Впрочем, Кокошкин тотчас же сделал соответственное распоряжение.

Он послал за приставом Адмиралтейской части и приказал ему немедленно явиться вместе с инвалидным офицером и со спасенным утопленником, а Свиньина просил подождать в маленькой приемной перед кабинетом. Затем Кокошкин удалился в кабинет и, не затворяя за собою дверей, сел за стол и начал было подписывать бумаги; но сейчас же склонил голову на руки и заснул за столом в кресле.

11

Тогда еще не было ни городских телеграфов, ни телефонов, а для спешной передачи приказаний начальства скакали по всем направлениям "сорок тысяч курьеров" (*4), о которых сохранится долговечное воспоминание в комедии Гоголя.

Это, разумеется, не было так скоро, как телеграф или телефон, но зато сообщало городу значительное оживление и свидетельствовало о неусыпном бдении начальства.

Пока из Адмиралтейской части явились запыхавшийся пристав и офицер-спаситель, а также и спасенный утопленник, нервный и энергический генерал Кокошкин вздремнул и освежился. Это было заметно в выражении его лица и в проявлении его душевных способностей.

Кокошкин потребовал всех явившихся в кабинет и вместе с ними пригласил и Свиньина.

- Протокол? - односложно спросил освеженным голосом у пристава Кокошкин.

Тот молча подал ему сложенный лист бумаги и тихо прошептал:

- Должен просить дозволить мне доложить вашему превосходительству несколько слов по секрету...

- Хорошо.

Кокошкин отошел в амбразуру окна, а за ним пристав.

- Что такое?

Послышался неясный шепот пристава и ясные покрякиванья генерала...

- Гм... Да!.. Ну что ж такое?.. Это могло быть... Оли на том стоят, чтобы сухими выскакивать... Ничего больше?

- Ничего-с.

Генерал вышел из амбразуры, присел к столу и начал читать. Он читал протокол про себя, не обнаруживая ни страха, ни сомнений, и затем непосредственно обратился с громким и твердым вопросом к спасенному:

- Как ты, братец, попал в полынью против дворца?

- Виноват, - отвечал спасенный.

- То-то! Был пьян?

- Виноват, пьян не был, а был выпимши.

- Зачем в воду попал?

- Хотел перейти поближе через лед, сбился и попал в воду.

- Значит, в глазах было темно?

- Темно, кругом темно было, ваше превосходительство!

- И ты не мог рассмотреть, кто тебя вытащил?

- Виноват, ничего не рассмотрел. Вот они, кажется. - Он указал на офицера и добавил: - Я не мог рассмотреть, был испужамшись.

- То-то и есть, шляетесь, когда надо спать! Всмотрись же теперь и помни навсегда, кто твой благодетель. Благородный человек жертвовал за тебя своею жизнью!

- Век буду помнить.

- Имя ваше, господин офицер?

Офицер назвал себя по имени.

- Слышишь?

- Слушаю, ваше превосходительство.

- Ты православный?

- Православный, ваше превосходительство.

- В поминанье за здравие это имя запиши.

- Запишу, ваше превосходительство.

- Молись богу за него и ступай вон: ты больше не нужен.

Тот поклонился в ноги и выкатился, без меры довольный тем, что его отпустили.

Свиньин стоял и недоумевал, как это такой оборот все принимает милостию божиею!

12

Кокошкин обратился к инвалидному офицеру:

- Вы спасли этого человека, рискуя собственною жизнью?

- Точно так, ваше превосходительство.

- Свидетелей этого происшествия не было, да по позднему времени и не могло быть?

- Да, ваше превосходительство, было темно, и на набережной никого не было, кроме часовых.

- О часовых незачем поминать: часовой охраняет свой пост в не должен отвлекаться ничем посторонним. Я верю тому, что написано в протоколе. Ведь это с ваших слов?

Слова эти Кокошкин произнес с особенным ударением, точно как будто пригрозил или прикрикнул.

Но офицер не сробел, а вылупив глаза и выпучив грудь, ответил:

- С моих слов и совершенно верно, ваше превосходительство.

- Ваш поступок достоин награды.

Тот начал благодарно кланяться.

- Не за что благодарить, - продолжал Кокошкин. - Я доложу о вашем самоотверженном поступке государю императору, и грудь ваша, может быть, сегодня же будет украшена медалью. А теперь можете идти домой, напейтесь теплого и никуда не выходите, потому что, может быть, вы понадобитесь.

Инвалидный офицер совсем засиял, откланялся и вышел.

Кокошкин поглядел ему вслед и проговорил:

- Возможная вещь, что государь пожелает сам его видеть.

- Слушаю-с, - отвечал понятливо пристав.

- Вы мне больше не нужны.

Пристав вышел и, затворив за собою дверь, тотчас, по набожной привычке, перекрестился.

Инвалидный офицер ожидал пристава внизу, и они отправились вместе в гораздо более теплых отношениях, чем когда сюда вступали.

В кабинете у обер-полицеймейстера остался один Свиньин, на которого Кокошкин сначала посмотрел долгим, пристальным взглядом и потом спросил:

- Вы не были у великого князя?

В то время, когда упоминали о великом князе, то все знали, что это относится к великому князю Михаилу Павловичу.

- Я прямо явился к вам, - отвечал Свиньин.

- Кто караульный офицер?

- Капитан Миллер.

Кокошкин опять окинул Свиньина взглядом и потом сказал:

- Вы мне, кажется, что-то прежде иначе говорили.

Свиньин даже не понял, к чему это относится, и промолчал, а Кокошкин добавил:

- Ну все равно: спокойно почивайте.

Аудиенция кончилась.

13

В час пополудни инвалидный офицер действительно был опять потребован к Кокошкину, который очень ласково объявил ему, что государь весьма доволен, что среди офицеров инвалидной команды его дворца есть такие бдительные и самоотверженные люди, и жалует ему медаль "за спасение погибавших". При сем Кокошкин собственноручно вручил герою медаль, и тот пошел щеголять ею. Дело, стало быть, можно было считать совсем сделанным, но подполковник Свиньин чувствовал в нем какую-то незаконченность и почитал себя призванным поставить point sur les i [точку над i (франц.)].

Он был так встревожен, что три дня проболел, а на четвертый встал, съездил в Петровский домик, отслужил благодарственный молебен перед иконою Спасителя и, возвратись домой с успокоенною душой, послал попросить к себе капитана Миллера.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: