Мы решили пробить дверь на боковую улочку, расширить окно. Все вышеперечисленные, к ним даже прибавился Паук — лидер «Коррозии металла» и моя жена Наталия Медведева, собрались и, подняв тучи пыли, заделались строителями. Кто-то срывал со стен фанерит, большинство занялось перестиланием полов в большом зале, руководил нами всеми художник Миша Рошняк. Его привёл Дугин. Рошняк составил первый план перестройки Бункера и первую смету. Решено было сделать ремонт по минимуму. Такой, какой делают бедные художники в своих мастерских. В «Анатомии героя» я описал эти дни свежо и с чувством. На второй заряд свежести у меня сегодня не хватает эмоций, все эмоции отнимает тюрьма. Но в контексте истории партии Бункер на 2-й Фрунзенской очень важен, его обойти нельзя. Потому не поленитесь и прочитайте «Анатомию героя». Надо сказать, что все мои книги продолжают и расширяют друг друга. Некоторые последние, как «Книга воды», увеличивают отдельные ситуации. Такой я писатель. Предъявить ко мне требования как к Льву Толстому, чтобы он больше не возвращался к «Анне Карениной», вам не удастся. Я буду, пока жив, возвращаться к своим книгам. Вступать с ними в спор, комментировать, опровергать персонажей, увеличивать детали. Впрочем, даже Толстой собирался написать продолжение «Карениной» — «Алексей Вронский».

Бункер. Место встреч и место происшествий. Здесь были обыски и налёты. Здесь умер на полу мой охранник Костян. Отсюда мы отправлялись на сотни демонстраций, пикетов, на сотни акций. Люди выходили отсюда, чтобы быть арестованными.

В 1995-м мы сражались с кагэбэшным бетоном (дом изначально был населён пенсионерами КГБ), оказалось, что увеличить проём окна с помощью кирки — это все равно что пытаться перочинным ножом спилить дуб. Пришлось нанимать дорожных рабочих с пневматическим молотком. Но и они, с грохотом, с плевками и матюгами, возились долго и до конца с работой не справились: на месте окна образовалась безобразная круглая дыра. В довершение всего железная дверь, сваренная Мишей Рошняком, оказалась крупнее нашей дыры. Мы до поздней осени возились с этой дверью: наш сварщик Пестов ослеп, правда, временно. Так или иначе к первому снегу дверь стояла на месте, вниз вели ступеньки, которые я сделал сам, ценой изъеденных цементом подушечек пальцев. У нас, таким образом, был теперь свой собственный вход.

Первые истории партийного Бункера скорее комичны. Так, например, огромную деревянную пробку, закупоривающую трубу, срывало раза три. И дерьмо, окурки — короче, всё содержимое фановой трубы плавало по Бункеру. До дугинских помещений дерьмо не добиралось. Всё ограничивалось полсотней лучших квадратных метров нашего штаба, расположенных между двумя входами в помещение. Помню, первый раз дерьмо прорвало ночью. Явившийся рано утром в штаб за газетами Карагодин обнаружил несчастье и забросал дерьмо газетами. Кажется, газетой «Завтра», несколько пачек которой предприимчивый Тарас Рабко украл из типографии «Тверской Печатный Двор», где «Завтра» печатали вместе с «Лимонкой». Рабко надеялся наварить на «Завтра» денег, обычно он отвозил пачки к музею Ленина и за полцены сбывал старушкам. Мы с Дугиным издалека увидели Карагодина, с отвращением выносящего в мусорный бак какие-то гнусного вида газеты. Делать было нечего: философ и председатель партии, жрец и кшатрий, пошли убирать дерьмо. Позднее явился Рабко, проклинал нас за то, что пустили его товар на такую низменную цель. Потом мы дружно все смеялись, рассуждая о том, как будут веселиться последующие поколения, узнав о том, как в действительности всё начиналось, как отцы-основатели Национал-большевистской партии стояли в лужах и сгребали дерьмо!

Так что, последующие поколения, вот вам картинка: стоят отцы-основатели и хохочут в лужах грязной канализационной воды. Это был 1995 год. А всего через шесть лет события совершатся очень трагические. 10 июля, сидя в кабинете полковника Игнатьева, заместителя начальника тюрьмы, узнал от пришедшего меня посетить депутата Алксниса о том, как сидят политзаключённые национал-большевики в Риге. Соловей, Журкин и Гафаров добились статуса политзаключённых. Они сидят все трое вместе, в одной камере. Они мужественно отказались от выдачи в Россию, требуют вначале пересмотра приговора. Срока у Соловья и Журкина огромные, по 15 лет (у 17-летнего Гафарова — пять), потому отказ от перевода в Россию, где почти наверняка их или освободят, или заменят заключение условным наказанием, — акт большого мужества. Эти наши ребята уже профессиональные революционеры.

