Дугин прикрылся Максом ещё раз. Через несколько дней Макс втайне от меня собрал фракционное собрание, на котором не присутствовали я и те, кого Макс посчитал моими сторонниками. Это был уже открытый раскол. Первый в истории партии. Не знаю, что они говорили на том собрании, но в следующий понедельник я изругал Макса как только мог, довёл до сведения его и всей партии, что Максим Сурков совершил тяжкое преступление, он виновен в фракционизме, собрал без разрешения председателя общее собрание на котором… и так далее. Всё это я изложил в письменном виде — приказом и велел вывесить на доске у стола дежурного. Я ещё раз позвонил Дугину. Я, как мог мягко, спокойно и деликатно, напомнил ему о том, что мы с ним отцы-основатели партии. Что, как таковые, мы не имеем права на эмоции. Что, как таковые, мы должны быть выше человеческих страстей и обид. Но он уже, по-видимому, принял окончательное решение, потому слова мои отскакивали от него. Впоследствии кто-то из моих сподвижников высказал мысль, что Дугин вначале решил уйти от нас, а уж потом подыскал предлог. Весной 1998 года дела его обстояли как никогда хорошо: вышел том «Основ геополитики» с предисловием генерала Клокотова, замначальника Генерального штаба. «Основы» продавались прекрасно, Дугин с Серёжей Мелентьевым готовили 2-е издание. В Германии приняли «Основы геополитики» за официальную доктрину Российского Генштаба на основании предисловия генерала. Некоторые немецкие журналы даже опубликовали рецензии на непереведённую на немецкий (редчайший случай!) русскую книгу. Дугин, должно быть, чувствовал себя на вершине блаженства. Вершителем судеб русского государства! НБП и его мальчики и девочки стали тесны Дугину — не знаю, собрался ли он заранее покинуть нас или решение это пришло ему внезапно. Помню, что в те тяжёлые недели и месяцы я старался минимизировать ущерб. «Лимонка» мало писала о сотрясающих отцов-основателей распрях. Дело в том, что гордиться тут было нечем, любой раскол — событие негативное. Раскол на бытовой почве — низкое явление. Меньшевики и большевики разделились на таковых по политическим причинам. Однако, поразмышляв, я пришёл к выводу, что партия в этот момент делится на тех, кто хочет до конца дней своих читать умные книги, бравировать своей революционной фразеологией в салонах, газетах и на теле, то есть на пикейных жилетов, и на тех, кто желает пройти весь путь, какой следует пройти революционной партии. То есть, в известном смысле, мы и делимся сейчас на меньшевиков-ликвидаторов (Дугин и дугинцы) и сторонников профессиональной революционной партии.

«Лимонка» вообще не писала о происходящем расколе, пока вкладкой в газету «Завтра» не стало выходить «Вторжение» — редактор г-н Дугин. Он вынес сор из избы, и после него пришлось вытряхивать сор и нам. Тактика умалчивания принесла нам ощутимую пользу, благодаря ей мы избежали раскола региональных организаций. Только считанные — в Татарстане и Омской области — были загублены Дугиным и прекратили своё существование.

Но вернёмся к расколу. В Москве конфликт медленно развивался. Дугин не появлялся. Ко мне обратился Валерий Коровин с просьбой позволить ему попытаться вернуть Дугина, уговорить его. Я разрешил. Коровин собрал делегацию, и делегация поехала к Мэрлину. И жрец, конечно, их легко и быстро загипнотизировал. В результате Коровин и компания стали требовать общего собрания, чтобы на нём исключить четверых обвиняемых.

