Подумать только, я школьница! Женщины, проветривавшие на подоконниках подушки и одеяла, высовывались из окон, чтоб посмотреть на новоявленную школьницу, и я была уверена, что они радуются вместе со мной.

Из поезда, который шел в Каринтию, пассажиры видели пишу улицу и, конечно же, нас с мамой.

Знают ли они, что я первый раз иду в школу?

Я помахала им рукой, и они мне тоже помахали.

С нашей улицы мы свернули на Франкопанскую. Там было большое движение. По широкой ухабистой улице один за другим двигались экипажи. Кучера с вожжами и кнутом в руках сидели спереди на застеленных ковриком козлах. С помощью вожжей они управляли лошадьми, а кнутом подгоняли их, пуская в галоп или рысью.

Я с любопытством смотрела на седоков, стараясь угадать, куда они так спешат: на вокзал, в больницу?

Ехавшие на телегах крестьяне везли на рынок лук, фрукты, картошку и капусту.

Изредка с пронзительным воем проносился мимо автомобиль.

Мы с мамой влились в поток пешеходов, шедших по тротуару в город. Среди них было много школьников.

Вот и длинный железнодорожный мост, соединяющий обе части города: рабочее предмостье со старыми, господскими кварталами. Слева от меня — мама, справа — парапет моста. Сквозь решетку смотрю я на текущую под нами широкую Драву. От первых осенних дождей вода в ней поднялась, помутнела и еще быстрее неслась в неведомую даль.

Внизу, под нами, протянулся вдоль реки старый город с прилепившимися друг к другу домами и узенькими улочками.

С моста хорошо видны Кальвария и Пирамида, крутые невысокие горы, защищавшие город от холодных северных ветров.

Наконец перед нами открылась Главная площадь, казавшаяся мне тогда преогромной. С правой стороны ее замыкала ратуша с барочным порталом, перед ней на высоком постаменте стояла статуя девы Марии, тоже в стиле барокко, символ победы над чумой. Ее поставили люди, пережившие чуму. Они водрузили богородицу на высокий пьедестал, чтоб была поближе к богу и молила его сжалиться над теми, кто остался в живых.

Потом площадь сужалась и переходила в Каринтийскую улицу. Если идти по ней, никуда не сворачивая, то придешь в Каринтию. Но мы с мамой вскоре свернули на Монастырскую улицу. Мы шли по тенистой каштановой аллее, которая где-то вдали сливалась с горизонтом. Под ногами шуршали желтые опавшие листья, из раздавленных каштанов выскакивали ядрышки. Слева была женская монастырская школа.

Со всех сторон сходились сюда девочки. С мамами и без мам. Мы даже и не заметили, как оказались у школьных дверей.

Преподавали здесь монахини. Привратница, которая пропустила нас в школу, тоже была монахиней, монахиней была нянечка, убиравшая классы после уроков, поварихи, швеи — все были монахини. Единственным мужчиной, имевшим доступ в монастырь и в классы, был вероучитель, учивший нас закону божьему.

В первом классе вокруг сестры Клементины уже толпились первоклашки и их мамы, которые при нашем появлении тут же раздвинулись, пропуская нас вперед.

Теперь сестра Клементина будет нам второй матерью?

Сестра Клементина как две капли воды была похожа на святую с иконы. Черная юбка, из-под которой высовывались лишь кончики башмаков, тяжелыми складками касалась пола. Слева на поясе большие четки с крупными бусинами и с большим крестом. Из длинных широких рукавов чуть-чуть выглядывали белые ладони. Лоб прикрывал белый полотняный крахмальный платок, поверх которого была надета ниспадавшая на спину темно-синяя накидка.

Говоря по правде, сестры Клементины не было. Мы видели только ее ладони и лицо, словно сошедшее с детского рисунка:

Прозвенел звонок, мой первый школьный звонок. Потом я не раз видела, как звонит привратница у входа, пользуясь своим неотъемлемым правом возвещать начало и конец уроков.

Мамы стали прощаться. Моя мама тоже простилась. В дверях она на минутку помешкала и помахала мне на прощание.

