Пришел: опять стучит, опять зовет, и опять та же история: нет-нет отзовется женский голос, и все раз от раза с большим неудовольствием и все в одном и том же смысле:

- Иди прочь: мой муж со мною.

А голос Христа - несомненно ее голос.

- А ну, если твой чоловик с тобою, - пусть он заговорит.

- Чего ему со мною говорить, як мы уже все обговорили.

- Да я хочу послушать: есть ли там у тебя чоловик?

- А вже же есть: вот ты слухай, як мы станем целоваться.

- Тпфу, пропасти на них нет: в самом деле целуются, а меня уверяют, что я - не я, и куда-то совсем прочь домой посылают. Но погоди же: я не совсем глупый - пойду соберу людей, и пусть люди скажут: мой это док или нет, и я или кто другой муж моей жинки. - Слушай Христя: я пойду людей будить.

- Да иди, иди, - отвечает голос, - только от нас отчепысь: мы вот двоечко нацеловались и смирненько обнявшись лежим, и хорошо нам. А до других ни до кого дела нет.

Вдруг и другой, несомненно мужской голос то же самое утверждает:

- Мы двоечко нацеловались и теперь смирненько обнявшись лежим, а ты ступай к черту!

Ничего больше не оставалось делать: Керасенко убедился, что в его звании под бок к Христе подкатился кто-то другой, и он пошел будить соседей.

IX

Долго или коротко это шло, пока очумевший Керасенко успел добудиться и собрать к своему дому десятка два казаков и добровольно последовавших за мужьями любопытных казачек, - а Керасивна оставалась в своем положении и все уверяла всех, что со всеми с ними мара, а что ее муж с нею дома, лежит у нее на руке, и в доказательство не раз заставляла всех слушать, как она его целует. И все казаки и казачки это внимали и находили, что это никак не может быть фальшь, потому что поцелуи были настоящие, и притом из-за окна, хотя не особенно внятно, а все-таки хорошо слышался мужской голос, который, по уверению Керасивны, принадлежал ее мужу. И все слышали, как этот голос один раз приблизился к самому окну и оттуда, всех ужасая, сказал:

- Що вы, дурни, за марою ходите? - я дома лежу со своею жинкою; а это вас мара водит. Дайте ей всякий по одному доброму прочухану наотмашь, - она враз и рассыпется.

Казаки перекрестились, и кто из них ближе стоял к Керасенке, тот первый и съездил его изо всей силы по потылице, - но сам тотчас же дал тягу: а его примеру последовали другие. И Керасенко, получив от каждого по тумаку наотмашь, в одну минуту был жестоко исколочен и безжалостно брошен у порога своей заколдованной хаты, где какой-то коварный демон так усердно замещал его на супружеском ложе. Он более уже не пытался облегчить своего горя, а только, сидя на снежку, горько плакал, как совсем бы казаку и не пристало, и все как будто слышал, что его Керасивна целуется. Но, к счастью, все мучения человеческие имеют конец, - и это терзание Керасенки кончилось, - он заснул, и ему снилось, будто его жена взяла его за шиворот и перенесла на хорошо ему знакомую теплую постель, а когда он проснулся, в самом деле увидел себя на своей постели, в своей хате, а перед ним у припечки хлопотала, стряпая клецки с сыром, его молодцеватая Керасивна. Словом, все как следует - точно ничего необыкновенного и не случилось: ни про поросенка, ни про мару и помина не было. Керасенко же хотя и очень желал об этом заговорить, но не знал: как за это взяться?

Казак на все только рукою махнул и с тех пор жил с своею Керасивною в мире и согласии, оставляя ее на всей ее воле и просторе, которыми она и пользовалась как знала. Она и торговала и ездила, куда хотела, и домашнее счастие ее от этого не страдало, а благосостояние и опытность увеличивались. Но зато в общественном мнении Керасивна была потеряна: все знали, что она ведьма. Хитрая казачка против этого никогда не спорила, так как это давало ей своего рода апломб: ее боялись, чествовали и, приходя к ней за советами, приносили ей либо копу яиц, либо какой другой пригодный в хозяйстве подарок.

X

Знал Керасивну и Дукач, и знал ее, разумеется, за женщину умную, с которою, окромя ее ведовства, во всяком причинном случае посоветоваться не лишнее. И как Дукач сам был человек нелюбимый, то он Керасивною не очень-то и брезговал. Люди говорили, будто не раз видали их стоявшими вдвоем под густою вербою, которая росла заплетенная в плетень, разделявший их огороды. Иные даже думали, что тут было немножко и какого-то греха, но это, разумеется, были сплетни. Просто Дукач и Керасивна, имевшие в своей репутации нечто общее, были знакомы и находили о чем поговорить друг с другом.

Так и теперь, в том досадительном случае, который последовал по поводу неудачного позыва кумовьев, Дукач вспомнил о Керасивне и, призвав ее на совет, рассказал ей причиненную ему всеми людьми досаду.

Выслушав это, Керасивна мало подумала и, тряхнув головою, прямо отрезала:

- А що же, пане Дукач: зовить меня кумою!

- Тебя кумою звать, - повторил в раздумье Дукач.

- Да, или вы верите, що я видьма?

- Гм!.. говорят, будто ты видьма, а я у тебя хвоста не бачив.

- Да и не побачите.

- Гм! тебя кумою... а що на то все люди скажут?

- Се якие люди?.. те, що вам в хату и плюнуть не хотят идти?

- Правда, а що моя Дукачиха заговорит? Ведь она верит, що ты видьма?

- А вы ее боитесь?

- Боюсь... Я не такой дурень, як твой муж: я баб не боюсь и никого не боюсь: а тилько... ты вправду не ведьма?

- Э, да, я бачу, вы, пане Дукач, такий же дурень! Ну так зовите же кого хотите.

- Гм! ну стой, стой, не сердись: будь ты взаправду кумою. Только смотри, станет ли с тобою перегудинский поп крестить?

- А отчего не станет!

- Да бог его знает: он який-с такий ученый - все от писания начинает, скажет: не моего прихода.

- Не бойтесь - не скажет: он хоть ученый, а жинок добре слухае... Начнет от писания, а кончит, як все люди, - на том, що жинка укажет. Добре его знаю и была с ним в компании, где он ничего пить не хотел. Говорит: "В писании сказано: не упивайтеся вином, - в нем бо есть блуд". А я говорю: "Блуд таки блудом, а вы чарочку выпейте", - он и выпил.

- Выпил?

- Выпил.

- Ну так се добре: только смотри, щобы вин нам, выпивши, не испортил хлопца, - не назвал бы его Иваном або Николою.

- Ну вот! так я ему и дам, щоб христианское дитя да Николой назвать. Хиба я не знаю, что это московськое имя.