Но что бы я ни делал, как бы верно ни служил Конвенту, я оставался для всех тем самым «из бывших» — и это определяло мою судьбу. Я не мог рассчитывать на серьёзную должность. Моим потолком оставалось место простого следователя, которому ещё и не доверяют никакие действительно серьёзные дела.

Я считал, что так и буду до конца дней своих разоблачать мелкие контрреволюционные кружки разных интеллигентов и прочую мелочь, недостойную даже отдельного упоминания в отчётах, идущих наверх. Они всегда проходили по графе «прочие происшествия». Однако делать своё дело я привык хорошо, потому, наверное, и уцелел по всех многочисленных чистках, после которых в рядах стражей оставалось всё меньше и меньше тех, о ком можно было сказать, что они «из бывших». Меня даже приглашали в недавно созданный уголовный розыск, и я подумывал о том, чтобы принять это предложение. Хотя мне и не сильно импонировало служить под началом жестокого человека по имени Ловец воров, прославившегося тем, что при царском режиме, работая простым стражником на улицах, лично шашкой отрубал ворам правую руку. И теперь он с преступниками не особенно церемонился. А глядя на него, поступали также и прочие сотрудники уголовного розыска. Но, как бы то ни было, а там пока ощущалась сильная нехватка кадров, и место мне бы точно нашлось. Однако я пока медлил.

И домедлился до вызова в столицу. К самому товарищу Гамаюну.

Так уж сложилось, что я никогда прежде не бывал в столице. Родом был из мест сильно северо-западнее её. Воевал над Йольдиевым морем с имперцами, а после в Приитилье и у Хаджитархана с нейстрийцами. Гонялся по Великой степи за бандитами, а в Хаджитархане, собственно, и остался служить в страже.

В первые минуты, когда я только сошёл с большого пассажирского корабля, столица произвела на меня неизгладимое впечатление. Редко мне, привыкшему в глинобитным домикам Хаджитархана и уже основательно подзабывшему свой родной город, приходилось видеть такие высокие здания. Они словно подпирали крышами тяжёлые тучи, висящие над городом.

Наверное, тем, кто встречал меня, я показался законченным провинциалом. Едва сойдя с трапа корабля, уставился на столичные красоты, раскрыв рот.

Встречали меня трое в характерной для всех стражей одежде. Кожаные куртки свободного кроя, под которым легко прятать кобуры с оружием и фуражки с красной башенной короной.

— Товарищ Ратимир, — протянул мне руку старший из стражей, — вас уже ждут.

Автомобиль подогнали прямо к трапу. Наверное, не будь и у меня на голове фуражки с башенной короной, показалось бы, что меня взяли, как говорится, тёпленьким.

— Смотрю всё оперативно, — усмехнулся я, правда улыбка вышла какой-то совсем уж натянутой.

— У товарища Гамаюна дел по горло. Вы, товарищ Ратимир, должны быть у него ровно два пополудни, никак не позже. И вряд ли он сможет уделить вам больше получаса.

Я глянул на аэровокзальные часы. Они показывали четверть второго. Интересно, долго ли нам катить отсюда до главного штаба стражи. Скорее всего, не слишком долго. Но и времени терять, конечно же, не стоит. Вряд ли товарищ Гамаюн сильно обрадуется моему опозданию.

Мы уселись в авто, приветствовавший меня страж рядом с водителем, оставшиеся двое справа и слева от меня. Я мгновенно почувствовал себя арестованным. Рука машинально потянулась к револьверу.

— Спокойно, товарищ Ратимир, — даже не обернувшись, будто почуяв моё движение, расслабленным тоном бросил мне старший. — У моих парней просто привычка такая. Не надо трогать револьвер. Здесь врагов нет. Я зовусь Боживоем. Извини, товарищ Ратимир, что руки тебе подать не могу. Неудобно.

— Славно сработали твои ребята, товарищ Боживой.

— Одобряешь, значит. Это хорошо. Сам их натаскивал. У вас там, в Хаджитархане, есть Ловец воров, верно? Начальником угрозыска служит? Так я знавал его ещё простым стражником при старом режиме. Сильно он нам тогда кровь попортил. Тяжёло было ячейкам народников работать в Хаджитархане. Это ворам он правую руку рубил, а нам — сразу голову с плеч.