— Я приду за тобой!

Мамы ушли, и двери класса закрыли.

Первоклассницы остались один на один с учительницей.

Сначала она рассадила нас по партам, потом поднялась на кафедру, подошла к стоявшему у окна столу и приподняла тоненький прутик.

Так вот какой он, прут, который запляшет по нашим ладоням, если мы будем шуметь на уроках!

Сестра Клементина положила прут обратно на стол и встала у черной доски, заслонив собой и доску, и большую часть стены.

Класс сразу пришел в движение. Мы вертелись как волчки, оборачивались назад, шептались, болтали ногами и отчаянно жестикулировали.

Сестра Клементина повернулась к нам. Мы мгновенно притихли. Ее черные, как горные озера, глаза излучали столько света, словно вобрали в себя все солнечные лучи, лившиеся в окно у ее стола.

Она улыбнулась, и мы увидели ее маленькие белые зубы. Когда она улыбалась, на лице у нее появлялись три ямочки: на подбородке и на обеих щеках.

— Девочки, — обратилась к нам учительница, — скажите мне, зачем вы пришли в школу?

Мы переглянулись. На этот вопрос могла ответить каждая из нас.

— Чтоб учиться! — выпалила моя соседка по парте Даница.

Ответ был на редкость мудрым, и все мы выжидательно уставились на учительницу.

— Верно. Совершенно верно. А теперь скажите, вам хочется учиться?

— Да! Да! Да! — кричали мы в один голос.

Сестра Клементина оживилась. Ее черные глаза опять засияли. Ничего не скажешь сообразительные ученицы достались ей в этом году. И она говорила с нами, как со взрослыми.

— Девочки, если вы будете хорошо учиться, то доставите этим большую радость и мне, и своим родителям. Если вы и в самом деле хотите учиться, то сидите тихо. Самое главное — сидеть тихо.

И учительница окинула нас ободряющим взглядом.

— Будете сидеть тихо?

— Будем! Будем! Будем!

— Ведь вы сидите за удобными партами. Разве это так трудно?

— Нет! Нет! Нет!

— А сейчас я вам скажу, чего нельзя делать на уроках. Нельзя вертеться! Нельзя гулять по классу! Нельзя разговаривать! Будете разговаривать — не услышите меня. Так будете разговаривать на уроках?

— Нет! Не будем! — кричали мы хором.

— И оставьте в покое свои руки и ноги. Неужели это так трудно? Скажите мне, девочки, трудно это?

— Нет, не трудно!

И как это мы сами не догадались, что руки и ноги могут быть нам серьезной помехой. И как бы в подтверждение тому они тут же снова задвигались.

— Что вы сделаете со своими беспокойными ножками? Поставите их рядышком на полу! А ну, попробуем!

По классу прокатился шум, и ровно через секунду наши ноги под партами притихли и замерли. Нам даже не пришлось их успокаивать. Они сами вели себя под партами так смирно, будто их и вовсе не было.

Зато руки еще больше расшалились. Мы давали друг дружке подзатыльники, толкались локтями и дергали впереди сидящих за косички.

Сестра Клементина повысила голос:

— А что нам делать с шаловливыми руками? Положим их на парты, ладонь к ладони. Давайте попробуем!

Мы так и сделали: положили руки на парты ладонями вниз. Они тут же успокоились.

Сколько пар детских ладоней! Сколько смирных детских пальцев!

Сестра Клементина утихомирила нас.

— Вот, девочки, как надо. А теперь начнем учиться.

Вид у нее был довольный — ведь судьба послала ей таких понятливых учениц.

— Я знаю, — сказала она, беря в руки мел, — всем вам хочется поскорее научиться писать. Попробуем?

Но только она начала писать на доске, как наши ладони тотчас оторвались от парт, а ноги опять затопотали.

Она снова повернулась к классу:

— Чьи это ноги и руки не умеют слушаться?

Но руки и ноги угрюмо молчали. Ведь они принадлежали здоровым, живым, как ртуть, девчонкам и потому вновь и вновь оказывались на скамье подсудимых.