- А что в нем вообще может остаться, если любое слово - это всего-навсего сосуд, и всё зависит только от того, сколько пустоты оно может в себя вместить?
- Ага! - налил себе в стакан пива Берлинский. - Теперь я понимаю, почему тебя выгнали из института. Дело вовсе не в том, что ты не вписываешься в какие-то там творческие стандарты, которые проповедуют наши преподаватели. Ты - не вписываешься в саму русскую ментальность! Вот вчера, например, у нас проходила презентация книги Владимира Бандуренко "Банки идут ромбом", посвященной проблеме всё большего сужения территории русской культуры под натиском материальных ценностей. Он там во вступительной части приводит в пример сцену из фильма "Терминатор", где ставшая самодостаточной цивилизация роботов начинает вытеснять с Земли людей, и говорит, что на самом деле это сделают не машины, которые все-таки не способны к воспроизводству своей популяции, а размножающиеся, как грибы, банки, ибо уже сегодня видно, что не человек управляет мировой финансовой системой, а она - человеком. А выступавший там в числе других профессор Смирнов...
- Владимир Павлович? Я недавно смотрел по телевизору его программу о Хлебникове - вот это класс! - заметил кто-то за моей спиной.
- Он раньше вел такие же передачи и на радио, - с хрустальным, как мне показалось, звоном поддержал его мелодичный девичий голосок и, оглянувшись на него, я встретился взглядом с высокой тоненькой брюнеткой в некой бесформенной серо-зеленой блузе и с перехваченными резинкой в хвостик волосами.
- ...Ну так вот, - продолжил далее оппонент Анаврина, - профессор Смирнов там сказал, что капитализм западного образца в России построить очень сложно. Потому что, говорил он, мы любим Пушкина, Тютчева, снег, антоновские яблоки, левитановский "Март" и целую массу других, бесполезных с точки зрения западного человека вещей, от которых ни за что на свете не захотим и не сможем отказаться. А вот от банка, сказал он, я откажусь, не задумываясь, и от биржи откажусь, потому что и банк, и биржа - мне абсолютно неинтересны...
Он отпил из своего стакана несколько глотков пива и продолжил:
- Еще там выступал главный редактор газеты "Скоро" Сапсан Барханов...
- Самсон? - тихо переспросил кого-то за моей спиной тот же парень.
- Сапсан, - уточнила, как я уже понял по голосу, брюнетка. - Хищная птица отряда соколиных, у Бунина про него целая поэма есть, ты что - не помнишь? А в сочетании с фамилией "Барханов" получается что-то вроде "сокола пустыни". Или, может быть, "сокол-пустынник".
- Короче, волк-одиночка. Только - в небе...
- Ну да. В небе словесности...
- ...И он, - рассказывал дальше Берлинский, - очень хорошо говорил о том, что русская культура, издревле и до нынешних секунд живет с одной сверхзадачей, которая рождает великие произведения, перетекает из литературы в музыку, из музыки в живопись и скульптуру, дает себя знать в народных песнях. Эта сверхзадача - создание альтернативы грешному миру. Как Христос со Своим учением был альтернативой всему погрязшему в грехах ветхому миру, так русская культура - чаяла, чает и будет чаять лучшего, чем мы имеем сегодня, мира и лучшего, чем мы представляем собой ныне, человечества. Европейская культура - это плач об утерянном Рае. А русская культура - это выкликание Рая грядущего... Поэтому возводить своими произведениями культ пустоты - это даже не дезертирство с поля духовной брани, а, как говорил когда-то Мандельштам - социальное преступление.
- Писателя нужно судить по законам, созданным им самим.
- Да это-то можно. Только вот, что это будет за суд, если ни в одном из этих индивидуальных законов даже не предусмотрено статей об уголовной ответственности за правонарушения, а?..
Глава D (4).
- ...ДОБРО должно быть с кулаками? - Анаврин затушил в блюдечке сигарету и поднялся. - Извини, но все это напоминает мне покинутый Литинститут. Надоело. Я хочу сам выпекать свой теософический кокс, а не ждать, когда мне подвезут сбрикетированную в кирпичики истину. А потому счастливо оставаться...
