Михаил Клименко

Судная ночь

Соседи не виноваты, если что-нибудь увидят. Они ведь тоже выходят на улицу, хотя уже сумерки и почти не видно, как идет дым из труб. Собаки лают в синий вечер, и это хорошо слыхать.

Был морозец.

Они с вечера заметили, что у шурина какая-то возня во дворе. Возятся, возятся - и никак не видно, что такое. Шурин помаленьку ругается, а этот пыхтит!.. Думали, он пьяный с кем-нибудь. Но он не пил. Он был изобретатель, и это ему вредило. Недавно он изобрел ложкодержатель. Портативный, небольшой такой зажим, чтоб удобней держать ложку во время еды. Он насчет этого уже давно с Японией ведет переговоры. Он и с ЮНЕСКО переписывается. По их просьбе он изобрел ступку-самодувку-полуавтомат для особого молекулярного истолчения мела. Потому что нужно создать очень большие запасы тонко толченного мела, какого мельче быть не может и нигде нет.

Потом они гурьбой вдвоем кое-как втолкались из сеней в комнаты. Так что дверь перед ними была открыта до тех пор, пока жена не закричала, чтоб он не выстужал дом. Трамвай по соседней улице прогромыхал как раз перед этим, и это мешало детям спать.

Он изобретает только из подручных материалов, что есть в кладовке, на чердаке, в сарайке и в подполе. Это принцип. У него дома одной только проволоки скопилось что-то около двадцати двух тонн. Разумеется, он не наш шурин. Он шурин одного близкого друга и работает лаборантом.

Но ночью, в три часа ночи он в растянутом свитере прибежал к тестю. И стал будить этот большой дом. Стал трогать ворота, гудеть ими. Тесть по ночам курил. Он ночью не спал, а думал. И вот в стеклянной глубине он оттопырил занавеску.

- Кто там? - спросил он этого шурина через тройные рамы. Его освещала луна, и шурин по губам догадался, о чем тесть разговаривает с ним.

- Я, не видишь! - размахнул шурин руками.

Тесть, глядя снизу на высокую луну (хотя через тройные стекла расслышать его слова и невозможно было), сказал:

- Глаза светом забило - не вижу, что ты говоришь.

Шурин достал из кармана трояковыпуклое зеркало и дважды отраженный свет направил себе на лицо.

- Впусти! - крикнул он в голубые глазки и, чтоб тесть не обиделся, поддерживал на себе отраженный свет. - Говорил тебе: давай слуховое окно высверлю. Легче бы собеседовать было.

- Чтоб дыму напустил? - побегал тесть губами и за тройными стеклами засмеялся без звуков.

Тесть его изобретений не признавал и по ночам в дом не впускал. У него была своя жизнь.

На всю улицу шурин крикнул:

- Я что-то изобрел и сам не пойму! Помогите связать!

- А как называется? - спросил тесть.

- Лошадиная сила! - на всю улицу закричал шурин. - Меня из дому гонит, детям есть не дает, а жене спать. Приходите. С деверем, со свекровью и с зятем. А я к свояку схожу, он математику знает.

- Иди. Придем. - Тесть беззубо засмеялся и опустил занавеску. Ему надо было найти валенки. Да галоши к ним. Да еще полночи зятя будить, который, может, и не проснется.

Шурин ждал их около дома. Под высокой луной топтался у калитки, хрустел снегом. Потом жена вынесла ему от соседей коричневый полушубок, лишь бы он в этом свитере не застудил свои внутренние органы.

Чтоб изобрести лошадиную силу, шурину потребовалось девять фунтов авиационной резины, бобровый рукав, три дубовые доски, полтора квадратных метра сыромятной кожи и одна пластмассовая рессора. Ну и по мелочам: батарейка, клей и одно сопротивление, а также дратва, немного жести и консультация у свояка. Вот и все. За три недели он эту лошилу, как он ее ласково называл, сшил и склеил. Она была похожа на хлебный батон с четырьмя руколапами - две руколапы для рук, а две для ног, - ростом с первоклассника и весила сорок четыре килограмма и все это время набиралась сил, и шурин не знал, станет ли она работать.

А вчера с женой они ее засунули во влажный мешок и вынесли в чуланку. И вот сегодня вечером она порвала мерзлый мешок, ворвалась в комнаты и начала кататься по полу, горшки передвигать, на детей фыркать, жену трогать. Потом выбежала во двор и куда попало разбросала сугробы. И пока в синих сумерках лаяли собаки, шурин с ней часа два провозился во дворе, потому что у него было меньше силы, чем у этой лошилы, а в ней была как раз одна лошадиная сила. Он очень боялся позора перед соседями и поэтому так отчаянно отбирал у ней деревянную лопату.

Теперь, стоя у калитки, шурин видел, как она среди ночи будто человек ходит по подоконнику и свечными своими глазками вглядывается в темноту. Этого он не боялся. Он боялся, что она разобьет окно и простудит детей. Он абсолютно забыл, что все его дети давно у соседей.

Четверо шли с горы, и тени их были черней, чем они сами.

- Замерз небось! - подошедши, сказал тесть. - Ну пойдем в дом! Будем выяснять.

Они пошли и вошли, а шурин что-то замешкался, задержался в сенях. Когда же он открыл дверь, ему в нос шибануло сыромятное зловоние. Он ухватился за косяк. Родственников нигде тут не было. Как потом выяснилось, они были в другой комнате - тесть вязал узел для петли, свекровь колдовала и молилась, свояк глубоко задумался, а зять ничего не делал.

Лошила спрыгнула с подоконника да так остервенело потолкала шурина в дверь, что он упал все-таки в комнату, а она сама вывалилась в сени, но тут же вскочила сюда и шурина выпихнула. Он дверь приоткрыл и сквозь едучее зловоние видел, как дошила стаскивает на стол все остальное в кучу: тарелки, хлеб, еду, горшки и все. Она работала очень быстро. Из подпола вытащила бочонок с капустой и этой квашеной капустой и огурцами набила унитаз до отказу и дернула за цепочку. В два счета опять вытолкала шурина, потому что он уже стоял было около унитаза, убивался в недоумении и шептал какие-то разные слова.

Теперь же он тихо находился в темных сенях.

Тут родственники гурьбой пробежали через зловонную комнату не дыша и зажимая рты, волоча уже бессознательную свекровь. Они с улицы облепили окна и наблюдали. Шурин примкнул к ним.

Лошила махом сгребла со стола всю посуду и яства - и прямо в угол. Побежала на кухню и вернулась с точильным камнем и кухонным ножом (этот ужасный нож шурин сделал из полуметрового напильника) и стала его точить, сидя посередь стола. Но точила недолго. Бросила все на стол. Вывернула из патрона, висевшего над столом, лампочку и принялась в него, в патрон, впихивать сырого окуня.