— Самому Ловцу воров надо голову с плеч снять, — буркнул сидящий слева от меня страж. — Сволочь он был — сволочью и остался.

— Поговори у меня ещё, — осадил его Боживой, но тут же как будто оправдать решил своего бойца передо мной. — Времена тогда были жестокие. Сам, небось, знаешь, товарищ Ратимир. Ловец воров одними только революционерами не обходился. Семьи находил и вырезал. Вот и у парня, — он махнул в сторону сидящего слева от меня стража, — всех перебили ребята Ловца.

— Отца-старика и детишек моих не пожалели, гады, — бросил страж, и на этот раз Боживой одёргивать его не стал, — а им только по два лета сравнялось. Погодки они у меня… были.

— Один у меня парень остался из Хаджитархана, — заявил Боживой, — остальных схоронил. Кого на войне. Кого — в ЧОНе. Кого — тут уже. Ты не гляди, что столица. Кубло это ещё самое настоящее. Того и гляди змея откуда ни возьмись. И кусают, сволота! Гибнут здесь наши товарищи, стражи Пролетарской революции. Побольше чем в ЧОНах.

А вот в это я верил весьма охотно. Казалось бы, навести порядок в городах куда легче, чем в сельской местности, где по одному стражу на десяток вёрст и отряды ЧОНа носятся за бандами, загоняя лошадей. Однако всё не так просто, как может показаться на первый взгляд. Просто люд из сёл и деревень принял Революцию. Может и не всей душой, как принято писать в газетах, но освобождение от гнёта помещиков — барщины и оброка, помогло в этом деле. А уж когда крестьянам разрешили продавать хлеб в города по любым ценам напрямую, минуя государство, они и вовсе, как говорилось во вражеской пропаганде, продали душу Конвенту. Так оно и было. Ведь дай человеку возможность получать свою выгоду, и он твой со всеми потрохами.

В городах же всё было намного тяжелее. Уголовный элемент почуял волю во время войны и последовавшей за нею смуты и совсем распоясался. Лишь самые жестокие меры, заставляющие сразу вспомнить о Ловце воров, да постоянное патрулирование улиц вооружёнными отрядами гражданской самообороны, могли хоть как-то обуздать бандитов. Кроме них были ещё и контрреволюционные ячейки и кружки. Их по старой памяти, как до того кружки революционные, принимали у себя интеллигенты. Их ведь не трогала царская власть, если не удавалось доказать вину на все сто. Новая власть столь щепетильной в этом отношении не была. Людей по первому подозрению тут же волокли в ближайшее отделение стражи — и там уж с ними не церемонились. А как иначе? Ведь у какого-нибудь профессора и почтенного библиотекаря вполне могли квартировать анархисты, приверженцы старого режима или просто террористы, готовящие акцию против тех же стражей или местной народной власти. Бывали в нашей работе, конечно, и промашки — куда же без них. Но с ними старались разбираться по всей строгости революционного закона. Если человек просто проявлял излишнюю ретивость — мог и из стражи вылететь. Если же его уличали в корыстном интересе — ставили к стенке без суда. К себе мы, стражи Революции, всегда должны быть строже всего.

Здание главного штаба стражи выглядело настоящей крепостью. Высотой в десяток этажей, а скорее всего, даже больше, я просто не успел пересчитать их пока мы шли из авто до вестибюля. Двери были деревянными, но я заметил край стального щита — по тревоге он должен был защитить этот вход от вторжения врага. Окна все были узкими, словно бойницы, через такие очень удобно вести огонь. А как рассказал мне по дороге товарищ Боживой, в каждом кабинете имелась пирамида с карабинами по числу тех, кто кабинет занимал. И запас патронов соответственно.

Часовые у входа вовсе не зевали. Их было сразу трое. Два рядовых народармейца при грозно выглядящих винтовках с примкнутыми штыками и младший командир, уронивший руку на кобуру при нашем появлении. Он придирчиво оглядел всех, проверил документы. Бумаги наши едва ли на зуб не попробовал, прежде чем пропустить внутрь.

— Думаете, в столице стражам есть кого настолько сильно опасаться?