В Екатерининском парке около памятника великой императрице (теперь обелиск в честь жертв революции) Цыбульский спросил:

-- Ты ко мне пришел по поводу Лили?

Миша показал ему открытку. Цыбульский внимательно ее прочел - Мише показалось, что два или три раза.

-- Миша, ты хочешь моего совета?

Миша тревожными глазами ответил: да, да.

- Во-первых, не бойся. Будешь бояться - пропадешь. Тебя вызывают как свидетеля. Конечно, они легко могут превратить тебя в обвиняемого. Будь к этому готов. Отвечай на вопросы кратко. В подробности не вдавайся. Любое лишнее слово может погубить тебя, погубить твоих товарищей. Ни одного имени не называй сам. Не старайся следователю понравиться, остроумием например. Тебе предложат стать осведомителем. Откажись спокойно, не возмущаясь, но твердо. Когда сильно прижмут, так, что дышать не сумеешь, скажи: "Не хочу". Помни: они знают мало. Сделай так, чтобы после твоего ухода они знали столько же, сколько до твоего прихода. И еще помни: следователь - сволочь. Не сволочь в следователи не пойдет. Не пугайся его угроз, пугайся его ласки...

Камушками назывались опрокинутые морем между портом и Графским пляжем остатки развалившихся дамб. Здесь было глубоко у самого берега, поэтому сюда не приходили семьи с маленькими детьми, было сравнительно тихо. Глядя на скроенное кое-как, но крупное, здоровое пятидесятилетнее тело Цыбульского, Миша устыдился своей впалой груди, тонконогости. Они поплыли, Миша отставал. Он самому себе показался щепочкой, веточкой, и не по своей воле он плыл, а волна передавала его другой волне.

Когда они легли спинами кверху на камни, неровно покрытые скользкой зеленью, Цыбульский тихо спросил:

- Что происходило у Лили? Чем занимались?

-- Изучали Карла Маркса. В подлиннике.

Цыбульский рассмеялся:

- Я тоже как-то попал в тюрьму за изучение Карла Маркса. Просидел всего полгода. Наверно, потому, что изучал не в подлиннике. Как ты думаешь?

Цыбульский повернулся на бок и прошептал:

- Пораскинь умом, прикинь, кто провокатор.

Миша сомкнул мокрые ресницы. Солнечный свет преобразился в лиловатые пятна с золотой каймой, набухшие у самых глаз. В этих лиловатых пятнах возникли Кобозева (она ему втайне нравилась, но он понимал, что ей неинтересен), Оля Скоробогатова, высокая, с обескураживающим целомудренным взглядом серых глаз, с тонкокожим лицом, на котором виднелись веснушки и прыщики, слегка припудренные, уверенный в себе, статный, плечистый, твердый в своих убеждениях Калайда, спокойный, добродушно-насмешливый Эмма Еле-Советский. Нет, нет, из них - никто. Володя Варути, товарищ детских лет? Исключается. То, что Володя внезапно покинул его, уехал из города, конечно, трусость, но нет, нет. Лиходзиевский? Может быть, но он бывал редко, опасных разговоров при нем не вели. А впрочем, все ли разговоры упомнишь?

На другой день он выходил из помещения бюро пропусков, держа в руке новенький паспорт (их недавно стали выдавать в обязательном порядке всем городским, вернулись к царским обычаям) и пропуск. Миша повернул направо. К парадному ходу вело несколько ступенек. Перила на лестнице сверкали белизной. Комната восемнадцать оказалась на третьем этаже. Никаких штофных обоев, гобеленов, только необыкновенно - для советского учреждения - тихо и чисто. Двери - такого же белого цвета, как и перила на лестнице, - очень высокие и широкие, двустворчатые, с мордочками фавнов по краям. Вот и табличка: "Г.Г. Шалыков". Миша вошел.

- Надо сперва постучаться.

Это сказал ровным голосом сидевший за письменным краснодeревым столом молодой еще человек, светлый блондин с глубокими залысинами, роста скорее среднего, одетый по тогдашней партийной моде во френч. Миша показал ему открытку.

- А, это вы. - Он слегка шепелявил. - Я вас вызвал, чтобы услышать ваши показания по делу контрреволюционной квадриги.

Он брал быка за рога. Никаких предисловий. Миша это понял, но сердце его сжалось, стало страшно.