Из тех людей, кто основал партию, держится НБП только Летов. Хотя он ссорился с нами, отходил в 1996 году, но те, кто основал с Лениным Российскую Социал-демократическую партию, также не остались навеки, не говоря уж о тех, кто в 1895 году основал «Союз за освобождение рабочего класса». Где они, как их звали? Партия — это коллективный труд, тяжесть партии несут на своих плечах попеременно, сменяясь. НБП вначале нёс я, и мне помогали Дугин, Рабко, Летов — все мы тащили партию. Но из небытия приходят другие — подошли Соловей, Журкин, Сергей Аксёнов — он сидит в этом же каменном мешке, что и я. Я нёс партию с ними и с Ниной Силиной — она кроет следователей матом, иногда я слышу её смех на прогулке. «Принцесса прыгает», — обронил загадочно солдат.

Отцы-основатели? Хорошо, что они были. Хорошо, что выпестовали дитя, шептали ему интеллектуальные завывания, — колыбельной служила легенда о людях «длинной воли». Дитя чуть подросло, — ему рассказывали отличные сказки о бароне Унгерне, о Че Геваре, о Гитлере, кормившем мышей в казарме, отличные сказки о похищении Альдо Моро, о подвигах Ленина и Муссолини.

Дитя бегало по Бункеру, свободное и безумное. Его называли Национал-большевистская партия. Однажды интеллектуал и эрудит Саша Дугин взглянул на Дитя и увидел Монстра. Монстр испугал отца-основателя, хотя у ребёнка был лоб господина Дугина. И что-то ещё от него — может быть, уши…

Где-то уже в начале 1996-го Бункер принял свой настоящий вид — белые стены, чёрные рамы окон, чёрные плинтусы и полы. Полы изначально были окрашены в чёрный цвет. После многих кованых башмаков и мойки полов — полы стали серые. Лучшим бункерфюрером и навсегда недосягаемой вершиной был Максим Сурков. Но в 98-м, когда Суркова сманил Дугин, наш Бункер потерял свой блеск.

В Бункере были проведены несколько выставок экстремального искусства, среди них знаменитая «Экстремизм и эротика», где Миша Рошняк упаковывал меня и Елену Бурову как египетскую пару супругов-фараонов в бинты и поджигал всё это под экстремальную музыку: ударял в железные листы композитор Тягин и пели лучшие underground artitsts. Все эти сборища, надо отдать ему должное, организовывал Дугин. Меня больше интересовала революционная работа с людьми.

Саша никогда не давал ни единого рубля на газету «Лимонка» и никогда не помогал с её распространением. Я доставал деньги сам, выпутывался сам. Обиды у меня на него не было. Предполагалось, что он выпускает журнал «Элементы» и даёт статьи в «Лимонку», и это и есть его контрибуция. Но если учесть, что в «Лимонке» он получил возможность регулярно каждые две недели высказываться на любые темы, то есть получил трибуну, то его партнёрство со мной было очень выгодным ему. А когда, сломив моё сопротивление, Дугин наладил ещё и продажу своих (а потом и чужих, якобы рекомендованных им) изданий, то его дружба со мной стала ещё и прямо доходным предприятием. Это было уже время издания «Основ Геополитики». Дежурному вменялось в обязанности ещё и продавать дугинские книги, объявления о продаже его книг давались в каждом номере газеты. Ребята получали определённые проценты с продажи книг, но я заметил, что они стали слишком заинтересованно относиться к продаже. И мне это не понравилось. Считал, что торгующим нет места в храме. У меня самого были далеко не блестящие дела в ту пору, мои книги печатали мало и неохотно. Но мне и в голову не приходило как-то приспособить Бункер для торговых целей. Я считал, что штаб центральной организации партии негоже использовать в целях торговли. Я понимал, что ни одно издательство Дугина печатать не станет, что он обречён издавать себя сам и продавать себя сам. В конце концов эта торговля в храме привела к конфликту, не между мною и Дугиным, а между частью нацболов и Дугиным. Но об этом — ещё не скоро. Пока мы мирно развивались. Сидел в Бункере дежурный. Лежали на столах номера «Лимонки». Каждую вторую среду я сам ездил за газетой. Вначале, за первыми десятью номерами, в Тверь, потом, когда хозяин повысил цену сразу втрое, не предупредив нас, мы перебрались на улицу шпиона Зорге в «Картолитографию» и печатали там газету, если не ошибаюсь, до 37-го номера. (Или 33-го? Подшивки под рукой нет — здесь тюрьма, руку за подшивкой не протянешь.) Именно эти номера с 10-го до 37-го или 33-го — шедевр радикальной политики и полиграфии. Бумага шла на них негазетная, толще — зеленоватая, фактурная с волокнами, или белая, почти глянцевая. На такой бумаге отлично смотрелись работы Лебедева—Фронтова. Машину, возить из типографии газету, нам безотказно давал Валентин Викторович Погожев (умерший в 2000 году, он у меня запёчатлён в «Книге Мёртвых» вместе с Костей Локотковым в главе «Они будут нас ждать под сводами национал-большевистской Валгаллы»), зав. автоколонной МТТ. Он любил нас.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: