Он огляделся - грот как грот. Довольно тесный.

Тусклая лампочка светит с низкого кривого потолка. Неподалеку слышится приглушенный детский плач.

Он сам лежит на обшитом клеенкой матрасе, положенном на каменное возвышение. В другом углу грота лежит незнакомый парень и сверлит его голодными зенками. Пахнет сыростью и мочой.

Как-то тут было странно, неуютно. Словно внутри дырявого насоса, откуда воздух постепенно выкачивак в другие помещения этой чудовищной пещеры. Дышалось тяжело. Сердце стучало так, словно он только что прилег, пробежав довольно длинную дистанцию. Мысли расползались, и ему с трудом удавалось не дать им расползтись слишком далеко.

Миша вспомнил, что он был ранен и его оперировали. Он приподнял одеяло и увидел, что выше пояса на нем прежние фуфайка и куртка, только уже не пахнущие потом и грязью, а ниже он голый, потому что почти вся левая нога и частично область таза перебинтованы. Детородный орган был отчего-то возбужден.

Подняв глаза, он опять столкнулся взглядом с тем голодным парнем, который, казалось, был не прочь заняться каннибализмом.

- Где это мы? - спросил Шмидт.

- Где надо, - сердито ответил парень. Тут в гроте появился рослый санитар с бачком дымящегося варева. За ним шла Катя с двумя мисками, ложками и пачкой галет. Поверх бачка еще имелся железный горячий чайник, от которого пахло - о боже! - чаем. Но быстрее жрать. Что угодно, хоть вареный сапог.

Катя указала санитару куда поставить груз.

- Вы свободны, впередсмотрящий санитар. Отправляйтесь исполнять свои дальнейшие обязанности. Кзотова будь готов!

- Всегда готов кзотова, товарищ Зотова! Он ушел, а Катя, не обращая внимания, на невнятное мычание второго голодного, присела на край ложа к Мише и наградила его своим первым настоящим поцелуем. Вкус ее губ и языка был сладостен.

- Миша, ты прости, если тебе это...

- Мне это очень. Я о тебе мечтал с восьмого класса.

-Тогда не будем оправдываться. Ты же есть хочещь,да?

- Ужасно хочу.

Она сняла чайник с бачка. Внутри была обычная, Понятного растительного источника каша с обычной тушенкой. Второй раненый был, очевидно, так же малоподвижен, как Шмидт, иначе бы давно вспорхнул со своего места, настолько ретиво он махал двумя здоровыми руками.

- Подожди немного, сейчас подброшу ему еды, а то он свое одеяло сожрет, - шепнула она Мише и прикрикнула: - Буревестник Сухомлинов, за проявление буржуазного нетерпения и дудковской империалистической алчности вы будете наказаны дополнительным пребыванием в этом гроте.

- Нет! - воскликнул буревестник. - Я буду проявлять зотовское терпение и социалистическую сдержанность.

Накладывая еду в миску второму, лучшие кусочки Катя откровенно оставляла Мише. То же произошло и при дележке галет. Она отнесла еду Сухомлинову, и пока шла обратно, тот уже умял половину.

Шмидт старался есть неторопливо, чтобы растянуть удовольствие. Вопросы, созревшие в нем и готовые вырваться наружу, он заедал кашей и заглатывал горячим чаем. Настоящим, не пустым кипятком. Очевидно, комсостав, к которому относилась и школьная подруга, питался получше, чем рядовое быдло в подземных экипажах.

Катя ласково смотрела на него, как умеет смотреть женщина на дорогого ей питающегося мужчину. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, а к желудку - через ротовое отверстие.

- Ешь, ешь, Миша, не торопись. Ты один тут у меня близкий человек остался. Сашка, по-моему, совсем сходит с ума. А Васька... Это правда был Васька?

Миша застыл, не донеся ложку до губ, перестал жевать. В звенящую, как после наркоза, голову возвращались страшные образы давнего прошлого.

- Васька Рябченко, кто же еще? Не клонируют же они людей. Фантастики тут не читают. Тут -вообще грамотных маловато. Но как же, Кать... Я стрелял почти на звук. Он хрустнул коленками, Макаров включил фонарь, и я тут же нажал на спуск. Откуда я... Он мог также целиться в меня в темноте.

- Успокойся, Миш, - она погладила его по небритой щеке, и он снова смог есть. - Это шолоховщина. Ты читал "Донские рассказы"?

