- Вот это и есть самое главное! Я его узнаю и понимаю: как ему там ни хорошо, но тем не менее он чувствует, что "есть минуты", - я понимаю эти минуты... Это когда человеку нужна родная, вполне его понимающая душа... Я

Пику советовали хорошенько подумать, но он отвечал, что ему не о чем думать.

- По крайней мере дай хорошенько зажить твоему носу.

Он вздохнул и отвечал:

- Да, хотя Мак и оскоблил мне кончик носа и мне неприятно, что мы с ним в ссоре, но я с ним помирюсь перед отъездом, и он, наверное, скажет, что мне там приставят нос.

Затем Пик без дальнейших размышлений стал собираться и, прежде чем успел окончить свои несложные сборы, как предупредительно получил сумму денег на путешествие.

Этим последним вниманием Пик был так растроган, что "хотел обнять мир" и начал это с Мака.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Он побежал к Маку, кинулся ему на шею и заговорил со слезами:

- Что же это, милый Мак, неужто мы всё будем в ссоре? Я пришёл к тебе, чтобы помириться с тобою и прижать тебя к моему сердцу.

- Рад и я и отвечаю тебе тем же.

- Ведь я люблю тебя по-прежнему.

- И я тоже тебя люблю.

- Ты так жесток, что не хотел сделать ко мне шага, но всё равно: я сам сделал этот шаг. Для меня это даже отраднее. Не правда ли? Я бегом бежал к тебе, чтобы сказать тебе, что... там... далеко... куда я еду...

- Ах, Пик, для чего ты туда едешь?

- Между прочим для того, чтобы ты мог шутить, что мне там приставят нос.

- Я вовсе не хочу теперь шутить и самым серьёзным образом тебя спрашиваю: зачем ты едешь?

- Это не мудрено понять: я еду, чтобы жить вместе с нашим другом Фебуфисом и с ним вместе совершить службу искусству и вообще высоким идеям. Но ты опять улыбаешься. Не отрицай этого, я подстерёг твою улыбку.

- Я улыбаюсь потому, что, во-первых, не верю в возможность служить высоким идеям, состоя на службе у герцогов...

- А во-вторых?.. Говори, говори всё откровенно!

- Во-вторых, я ни тебя, ни твоего тамошнего друга не считаю способными служить таким идеям.

- Прекрасно! Благодарю за откровенность, благодарю! - лепетал Пик, - и даже не спорю с тобою: здесь мы не велики птицы, но там...

- Там вы будете ещё менее, и я боюсь, что вас там ощиплют и слопают.

- Почему?

- О, чёрт возьми, - ещё почему? Ну, потому, что у тамошних птиц и носы и перья - все здоровее вашего.

- Грубая сила не много значит.

- Ты думаешь?

- Я уверен.

- Дитя! А я тебе говорю: ощиплют и слопают. Это не может быть иначе: грач и ворона всегда разорвут мягкоклювую птичку, и вдобавок ещё эта ваша разнузданная художественность... Вам ли перевернуть людей упрямых и крепких в своём невежестве, когда вы сами ежеминутно готовы свернуться на все стороны?

- Я прошу тебя, Мак, не разбивай меня: я решился.

- Ты просишь, чтобы я замолчал?

- Да.

- Хорошо, я молчу.

- А теперь ещё одна просьба: ты не богат и я не богат... мы оба равны в том отношении, что оба бедны...

- Это и прекрасно, зато до сих пор мы оба были свободны и никому ничем не обязаны.

- Не обязаны!.. Ага! Тут опять есть шпилька: хорошо, я её чувствую... Ты и остаёшься свободным, но я теперь уже не свободен, - я обязан, я взял деньги и обязан тому, кто мне дал эти деньги, но я их заработаю и отдам.

- Да; по крайней мере не забывай об этом и поспеши отдать долг как можно скорее.

- Я тебе даю моё слово: я буду спешить. Фебуфис пишет, что там много дела.

- Какого?.. "Расписывать небо", или писать баталии, или голых женщин на зеркалах в чертогах герцога?

- Ну, все равно, ты всегда найдёшь, чем огорчить меня и над чем посмеяться, но я к тебе с такою просьбой, в которой ты мне не должен отказать при разлуке.

- Пожалуйста, говори её скорее.

- Нет, ты дай прежде слово, что ты мне не откажешь.

- Я не могу дать такого слова.

- Видишь, как ты упрям.

- Ты, как художник, любишь славу?

- Любил.

- А теперь разве уже не любишь?

- Теперь не люблю.

- Что же это значит?

- Это значит, что я узнал нечто лучшее, чем слава.

- И любишь теперь это "нечто" лучшее более, чем известность и славу?.. Прекрасно! Я понимаю, о чём ты говоришь: это всё про народные страдания и прочее, в чём ты согласен с Джузеппе... А знаешь, есть мнение... Ты не обидишься?

- Бывают всякие мнения.

- Говорят, что он авантюрист.

- Это кто?

- Твой этот Гарибальди, но я знаю, что ты его любишь, и не буду его разбирать.

Мак в это время тщательно обминал рукой стеариновый оплыв около светильни горевшей перед ними свечи и ничего не ответил. Пик продолжал:

- Я не понимаю только, как это честный человек может желать и добиваться себе полной свободы действий и отрицать такое же право за другими? Если хочешь вредить другим, то не надо сердиться и на них, когда они защищаются и тоже тебе вредят...

- Говори о чём-нибудь другом! - произнес Мак.

- Да, да; правда: это не в твоём роде, и ты уже сердишься, а я всё это виляю оттого, что боюсь сказать тебе прямо: мне прислали на дорогу денег.

- Поздравляю.

- И я нахожу, что мне много присланных денег... Мак, осчастливь меня: возьми себе из них половину, чтобы иметь возможность написать свою большую картину.

- Отойди, сатана! - отвечал Мак, шутливо отстраняя от себя Пика, который вдруг выхватил из кармана бумажник и стал совать ему деньги.

- Возьми!.. Умоляю! - приставал Пик.

- Ну, перестань, оставь это.

- Отчего же? Неужто тебе весь век всё откладывать произведение, которое сделает тебя славным в мире, и мазикать на скорую руку для продажи твои маленькие жанры?

- Я не вижу в этом ни малейшего горя: мои маленькие жанры делают дело, которое лучше самой большой картины.

- Ну, мой друг! что обольщаться напрасно?

- Я не обольщаюсь.

- Посмотри, сколько твоих жанров висят по тавернам: их и не видит лучшее общество.

- Лучшее общество! А чёрт его побери, это лучшее общество! Оно для меня ничего не делает, а мои жанры меня кормят и шевелят кое-чью совесть. Особенно радуюсь, что они есть по тавернам. Нет, мне чужих денег не нужно, а если у тебя так много денег, что они тебе в тягость, то толкнись в домик к Марчелле и спроси: нет ли ей в них надобности?

- Марчелла! Ах, добрый Мак, это правда. Я ему, однако, напомню о ней... я заставлю его о ней подумать...