– Засуетился, да? – догадался плейбой.
– Давай по второй, – предложил-приказал англичанин, не открывая глаз.
Плейбой выкарабкался из кресла, строго соблюдая дозу, налил по стаканам, поднял свой на уровень настольной лампы, любуясь затемненно золотистым цветом коньяка, сказал:
– За то, чтобы это поскорей закончилось.
Выпив, англичанин вяло откликнулся на тост.
– В любом случае это закончится. Вопрос только – как?
– За удачу не пьют, Женя.
– Не пьют, ты прав, – согласился англичанин. – А так хочется, чтобы она была!
– Удача и есть удача. Ее всегда хочется.
– Не так, Дима. Завтрашняя наша удача – это спокойная и безбедная жизнь на все оставшиеся нам годы. А неудача…
– Неудачи не будет! – решил плейбой и уселся, наконец. – Давай без слов посидим и хоть минуток на пять словим кайф.
Сидели молча, ощущали, как по жилочкам растекается солнечное тепло и бодрая уверенность в том, что все будет хорошо.
– Все будет хорошо, – вслух выразил эту уверенность Дима.
– Дай-то Бог, дай-то Бог! – откликнулся англичанин.
– Про Бога – не надо, – попросил плейбой.
– Ты что, в связи с модой поверил в Бога?
– Поверил, не поверил, а лучше – не надо.
Англичанин ликующими глазами уставился на Диму. Догадался:
– Ты боишься, Димон.
– А хотя бы? – вызывающе ответил плейбой.
– Не стоит. Меньше ошибок наделаешь.
– Вот ведь повезло мне со старшим товарищем. Не успел он посоветовать, как я сразу перестал бояться.
– Не заводи себя, Дима. Истерику накатаешь.
– А может, мне сейчас нужна истерика?
– Ну, тогда валяй, – разрешил англичанин, и в тот же миг у плейбоя пропало желание истерической раскрутки. Он налил одному себе немного, на донышке – быстро выпил и понял вслух:
– А ты умеешь со мной.
– Умею, – согласился англичанин. – И не только с тобой. Поэтому и бугор среди вас.
– Ну, не только поэтому…
– Ты сейчас про моих высоких родственников заговоришь. Дима, отыгрываться не следует. Отыгрываешься, значит уже проиграл.
– Говорим, говорим, – плейбою опять надоело в кресле. Он выбрался из него и пошел гулять по ковровой дорожке. – А все оттого, что и ты боишься. Ты боишься, Женя?
– Боюсь, – признался англичанин.
– Кого?
– Всех.
– А конкретнее?
– А конкретнее – никого. Нет персонажей, которых я боюсь, Дима.
– По-моему, ты врешь. Я знаю кого ты боишься.
– Кого же я боюсь? – высокомерно спросил англичанин.
– Обыкновенного мента. Ты Смирнова боишься, Женя.
– Не Смирнова – Смирновых. Знаешь, их сколько?
– Марксистско-ленинская философия все это. "Единица – ноль!" процитировал поэта плейбой и, глянув на часы, предложил: – Бояться как раз надо единицы. Ну, я на явочную, на последнюю встречу с нашим Витольдом.
В неизменной униформе последнего времени – в каскетке, в куртке с высоким воротником, прикрывающим рот и щеки, Зверев вышел из явочной квартиры на Малой Полянке в половине одиннадцатого, а точнее – в двадцать два тридцать две, не торопясь и не проверяясь (знал, что его охранно ведут три прикомандированных к нему помощника) он дворами вышел к Садовому, прямо к остановке "Букашки". Долго ждал позднего троллейбуса. Троица неподалеку скучала в замызганном "Москвиче".
У метро "Парк культуры" были в пять минут двенадцатого. Трое из "Москвича" проследили как Зверев, выйдя из подземного перехода, пересек под путепроводом Комсомольский и через сквер направился к дому. "Москвич" на зеленый спустился к набережной и по малой дорожке проехав мимо международных авиакасс, свернул в помпезные ворота узкого двора. Рассчитано было точно: Зверев подходил к подъезду. Вошел. Водитель выключил мотор, и все трое расслабились в малом отдыхе перед дальнейшей работой. Однако правые свои ручки держали по-наполеоновски – чуть за бортами пальто.
Но опасна она, расслабка-то. Ствол с навинченным глушителем – возник у виска водителя совершенно внезапно, и голос с приблатненным пришептыванием посоветовал:
– Не рыпаться. Задним затылки сверлят. Ты ручки на приборную доску, а вы оба на сиденье перед собой.
Деваться некуда: трое исполнили, как приказано было. Тотчас были распахнуты дверцы, выдернуты из наплечных кобур пистолеты и тот же голос приказал:
– Выходить по одному. Ты – первый, водила.
Водила вышел и понятливо распластался на радиаторе. Его обшмонали основательно, завели руки за спину и защелкнули наручники. Такую же процедуру прошли и двое с заднего сиденья.
Во двор задом, а потому и медленно, въезжал воронок.
– Что здесь происходит?! – визгливым начальственным голосом прокричал с верха лестницы, ведущей в сквер, старичок-былинка с чистопородной левреткой на поводке. – Я – генерал-лейтенант КГБ и не позволю свершиться беззаконию в моем дворе!
– А в чужом? – тихо поинтересовался один из тех, кто открывал дверцы воронка. Но главный стремительно заглушил его, подобострастно доложив:
– Рэкетиров взяли, товарищ генерал!
