— Вы можете спросить его, как он к этому отнесся.

Она покачала головой.

— У меня не хватит смелости. Не хочу совать палку в муравейник, — она оглянулась, словно желая удостовериться, что ее слова не долетели до ушей ее мужа, но он еще не выходил из дома.

— Однако, палку в муравейник вы уже сунули. Вы купили эту картину и привезли ее домой.

— Это правда. Наверное, я сошла с ума. Как вы думаете?

— Вы должны знать это лучше, чем я, миссис. Это ваш ум.

— Я с удовольствием отдала бы его кому-нибудь! — в ее тоне мне послышалась определенная доля самолюбования.

— Вы когда-нибудь видели Милдред Мид?

— Нет. Никогда. Когда... когда она вломилась в мою жизнь, я старалась ее избегать. Боялась.

— Ее?

— Себя, — ответила она. — Я боялась, что могу сделать что-то ужасное! Она была, по меньшей мере, на двадцать лет старше меня. А Джек, который со мной всегда был таким скупым, купил ей этот дом...

— Она продолжает жить в нем?

— Не знаю. Возможно.

— Где находится этот дом?

— В Каньоне Хантри, в Аризоне. На границе с Нью-Мексико, недалеко от прииска. Кстати, его владельцем когда-то был Хантри.

— Художник?

— Его отец, Феликс, — ответила она. — Феликс Хантри был инженером. Это он начал разработку прииска и руководил ею до самой смерти. Именно поэтому меня так задело то, что Джек купил дом у его наследников и подарил его этой женщине!

— Я не слишком понимаю...

— Но это же так просто! Джек получил прииск от Феликса Хантри. Они были родственниками — мать Джека была кузиной Хантри. Это еще одна причина того, что он должен был купить этот дом для меня! — в ее голосе зазвучала почти детская обида.

— Именно поэтому вы купили картину Хантри?

— Возможно... Но я никогда так не думала... Я купила ее потому, что меня интересовал автор. И не спрашивайте меня, какого рода это интерес, в последнее время эта тема стала слишком небезопасной...

— Вы все еще хотите найти картину?

— Сама не знаю, — задумалась она. — Но я хочу найти дочь. Мы не должны стоять здесь и тратить время.

— Это я понимаю, но я жду чека, который должен принести ваш муж.

Миссис Баймеер встревоженно глянула на меня и вошла в дом. Внутри она пребывала довольно долго.

Бинокль все еще висел на моей шее, а потому я снова пересек площадку и остановился у обрыва. Темноволосый мужчина и худая женщина все еще были заняты уничтожением растущих в оранжерее насаждений.

В дверях дома появилась миссис Баймеер, в глазах ее стояли гневные слезы. Чек, который она вручила мне, был подписан не мужем, а ею.

Я поехал в центр и получил наличными по баймееровскому чеку прежде, чем кто-либо из них успеет задержать платеж. Оставив машину на стоянке у банка, я пересек улицу и оказался в сквере, посреди которого возвышалось здание редакции. Зал отдела информации, ночью казавшийся вымершим, сейчас бурлил жизнью. За машинками сидело человек двадцать.

Бетти, заметив меня, поднялась из-за стола и направилась ко мне с улыбкой, вся подтянувшись.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сообщил я.

— А мне — с тобой.

— Я имею в виду важный разговор.

— Я тоже.

— Ты выглядишь очень счастливой.

— Я и в самом деле счастлива!

— А я нет. Мне необходимо уехать из города, — я объяснил ей, почему. — Ты не могла бы кое-что сделать для меня в мое отсутствие?

— Я надеялась, что могу кое-что для тебя сделать в твоем присутствии, — сказала она с многозначительной улыбкой.

— Если ты намерена вести со мной словесный поединок, то, может, мы найдем для этого местечко поспокойнее?

— Может, тут?

Она постучала в дверь с табличкой «Младший редактор», никто не отозвался. Мы вошли в кабинет и, целуя ее, я ощутил, что поднимается не только моя температура.

— Эй! — сказала она, — значит ты все еще любишь меня?

— Но я должен ехать. Фред Джонсон наверняка уже в Тьюксоне.

Она забарабанила кончиками пальцев по моей груди, словно выстукивая какое-то послание на машинке.

