Нидия все же не теряла надежды. Если нельзя организовать встречу, то, может быть, сестры передадут Эскобару хотя бы письмо. Она уже отправила одно через Гидо Парра, но ответа не получила. Сестры Очоа вновь отказались, опасаясь, что из-за них у Эскобара могут возникнуть какие-нибудь неприятности. В конце концов настойчивые уговоры подействовали, и Нидия вернулась в Боготу с твердым намерением продолжать переговоры по двум направлениям: освобождение дочери и условия добровольной сдачи сразу трех братьев Очоа. Казалось, пришло время все рассказать лично президенту.

Президент принял ее безотлагательно. Сразу перейдя к главному, Нидия пересказала жалобы сестер Очоа на действия полиции. Сесар Гавирия слушал внимательно, изредка задавал конкретные вопросы. Но было видно, что для него эти обвинения не имеют такого значения, как для Нидии. А ее одолевали три желания: чтобы освободили похищенных, чтобы президент запретил своей властью силовые попытки освобождения, которые могут закончиться трагически, и чтобы Подлежащим Экстрадиции продлили срок явки с повинной. Президент твердо пообещал только одно: без согласования с родственниками силовые операции для освобождения Дианы и других заложников применяться не будут.

– В этом суть нашей политики, – сказал он.

Тем не менее и после разговора Нидия продолжала спрашивать себя: сумеет ли президент принять меры, достаточные, чтобы исключить любые действия без его ведома?

Меньше чем через месяц Нидия вновь встретилась с сестрами Очоа в доме одной общей знакомой. Кроме этого, она поговорила со свояченицей Пабло Эскобара, которая тоже рассказала ей о произволе полиции по отношению к ней и ее братьям. Через нее Нидия передала Эскобару письмо: две с половиной страницы почтовой бумаги, исписанные почти без полей изящным почерком; отточенность и выразительность слога была достигнута ценой нескольких черновиков. В тексте угадывалось стремление затронуть душу Эскобара. В начале Нидия писала, что обращается не к солдату, готовому на все ради достижения цели, а к человеку по имени Пабло, «способному чувствовать, боготворящему свою мать и готовому умереть ради нее и ради жены и маленьких детей, невинных и беззащитных». Понимая, что похищением журналистов Эскобар хочет привлечь внимание общественности к своим проблемам, она писала, что он уже с лихвой достиг желаемого. «Именно поэтому, – говорилось в конце письма, – проявите свои человеческие качества, совершив важный, гуманный поступок, который оценит общество: верните нам заложников».

Письмо искренне растрогало свояченицу Эскобара. Читая его, она прошептала будто себе самой: «Можете не сомневаться, Эскобар воспримет письмо с сочувствием. Он поймет все, что вы делаете, и это поможет вашей дочери». Сложив письмо пополам, она вложила его в конверт и сама заклеила.

– Возвращайтесь со спокойной душой, – посоветовала она Нидии явно доброжелательным тоном. – Пабло получит письмо сегодня же.

Окрыленная Нидия в тот же вечер вернулась в Боготу и решила просить президента о том, о чем не осмелился Турбай: прекратить полицейские операции на время переговоров об освобождении заложников. Так она и сделала, но Гавирия решительно отказался отдавать подобный приказ. «Одно дело, когда взамен предлагаются правовые меры, – объяснял он впоследствии. – Простая отмена силовых операций привела бы не к освобождению заложников, а к безнаказанности Эскобара».

Нидии показалось, что перед ней человек с каменным сердцем, для которого жизнь ее дочери – пустой звук. Она еле сдерживала ярость, пока президент объяснял ей, что тема силового преследования не подлежит обсуждению, что она как мать не обязана согласовывать свои действия ни с кем, но и не вправе диктовать ему, как действовать в рамках закона. Полный провал!

Безрезультатные переговоры с президентом заставили Турбая и Сантоса искать новых союзников, и лучшее, что пришло им в голову, – обратиться к группе Почетных граждан. В группу входили экс-президенты Альфонсо Лопес Мичельсен и Мисаэль Пастрана, член парламента Диего Монтанья Куэльяр и кардинал Марио Револьо Браво, архиепископ Боготы. В октябре родственники похищенных встретились с ними в доме Эрнандо Сантоса. Вначале рассказали о беседах с президентом. Лопес Мичельсен поинтересовался, нельзя ли внести в указ юридические поправки, способные оживить процесс добровольного подчинения правосудию. «Над этим стоит подумать», – сказал он. Пастрана тоже высказался за поиски рецептов, стимулирующих этот процесс. Но как это сделать? Эрнандо Сантос подсказал, что Монтанья Куэльяр мог бы использовать свое влияние на повстанцев.

После долгой и содержательной беседы Лопес Мичельсен сделал первый вывод: «Нам следует играть по правилам Подлежащих Экстрадиции». Он также предложил написать открытое письмо, в котором Почетные граждане выразят поддержку семьям похищенных. Единогласно решили, что письмо отредактирует сам Лопес Мичельсен.

Спустя два дня черновой вариант прочитали на новом собрании в присутствии Гидо Парры и еще одного адвоката Эскобара. В документе впервые был сформулирован тезис о том, что торговля наркотиками может рассматриваться, как коллективное правонарушение sui generis_, и что переговоры требуют особого подхода. Гидо Парра вскочил с кресла и радостно воскликнул:

– Преступление sui generis – гениально!

Он сразу оценил все преимущества этой формулировки: размытая грань между уголовным и политическим преступлением делала реальной мечту Подлежащих Экстрадиции получить политический статус наравне с повстанцами. После первого чтения каждый внес свои поправки. В конце собрания второй адвокат Эскобара попросил Почетных граждан заручиться письмом Гавирии, в котором бы четко и недвусмысленно гарантировалось сохранить Эскобару жизнь.

– Сожалею, – раздраженно ответил Эрнандо Сантос, – но я не буду в этом участвовать.

– Тем более я, – добавил Турбай.

Лопес Мичельсен тоже решительно отказался. Тогда адвокат попросил о встрече с президентом, чтобы получить устные гарантии для Эскобара.

– Этот вопрос здесь не обсуждается, – прервал разговор Лопес.

Еще до того, как Почетные граждане собрались, чтобы отредактировать свое заявление, Пабло Эскобару стали детально известны все их намерения. Только этим можно объяснить появление граничных условий соглашения, которые Эскобар сформулировал в экстренном письме Гидо Парре. «Любым способом добейся, чтобы Почетные граждане пригласили тебя для обмена мнениями», – настаивал он и, чтобы не упустить инициативу, перечислял уже принятые Подлежащими Экстрадиции решения.

Письменное заявление Почетных граждан было готово спустя двадцать четыре часа и в отличие от первого варианта включало одно важное дополнение: «В своих посреднических усилиях мы не хотим ограничиваться соглашением по конкретной проблеме, а стремимся договориться о всеобъемлющем мире для колумбийцев». Поправка вселяла новые надежды. Президенту Гавирии заявление понравилось, но, чтобы подчеркнуть официальную позицию и не допускать кривотолков, он приказал министру юстиции выступить с разъяснением, что единственным выходом для террористов остается правительственный указ о подчинении правосудию.

Эскобара заявление просто разозлило. Прочитав текст в газетах за 11 октября, он тут же послал Гидо Парре яростный ответ, приказав распространить его в салонах Боготы. «Письмо Почетных граждан выглядит почти цинично, – писал Эскобар. – Мы должны срочно отпустить заложников, потому что правительство медлит с решением наших вопросов. Неужели они в самом деле думают, что мы снова позволим обмануть себя?» Далее говорилось, что позиция Подлежащих Экстрадиции остается прежней. «У нас нет оснований менять ее, ибо мы так и не получили положительного ответа на вопросы, сформулированные в первом послании. Это деловые переговоры, а не игра, затеянная, чтобы выяснить, кто умный, а кто дурак».

К тому времени планы Почетных граждан безнадежно отставали от требований Эскобара. Теперь он добивался, чтобы правительство указало ему надежное место, пригодное для строительства лагеря-тюрьмы, вроде того, где содержали членов М-19, пока рассматривали их дела. Еще неделю назад Эскобар направил Гидо Парре письмо с подробным описанием устраивающего его варианта. Он считал, что идеальным местом для лагеря могла бы стать его собственная усадьба в двенадцати километрах от Медельина, оформленная на подставное лицо; муниципалитет Энвигадо мог бы взять ее в аренду и переоборудовать под тюрьму. «Это, конечно, потребует расходов, часть которых Подлежащие Экстрадиции готовы взять на себя», – писал Эскобар. Письмо заканчивалось с циничной откровенностью: «Все это я объясняю тебе, чтобы ты встретился с алькальдом Энвигадо; скажешь ему, что действуешь от моего имени, и объяснишь, что от него требуется. Пусть он напишет открытое письмо министру юстиции, в котором выразит мнение, что Подлежащие Экстрадиции не воспользуются указом 2047, опасаясь за свою безопасность; поэтому муниципалитет Энвигадо, внося свой вклад в дело мира в Колумбии, берет на себя обустройство специальной тюрьмы, пригодной для безопасного содержания преступников, пожелавших сдаться властям. Почетным гражданам скажи прямо и без обиняков: пусть уговорят президента одобрить предложенный проект лагеря». Текст открытого письма должен был заставить министра юстиции дать публичный ответ. «Понимаю, это будет, как взрыв бомбы, – писал Эскобар с явным бахвальством. – Но так мы добьемся своего».