– Добро, – похвалил генерал и, глядя, как задрав изящнейшую ножку, мочится на камень любимая собачка, добавил: – Так и действуйте в дальнейшем: энергично, решительно и без суеты. По-суворовски.
Молчаливые рэкетиры влезали в воронок.
…Казарян поднялся на четвертый этаж пешком. У обитой черным дерматином двери его ждали Сырцов и Коляша.
– Как клиент? – тихо поинтересовался Казарян.
– Успокоен, – доложил Сырцов.
– Тогда действуй, – разрешил Казарян.
Сырцов нажал кнопку звонка. Квартира, видимо, была большая – долго шел к двери Зверев.
– Кто там? – осведомился он неробко.
– Это я, Геннадий Сырцов. У меня к вами поручение от Смирнова, Витольд Германович.
Зверев распахнул дверь и увидел троих.
– Это еще что такое?
Коляша легонько толкнул ладонью хозяина квартиры в грудь и Зверев отлетел к середине прихожей. Вслед за Коляшей вошел Казарян и, щурясь от резкого электрического света открытой лампочки, сделал заявление:
– Есть о чем поговорить, Витольд Германович.
– О чем же, Роман Суренович? – поинтересовался дедуктивно определивший личность собеседника по-прежнему спокойно Зверев.
Казарян взглядом отыскал вешалку, а на вешалке – куртку с высоким воротником и каскетку. Пощупал куртку за рукав, примерил каскетку и, любуясь своим изображением в зеркале (каскетка ему шла), спросил:
– Вещички ваши, Витольд Германович?
– Мои, – подтвердил Зверев.
– А это – вы? В этих-вот вещичках. – Казарян выдернул из-за пазухи колоду фотографий и молниеносно – опытный картежник – распахнул ее почти идеальным веером. Скрывающий свое лицо Зверев при встрече с гражданином с Тверской. Зверев при посадке в троллейбус. Зверев у своего подъезда.
– Любопытно. – Зверев взял одну – ту, что про Курский вокзал и, внимательно ее изучив, добавил: – И ловко!
– Ловко-то, ловко, да в середине веревка, – в общем, ни к месту вспомнил старый солдатский анекдот Казарян, но все же выкрутился: – А на конце веревки вы, Витольд Германович. У вас магнитофон-кассетник в дому имеется?
– Есть какой-то. По-моему примитивный весьма, – сказал задумчивый Зверев. – Радостное что-нибудь заведете, как-никак главного провокатора поймали, да?
И, не приглашая гостей, направился в столовую. Круглый стол, четыре стула, диван двадцатипятилетней давности, два кресла того же возраста по углам и сервант естественно. Правда три хороших картины на стене.
– Парижский пейзаж Фалька, Кузнецовская степь с юртами. Дерево в поле вашего однофамильца, – вслух безошибочно определил авторскую принадлежность картин знаток искусств Казарян. Он как и двое других, без приглашения вошел в столовую следом за хозяином. – Так где же магнитофон, Витольд Германович?
Зверев пошарил за диваном и извлек оттуда паршивенький гонконгский кассетник, сдул с него густую пыль и объяснил виновато: – Дочка мне оставила, чтобы я по нему хард-рок слушал, а я хард-рок не очень люблю.
– Вы хорошую живопись любите, да? – догадался Казарян.
– Это – грех? – учтиво поинтересовался Зверев.
– Почему же, – автоматически ответил Казарян, занятый делом: включил магнитофон в сеть, извлек из кармана кассету, вставил ее в гнездо. Закончив дела, осмотрел всех троих и предложил: – Послушаем?
– Если хотите, – разрешил Зверев, откинувшись на спинку дивана.
Казарян нажал на клавиш, и началось:
– "Начинайте с фактов.
– Есть подозрение, что у нас утечка.
– Не может быть совпадением, стечением обстоятельств?
– Исключено.
– Доказательства утечки имеются?
– Да какие доказательства. Итак все ясно! Все пропало.
– Не надо нервничать…"
Слушали запись до конца. Казарян жалостливо разглядывал Зверева. Тот поначалу был внимателен и насторожен, но к концу записи хмыкнул иронически и заулыбался даже. Зашипело и Казарян нажал на клавиш. Задать вопрос первым он не успел. Зверев перехватил инициативу:
– Где и когда это записано?
– Во время вашего контакта на Курском.
– Вот здесь? – Зверев за уголок взял фотографию с Курского и показал Казаряну.
– Абсолютно точно, – подтвердил Казарян.
– А видеосъемку вы параллельно не вели?
– Нет. Не было у нас такой возможности. Очень вы шустры были, вступил в разговор Сырцов. – А, собственно, зачем вам видеозапись?
– Было бы весьма любопытно озвучить ее магнитофонным диалогом. На предмет совпадения видимых артикуляций.
– Для этого у нас Вадик имеется, – загадочно заявил Сырцов и попросил Коляшу: – Николай Григорьевич, не в службу, а в дружбу, свистни Рыжего.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался рыжий Вадик, взглядом ища свободные розетки для двух принесенных им супермагнитофонов. Нашел, стал пристраивать, по ходу дела информируя: – Я технически после десятой прокрутки догадываться начал, а Александр Иванович вмиг просек в чем дело…
– Ну, мент, ну, голова! – восхитился Зверев, перебивая. – Монтаж пленок, Вадим, да? Я же сразу узнал свои фразы, сказанные совсем в другом месте. И он узнал?