Фебуфис отнесся к тому и к другому с полным легкомыслием и даже бравировал своим положением; он ни с того ни с сего написал своему государю, что очень рад не возвращаться, ибо из всех форм правления предпочитает республику, а насчёт картины, компрометировавшей даму и кардинала, объявил, что это "мечта живописца", и позволял её видеть посетителям.

В это самое время по Европе путешествовал один молодой герцог, о котором тогда говорили, будто он располагал несметными богатствами. О нём тогда было очень много толков; уверяли, будто он отличался необыкновенною смелостью, щедростью и непреклонностью каких-то своих совершенно особенных и твёрдых убеждений, с которыми, долго ли, коротко ли, придётся посчитаться очень многим. Это делало его интересным со стороны политической, а в то же время герцог слыл за большого знатока и ценителя разнообразных произведений искусства, и особенно живописи.

Высокий путешественник прибыл в Рим полуинкогнито из Неаполя, где все им остались очень довольны. Папский Рим ему не понравился. Рассказывали, будто он сказал какому-то дипломату, что "дело попов - молиться, но не их дело править", и не только не хотел принимать здесь никаких официальных визитов, но даже не хотел осматривать и многих замечательностей вечного города.

Властям, которые надеялись вступить с герцогом в некоторые сношения, было крайне неприятно, что он собирался отсюда ранее, чем предполагалось по маршруту.

Говорили, будто одному из наиболее любимых путешественником лиц в его свите был предложен богатый подарок за то, если оно сумеет удержать герцога на определённое по маршруту время. Это лицо, - кажется, адъютант, - любя деньги и будучи смело и находчиво, позаботилось о своих выгодах и сумело заинтересовать своего повелителя рассказом о скандалезном происшествии с картиною Фебуфиса, которая как раз о ту пору оскорбила римских монахов, и о ней шёл говор в художественных кружках и в светских гостиных.

Хитрость молодого царедворца удалась вдвойне: герцог заинтересовался рассказом и пожелал посетить мастерскую Фебуфиса. Этим предпочтением он мог нанести укол властным монахам, и от этого одного у него прошла хандра, но зато она слишком резко уступила место нетерпению, составлявшему самую сильную черту характера герцога.

Фебуфис входил в круг идей, для него посторонних, и неожиданно получил новое значение.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Тот же самый адъютант, которому удалось произвести перемену в расположении высокого путешественника, был послан к Фебуфису известить его, что такая-то особа, путешествующая под таким-то инкогнито, желает завтра быть в его мастерской. Фебуфису показалось, что это сделано как будто надменно, и его характер нашёл себе здесь пищу.

- Разве ваш герцог так любит художество? - спросил он небрежно у адъютанта.

- Да, герцог очень любит искусство.

- И что-нибудь в нём понимает?

- Как вы странно спрашиваете! Герцог - прекрасный ценитель в живописи.

- Я слыхал только, что он хороший покупатель.

- Нет, я говорю вам именно то, что и хочу сказать: герцог - хороший ценитель.

- Быть ценителем - это значит не только знать технику, но иметь понятия о благородных задачах искусства.

- Мм... да!.. Он их имеет.

- В таком разе вы повезите его к Маку.

- Кто этот Мак?

- Мак? Это мой славный товарищ и славный художник. У него превосходные идеи, и я когда-то пользовался его советом и даже начал было картину "Бросься вниз", но не мог справиться с этою идеей.

- Бросься вниз?

- Да... "Бросься вниз".

Гостю показалось, что хозяин над ним обидно шутит, и он сухо ответил:

- Я не понимаю такого сюжета.

- Позвольте усомниться.

- Я не имею привычки шутить с незнакомыми.

- "Бросься вниз" - это из Евангелия.

- Я не знаю такого текста.

- Сатана говорит Христу: "Бросься вниз".

Адъютант сконфузился и сказал:

- Вы правы, я вспоминаю, - это сцена на кровле храма?

- Вы называете это "сценою"? Ну, прекрасно, будь по-вашему: станем называть евангельские события "сценами", но, впрочем, всё дело в благородстве задачи. Обыкновенно ведь пишут сатану с рожками, и он приглашает Христа броситься за какие-то царства... По идее Мака выходило совсем не то: его сатана очень внушительный и практический господин, который убеждает вдохновенного правдолюбца только снизойти с высот его духовного настроения и немножко "броситься вниз", прийти от правды бога к правде герцогов и королей, войти с ним в союз... а Христос, вы знаете, этого не сделал. Мак думает, что у них шло дело об этом и что Христос на это не согласился.

- Да, конечно. Это тоже интересно... Но герцог вообще хочет видеть все ваши работы.

- Двери моей студии открыты, и ваш повелитель может в них войти, как и всякий другой.

- Он непременно желает быть у вас завтра.

- Непременно завтра?

- Да.

- В таком случае лучше пусть он придёт послезавтра.

- Позвольте!.. Но почему же послезавтра, а не завтра?

- А почему именно непременно завтра, я не послезавтра?

- Нет, уж позвольте завтра!

- Нет, послезавтра!

Адъютант молча хлопнул несколько раз глазами, что составляло его привычку в минуты усиленных соображений, и проговорил:

- Что же это значит?

- Ничего, кроме того, что я вам сказал, - отвечал Фебуфис и, вспрыгнув на высокий табурет перед большим холстом, который расписывал, взял в руки кисти и палитру.

Всё существо его ликовало и озарялось торжеством в самом его любимом роде: он мог глядеть свысока на стоявшего около него светского человека, присланного могущественным лицом, и, таким образом, унижал и посла и самого пославшего.

Адъютант не скрывал своего неприятного положения и сказал:

- Я не могу передать герцогу такого ответа.

- Отчего?

- Он не терпит отказов.

- Ну, нечего делать, потерпит.

- Он не согласится остаться здесь до послезавтра.

- Человек, который так любит искусство, согласится.

- Он назначил завтра вечером уехать.

- Он сам себе господин и всегда может отсрочить.

Адъютант рассмеялся и отвечал:

- Вы оригинальный человек.

- Да, я не рабская копия.

- Без сомнения, герцог может остаться везде, сколько ему угодно, но поймите же, что с ним не принято так обходиться. Ему нельзя диктовать.