Валера Коровин в те годы был похож на Шурика из «Операции Ы» или «Кавказской пленницы». Широкоротый, большеухий мальчик в очках, блондин, приехал из Владивостока и жил где-то в Подмосковье. Валера упорно учился в институте. Честный и упрямый Коровин ездил со мной в Ставрополье, где проявил себя очень хорошо. Он дольше всех блуждал в полупустынных деревнях, полных гусей, ночевал в стогах, единственный сэкономил выданные на агитационную поездку деньги. Для меня он стал ну если не совестью партии, то хотя бы лакмусовой бумагой, по которой я определял честность и чистоту. И вот у меня в квартире на Калошином переулке сидит Валера Коровин и убеждает меня и Андрея Фёдорова выгнать четверых своих товарищей ради Дугина. «Валерий, не надо мне восхвалять Дугина, — в конце концов остановил я его. — Я, между прочим, знаю Александра Гельевича дольше вас всех и лучше вас всех. Мы дружили с ним, вместе основали партию. Я ценю его и тем более не могу понять, почему человек таких высоких качеств вообще мог поставить меня перед такой проблемой. Человек его калибра не должен ставить под угрозу единство партии, какие бы чувства его ни обуревали. Ты думаешь, Валера, вы все мне нравитесь?» — «Я согласен, чтобы меня исключили из партии, но чтобы исключили и этих четырёх, и чтоб вернулся Александр Гельевич», — голосом загипнотизированного сказал Коровин. «Валера, ты идиот!» — вмешался Андрей Фёдоров. «Если бы эти четверо были виновны, я бы выставил их. Но если я сейчас пожертвую товарищами ради Дугина, завтра он потребует от меня исключить из партии ещё десяток не понравившихся ему людей. Кирилл и Мишка Хорс, между прочим, — ветераны партии», — сказал я. «Я попробую уговорить Дугина оставить кого-то из четверых», — сказал умный Валера, моргая жёлтыми ресницами под очками. «Валера, я вам разрешил попытаться уговорить Дугина не для того, чтобы он использовал вас как средство давления на меня. Дугин очень важен, но партия выживет и без него. НБП пойдёт вперёд и победит с Дугиным или без».

Как оказалось, он запомнил это: «…с Дугиным или без». 12 апреля мы собрались в моём кабинете, чтобы решить проблему. Без Дугина. Я за столом, Андрей Фёдоров рядом со мной с Уставом партии (оказавшимся кстати в этот день). Это собрание я запомнил. До конца моих дней буду помнить. Выступал Коровин. Передал самые последние результаты переговоров с Дугиным. Тот снизил свои требования. Выгнать Сашку Дементьева и Костю Локоткова, Охапкину и Хорсу объявить выговоры. Потом Коровин замолчал, и стали выступать в поддержку требований Дугина мои лучшие ребята. Я их расхвалил в только что сданной в печать книге «Анатомия героя» (события там заканчиваются серединой марта 1998 года): Макс Сурков и ответственный секретарь «Лимонки» Алексей Цветков, даже только что вступивший в партию Николай Коржевский, 18 лет.

Я сообщил, что не могу принять ультиматум. Что не вижу в поведении наших товарищей, о которых идёт речь, ничего предосудительного. «Это ваши товарищи, и тот факт, что вы легко отказываетесь от своих партийных товарищей, говорит не в вашу пользу, — сказал я. — Я не вижу будущего в отношениях с Дугиным, моё мнение: он решил уйти и уйдёт, и никакие жертвы, если я их принесу, его не удовлетворят. Впоследствии нужно будет периодически приносить ему жертвы…» — «У вас, Эдуард, синдром Коржакова, — закричал возмущённый Макс. — Вы слишком прислушиваетесь к тому, что говорит вам Локотков». Локотков обернулся и, сжав кулаки, проскрипел: «Дал бы я тебе, Макс, если бы не партия…» — «Слушайте меня, — сказал я. — Дугин презирает вас всех, если бы вы слышали, как он отзывается о вас, вы бы не обрадовались». — «Дугин — наш идеолог», — Цветков выглядел очень недовольным, хотя изначально в конфликте, казалось, не участвовал. «Ну, это как сказать. «Программа НБП» — сиреневая книжка, изданная Тарасом, — всецело написана мной, вашим председателем. В Программе НБП 1996 года, той, что была опубликована в «Лимонке», из 26 пунктов, Дугин — автор только нескольких пунктов, среди них: первый, об «империи от Гибралтара до Владивостока» и пункт «об экономике», там где 5 рабочих — частное предприятие, и всё. Остальное написано мной. Если же вы имеете в виду «Цели и задачи нашей революции», то брошюра Дугина написана не для НБП, и эта смесь православия с экзистенциализмом — не имеет к нам никакого отношения». Они не смутились. Или не поверили. «Дугин сказал мне, что вы даже не читали книгу «Хлыст» Александра Эткинда!» — закричал красно-коричневый сионист Аркадий Малер. «Не читал, — сказал я. — Будет время — прочту». Таня Тарасова воскликнула: «Ну, Эдуард Вениаминович, как же мы без Дугина!» По виду она была действительно в отчаянии. Даже юный Сергей Ермаков и принятый вместе с ним очкарик Коржевский, их я тоже расхваливал в «Анатомии героя», словно доказывая, как я оказался близорук, требовали казни своих товарищей.