- Погоди, мне тоже нужно идти, - встал Перехватов. - Жаль, не послушал ваших стихов, - виновато улыбнулся он гостям. - Но я думаю, мы ещё увидимся.
Борис проводил их в переднюю и, защелкнув замки, возвратился.
- Всё-таки, блин, мне кажется, их лучше читать, чем слушать... Ты-то как все это выдержал? - повернулся он ко мне.
- Да ничего... Я ведь тоже имею отношение к книгам, хотя и не пишу их сам. Так что мне это интересно.
- А кто вы? - спросила худенькая брюнетка.
- Я работаю в библиотеке. Сейчас мы создаем музей писателя Горохова, то есть - Василя-из-Кундер. Так что стихи и проза для меня такая же стихия, как и для вас.
- Стихи - это воздух культуры! - резюмировал Берлинский. - А потому я предлагаю послушать нашего гостя из северной столицы, - он кивнул головой на долговязого угреватого парня, молча притаившегося с бутылкой пива в руке на углу стола. - Толян, прочитай нам что-нибудь свеженькое.
- Добро, - поднялся тот. - Вот - самое последнее, я написал его буквально сегодня утром в электричке...
И, широко, как Вознесенский, отбивая такт рукой, громко прочитал:
Скорый поезд из Питера
номера с головы!
Едут бляди и пидоры
от Невы до Москвы!
Гул в вагонах нетопленых,
тамбур пахнет махрой!
До рассвета чуть тепленьким
будет каждый второй!
В свитерках не залатанных,
не стыдясь своих дыр,
молодые, патлатые,
лишь пришедшие в мир,
утром выйдут из поезда,
в голове - пустота...
...Помоги им опомниться,
отрезви, Храм Христа!
Закончив читать, Толян молча сел на место и отхлебнул из пивной бутылки.
- А ты, Борь? - окликнул Викторион Таракьянца. - Прочтешь что-нибудь?
- Если слушатели готовы терпеть, то можно.
- Что? До сих пор ещё экспериментируешь?
- А что ещё можно делать в мире, который существует по законам текста?
- Да ладно тебе! Ролана Барта начитался? Всё уже, мол, было, было, было, а потому - всё только повтор и цитирование, а если всё только цитата, то что тогда в жизни имеет право претендовать на ощущение трагедии? Ничего. Так?..
- Ну, не совсем так, но... Впрочем, я могу и не читать.
- Ладно, читай. Мы уже слушаем.
- Смотри... Не я говорю, но ты.
Борис прислонился к дверному косяку, прикрыл глаза и, скрестив на груди руки, бесцветным, но четким голосом прочитал:
Шмардыгал Брандограй по грабору,
фурзыгая и тряжно брендя.
А настрапу - ляляла Фиора,
лестолазо флудями кудя.
- Брандограй, Брандограй, требрухите!
Ранзе журно так тряжно брендить?..
И закляк Брандограй, оропитев,
и закрокало звенце в прети.
- Илисите, Фиора, Фиора,
я - кандо, мурандо и трандо.
Не кухите ваво, лилодора,
дудем врехте калять от и до...
...И гунда покоргилось за жоро
закулевшее зорце на ной,
шмардыгал Брандограй за Фиорой,
и мугалы им фри за руной.
- Ну и чего тут такого сверх экспериментального? - подала голос сидящая на коленях у одного из парней тяжелогрудая крепенькая девица в белых кучеряшках. - Классическая "глокая куздра", только развитая до размеров полноценного стихотворения. Но смысл его абсолютно понятен, и я искренне порадовалась и за этого увальня Брандограя, и за встреченную им Фиору. Потому что для передачи настоящих чувств не обязательно знать язык. Обходятся же без помощи Розенталя орлы, львы, куропатки?
- Угу, - кивнул Берлинский. - И собаки в период течки...
- Я предупреждал, что пишу нестандартно, - напомнил Борис, - а потому прошу прекратить дискуссию. Творчество - процесс индивидуальный, так что не будем превращать литературу в третью Чеченскую войну.
- Между кем и кем?
- Да как всегда - между властителями дум и блюстителями дум.
- Ну, хорошо, хорошо, давайте сегодня обойдемся без споров, согласился Викторион. - Анют, прочти что-нибудь человеческое! - попросил он брюнетку за моей спиной.