- Нет.

- Вот там всю дорогу брат стреляет в брата, муж в жену. Это судьба. Перестань казниться. Мы должны выжить. Да? Мы же спустились в эту чертову пещеру, чтобы вы, мальчишки, выжили. Да?

Он кивнул. Он закончил с кашей и теперь допивал чай, печально жуя галету. Вот тебе и веселая спортивная игра на выживание. Вот тебе и досмотрелись веселых американских триллеров, "Бегущий человек" и так далее, вот тебе и докаркались.

Сколько же они так выживают? Там, на поверхности земли, сейчас, должно быть, январь. Или февраль? 96-й год уже наступил. Снег выпал. Такой искрящийся, слепящий на солнце, холодный, сыпучий... и недоступный. Война в Чечне, наверное, уже закончилась. А мама меня похоронила. А вот если то же самое сделали заочно с Васей Рябченко, то здесь ошибки не произошло.

Как тут они поступают с трупами? Он несколько раз видел часовых-автоматчиков, отволакивающих куда-то убитых с поля боя. Куда? Васю, наверное, уже . Давно отволокли.

- Не знаю, - ответила Катя. Последнюю мысль Миша высказал вслух. -- Ты права, конечно. Мы выживем и уйдем отсюДа. Как-нибудь доберемся до воли.

-- Да, Миш. Завтра тебя перенесут в другую палатy. Черт, я все по привычке называю это палатами. EЩe денька три там. А в этом гроте долго нельзя.

- А сколько я тут?

- Вчера тебя ранило. Рувим прооперировал, и тебя отнесли сюда.

- Как вчера? Мне почему-то кажется, что я тут уже неделю, а может, и месяц.

Катя как-то беспомощно улыбнулась.

- Миша, понимаешь... Я сама не знаю почему, нe в этом месте- оно находится где-то под нашим госпиталем - время бежит быстрее. Сюда относят поел операции всех тяжелораненых, и через день-два у ниx всё затягивает. А беременные бабы, матери-героини, этих гротах за месяц вынашивают и рожают ребенкa. Родят так девятерых-десятерых - и куда-то на кладбище. Я здесь часто бываю, и вот уже - седых волос полно.

Она склонила к нему затылком свою относительно чистую, причесанную голову. В таком свете все равно никаких седых волосков заметно не было. Но этот доверчивый жест, эта внезапная близость, которая не могла не возникнуть в этой дикой, наполненной постоянным риском безысходности, потрясли его.

Катя оглянулась на второго раненого. Тот, кажется, уже спал, посапывая.

- Тебе, как и тому, вообще-то положено лежать тут три дня, но я не хочу, чтобы ты старел. Завтра же или сегодня... Дай, посмотрю, как там у тебя заживает.

Она приподняла одеяло и не могла не заметить его неисчезавшего возбуждения. Мише стало сладостно, приятно от того, что она видит. Он уже еле сдерживался.

- Нет, тут слишком темно, - прошептала Катя и осторожно коснулась кончиками пальцев напряженной мужской плоти, потом осторожно ее поцеловала и подняла глаза. - Да, мой милый?

Миша кивнул и закрыл глаза. Все произошло очень быстро. Непонятное ускорение времени не давалo растянуть удовольствие, но кульминация была необыкновенно сильной.

Катя облизнула губы и прилегла рядом с ним, уютно уткнувшись носом ему куда-то в шею.

- Тебе понравилось, Миш?

- Я люблю тебя, Катя.

- Я давно это чувствую... знаю. Только...

Он ощутил, как слеза с ее ресниц перекатилась ему на кожу.

- Миша, ты можешь послать меня куда подальше, потому что я сука и дешевка. Я, кажется... беременна... от Сашки. Когда ты нас охранял возле бельевой, вот тогда...

- Я же сказал, Кать. Я тебя люблю.

- Ты не оттолкнешь меня?

- Нет.

- Здесь невозможно сделать аборт. Когда начальству станет ясно, что у меня будет ребенок, меня пошлют сюда, чтобы побыстрей родить.

Он повернулся, насколько ему позволяло ранение, и обнял несчастную, разрыдавшуюся уже в голос девушку.

- Кать, нам просто ничего не остается, как поскорее спасаться. Со всеми грехами, детьми и убитыми друзьями.

- Мы должны спастись. - Да, я обещаю.