- Садитесь. Что означает слово "квадрига"?

- Четверка, четверица. Того же происхождения более распространенное слово "квадрат".

У Миши отлегло от сердца. Он сразу очутился в своей сфере.

- Так, хорошо. Значение слова "квадрига" вам известно. А с каких пор? Уточним.

- С каких пор я знаю слово "квадрига"?

- Лоренц, не повторяйте моих вопросов, иначе у нас пропадет уйма времени. Отвечайте.

- Латинским я специально не занимался. Читаю, не более того. Думаю, что знаю это слово давно.

- Как давно?

- Точно не скажу. Лет с четырнадцати.

- Не валяйте дурака, Лоренц. Когда вы узнали от участников контрреволюционной группы, что она решила себя назвать квадригой?

- Я впервые об этом узнаю от вас.

- Так не пойдет, Лоренц. Вы заставляете меня заподозрить вас в соучастии, хотя у меня для этого пока нет данных. Я вас вызвал как свидетеля и надеюсь, очень надеюсь, что как свидетель вы отсюда и выйдете. Неужели вы думаете, что мы глупее вас? Вы идиотика из себя строите, скрывая то, что известно весьма многим. Ваши друзья кричали на всех перекрестках, что они квадрига. Об этом знает даже Лиходзиевский, который интересуется девочками на пляже, а не политикой, и виделся с квадригой всего-то раз или два. А вы, можно сказать, их закадычный друг, не знаете ничего. Глупо, Лоренц. Ладно, оставим квадригу. Когда вы познакомились с Лилей Кобозевой?

Значит, Лиходзиевский. Но что мог накапать Лиходзиевский?

- С Лилей Кобозевой я познакомился, когда она приехала из Ленинграда и поселилась в нашем доме. Это было пять лет назад.

- Вам было известно, из какой семьи Кобозева? Может быть, вы никогда не слыхали, что старожилы до сих пор называют помещение на Покровской магазин Кобозева?

- Я хорошо помню старого Кобозева, деда Лили.

- Хорошо помните? Это интересно. - Шалыков то записал.

Лоренц сказал:

- Я родился в доме Чемадуровой и помню всех его жильцов. Не знал, что это интересно.

Шалыков посмотрел на Лоренца с недоумением. Следователь начинал сердиться.

- Часто вы встречались с Лилей Кобозевой?

- Часто. Особенно с тех пор, как мы поступили в университет. Вместе ходили на занятия.

- Чтобы попасть в университет, Кобозева два года проработала на фабрике по изготовлению кафельных печей. Вам это известно?

- Смутно. Мы об этом никогда не говорили. Хотя вы правы, я мог бы догадаться. Мы с Лилей ровесники, но она отстала от меня на целый курс. Сейчас я вспомнил, она мне как-то сказала, что в комсомол вступила на фабрике.

Шалыков опять что-то записал.

- Какое впечатление на вас произвела Кобозева?

- Она была активной комсомолкой. - Миша еще что-то вспомнил, обрадовался. - Упрекала меня однажды в том, что я не веду никакой общественной работы.

- Втягивала, значит? Задача студента - прилежно учиться, штурмовать твердыню знаний. А они баламутят, сбивают молодежь с пути. Очень ценю ваше показание.

Вот и сказал лишнее. А ведь Цыбульский учил отвечать коротко.

- С остальными вы познакомились у вашей соседки по дому Кобозевой, знаю. Дайте им характеристики.

- Я не умею. Это не моя область. Я будущий лингвист, а не писатель.

- Хорошо, помогу вам. - Шалыков стал снисходителен. Видимо, он искренно считал, что и писателем может быть, если понадобится. - Что вы скажете об Иване Калайде?

- Он коммунист с незапятнанной репутацией. Брат прославленного героя гражданской войны.

- Вам известно, что Ивана Калайду собирались исключить из партии за участие в троцкистской оппозиции?

- Слышу об этом в первый раз.

- Странно, Лоренц, более чем странно. О чем вас ни спросишь, обо всем вы слышите в первый раз. И вот что интересно. Вы, кажется, человек неглупый, студент последнего курса, а ни разу не подумали: как это брат комсомольца-героя и сам еще недавно секретарь губкома комсомола - теперь всего лишь библиотекарь? Должность низкооплачиваемая, бесперспективная, она для старушки, райского одувана, а не для коммуниста - участника гражданской войны.