— Береги себя. Фред из тех мягких парнишек, которые оказываются опасными.

— Он уже не парнишка.

— Я знаю. Это такой светловолосый молодой человек, который работает в музее, очень несчастный. Он как-то исповедовался передо мной, рассказывая о своей кошмарной жизни дома. Его отец — ни к чему не способный алкоголик, а мать постоянно раздражена. Фред пытается как-то вырваться из всего этого и, хотя держится спокойно, мне кажется, близок к срыву. Так что будь осторожен.

— С Фредом я управлюсь.

— Я знаю, — она положила ладони мне на плечи. — Так что я могу для тебя сделать?

— Ты хорошо знаешь миссис Хантри?

— Практически с рождения. Я познакомилась с Франсин, будучи еще малышкой.

— Вы подруги?

— Пожалуй, да. Я часто оказывала ей всяческие услуги. Но после вчерашнего чувствую себя не совсем в своей тарелке.

— Постарайся не выпускать ее из виду, ладно? Мне бы хотелось знать, что она будет делать сегодня и завтра.

— Можно спросить, зачем? — моя просьба как будто встревожила ее.

— Ты можешь спрашивать, но, боюсь, я не смогу тебе ответить. Я не знаю зачем.

— Ты ее в чем-то подозреваешь?

— Я всех подозреваю.

— Надеюсь, за исключением меня? — ее улыбка была серьезной и испытующей.

— За исключением тебя и себя. Можешь ты для меня понаблюдать за Франсин Хантри?

— Разумеется. Я и так собиралась позвонить ей.

Я оставил машину на аэродроме в Санта-Терезе и сел в самолет местной авиалинии до Лос-Анджелеса. Самолета до Тьюксона пришлось ждать минут сорок. Я съел гамбургер в закусочной, запивая его пивом, и позвонил в агентство, принимающее мои телефонограммы.

Мне сообщили, что звонил Саймон Лэшмэн. Времени было еще достаточно, чтобы связаться с ним.

Голос в телефонной трубке показался мне еще более старческим и неприязненным, чем утром. Я представился, сообщил, откуда звоню и поблагодарил за его звонок.

— Не за что, — сварливо ответил он. — Я не намерен извиняться за свою резкость, она целиком оправдана. Отец этой девушки когда-то поступил со мной по-свински, а я не привык прощать. Каков отец, такова и дочь.

— Я не выступаю от имени Баймеера, — сообщил я.

— Мне так показалось.

— Меня пригласила его жена. Она очень тревожится о дочери.

— И не напрасно. Девушка ведет себя как наркоманка.

— Значит, вы видели ее?

— Да. Она была здесь с Фредом Джонсоном.

— Я не мог бы приехать и поговорить с вами сегодня, после обеда?

— Но вы же говорите, что вы в Лос-Анджелесе?

— Через несколько минут я сажусь в самолет до Тьюксона.

— Хорошо. Я не хотел бы говорить об этих делах по телефону. Когда я рисовал в Таосе, у меня даже не было аппарата. Это было самое счастливое время в моей жизни! — неожиданно он взял себя в руки. — Я начал ныть. Терпеть не могу ноющих старцев! Так что до свидания.

Дом Лэшмэна стоял на краю пустыни у подножья горы, вырисовавшейся перед моими глазами уже на второй час полета. Это был приземистый двухэтажный дом, обнесенный деревянным забором, напоминающим миниатюрный частокол. День клонился к вечеру, но жара не спадала.

Лэшмэн вышел мне навстречу, отворив калитку в заборе. Его лицо, изборожденное глубокими морщинами, окружали длинные седые волосы, спадавшие до самых плеч. На нем были рубашка и штаны из полинявшей голубой материи и мягкие мокасины из козьей шкуры. Голубые глаза, как и одежда, полиняли от долгого соприкосновения с окружающим миром.

— Мистер Арчер?

— Он самый. Благодарю вас за разрешение приехать.

Старик держался совершенно свободно, но было в его поведении нечто, заставлявшее меня относиться к нему с почтением. Его ладонь, которую я пожал, была изуродована подагрой и выпачкана красками.

— В каком состоянии Фред Джонсон?

— Он казался очень усталым, — ответил Лэшмэн, — но возбужденным. Возбуждение придавало ему сил.