И скосил я тогда больше всех, и на обмолоте впереди был.

А с другой стороны если подойти. Порезал он мне жатку, это факт. Почему порезал? От злобы. А злоба его - от зависти Он, как не лезет, обойти меня не может. А тут и вовсе управляющий сказал, что я один за троих сработаю. Вот и легло баш на баш. Я подумал:

не каждому полотно резать станут. Для этого причина должна быть. И эта причина меня над тем дядей высоко поднимает.

- Если так рассуждать, то и расповадить можно.

- Еще чего, расповадить. По душам-то мы с ним как-нитак, а поговорили. Этот человек от стыда не только что из отделения перевелся, вовсе из совхоза уволился.

Так вот рассудил кавалер ордена Ленина, коммунист Иван Андреевич Мишенин. И невольно навел на размышление о том, что прощение - порой не только движение разомлевшей души. Иногда оно диктуется другими соображениями, где человек "становится на горло собственной песне", пренебрегает личными чувствами во имя общего, дела высокого. И это родило вопрос:

- Как вы к соревнованию относитесь?

- Положительно.

- Это ясно. Я имею в виду в личном, что ли, плане.

- Как к нему относиться. Если соревнуешься с кем, надо впереди быть.

- Чересчур прямолинейно.

- Я и есть человек прямой. Вы спросили, я - ответил. Если только, может, вопрос не так понял.

- Ну, хорошо. Надо быть первым. Но ведь и тот, другой, тоже соревнуется. Вот меня и интересуют мотивы, которые вами обоими руководят.

- Теперь понятно. Это значит, почему я хочу передовиком быть?

- Именно.

- Во-первых, я партийный. А потом - если ты вперфш, тебя замечают... да нет, я не в том смысле, что мне должности какие нужны... По моей грамоте в самый раз комбайнером... Что, думаете, прибедняюсь?

Выдвигали меня. Управлял я здешним отделением.

Только сам понял, что не получается у меня. Как ни стараюсь, дело валится. Попросил, чтобы меня заменили. Бригадиром еще куда ни шло. А в самый разкомбайнером. Как замечают? Говорят о тебе, в газетах пишут, по радио. Не в славе дело, а в том, что труд твой уважают. Значит, нужен ты, значит, не зря по земле ходишь. В общем, значение свое понимаешь.

- А бывает, что не замечают?

- Со мной не бывало. И как это могут не заметить, если твоя работа у всех на виду? Я прошлый год на "шестерке" скосил почти на тысяче трехстах гектарах, а другие и до тысячи не дотянули, только слепой если не заметит. Я и сам работаю и семью тому же учу.

У меня ребятишки с малолетства приучены, сами пособляют. Утром встанем, пойдем гуртом, комбайн быстренько наладим, я поехал, а они по своим делам пошли...

ЗЕМНОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ

Еще в прошлом году рассказывали мне о Мишениных такое... Виктор, Иван, Василий. Трое сыновей Ивана Андреевича. Виктор, старший, вообще к земле не тянулся. Уже шесть лет будет, как махнул рукой на родной совхоз, поехал в Новосибирск, кончил там электромеханический техникум... В общем, отрезанный ломоть.

С Иваном и Василием - интереснее. Оба - в совхозе. Только Василий к механизмам тянется, а Иван - к скотоводству. И, якобы, первым заметил это Иван Андреевич. Пошел к управляющему и заявил:

- Ты Ивана на комбайн не посылай, не будет из него механизатора. Дай ему отару, пускай пасет. А вот Васька, тот в меня.

Так и разошлись сыновние пути.

Запомнил я этот рассказ, но уточнять тогда было без надобности. Просто подумалось: кому и знать своих детей, как не отцу. И вот в нынешней своей беседе с Иваном Андреевичем я историю вспомнил и попросил ее уточнить. Но уточнять оказалось нечего. Иван Андреевич пожал широченными своими плечами, сказал рассеянно.

- И откуда что берется... Старший, правда, от земли ушел. Только не потому ушел, что землю не любит.

Ее не любить нельзя - у нас, у деревенских, к ней отношение деревенское. Она нас по колено втягивает, а то и выше. Настоящий мужик от земли уйдет, если только особые причины будут.

- У Виктора была?

- Его спросить надо. - Иван Андреевич поводил пальцами по отвороту пиджака, нахмурился, потом решился. - Чего там, была причина. И сам он виноват, да и я построжился.