– И там, на пороге Счастливой Долины, я познал нечто еще более ужасное – столь безобразные замыслы вынашивались в их помутненных рассудках. Это сообщество людей, предающихся грубому надувательству. Принимая новых членов, они загадывают загадки и постоянно выдумывают каламбуры. У них есть шейх, чья личность держится в такой тайне, что даже ему неведомо, кто он такой.

Бэльян хохотнул, и Эммануил улыбнулся.

– Ну да, нам смешно, однако существует такое понятие, как опасная бессмыслица. В восточных странах жара и праздная жизнь порождают у обывателей досужие и смертоносные фантазии. Однако не об этих ужасах я намеревался вам рассказать. В их тайной книге «Галеон» я прочел…

Но на этом беседу пришлось прервать, ибо их уже начали небольшими группами пропускать в наиболее удаленные от середины дворца коридоры, где наконец-то повеяло прохладой. Внутри их тщательно обыскали на предмет припрятанного оружия.

К ним приставили драгомана, и они начали долгий подъем через покатые сводчатые галереи в зал аудиенций. Обычно там устраивал приемы султан Кайтбей, но в тот день принимать иноземных гостей, а при необходимости и подвергать их проверке, должен был давадар. По коридорам, выкрикивая приказания, носились взад-вперед шавуши в элегантных мундирах и с жезлами в руках. Каждый раз, как в зал одна за другой входили небольшие группы, стражники со звоном скрещивали пики. Наконец раздвинулись тяжелые драпировки, и группа Эммануила и Бэльяна вошла в зал. Это была огромная мраморная пещера, испещренная черными и желтыми полосами, увешанная длинными сетчатыми гирляндами, которые ниспадали из центра свода, точно паутина обезумевшего паука. Там и сям на полу вертелись медные гироскопические курильницы с благовониями. Трон в центре зала пустовал, он был зарезервирован для султана на дни аудиенций. На сей раз, немного в стороне, в кресле из рога и слоновой кости сидел казавшийся крошечным в огромном зале для аудиенций давадар. Разумеется, когда паломники вошли, он не поднялся, чтобы их поприветствовать. Рядом с ним стоял его оруженосец, который демонстрировал эмблему на гербе давадара, а сзади сидел оркестр, исполнявший на лютнях, ребеках и альтах музыку, режущую слух. Драгоман принялся бешено жестикулировать, и паломники пали ниц. Продвинувшись на несколько шагов вперед, они вновь пали ниц. И вновь. Пол был очень холодный и пропах неприятным благовонием, вероятно пачулями. В третий раз оторвав голову от пола, Бэльян холодно воззрился на давадара.

Давадар был молод и не очень старателен. Он утопал в своем кресле, небрежно свесив с подлокотника руки с длинными ногтями. На нем были белый камзол, белые брюки и желтый кушак. Голова его была выбрита на обычный мамлюкский манер, но веки были подведены розовато-лиловой краской. Никаких дел он не вел. Этим, в сущности, занимались его переводчик и расположившаяся в углу зала комиссия писцов. Давадар только наблюдал, явно без особого интереса. Один за другим, шаркая ногами, пилигримы направлялись к комиссии получать визы, но когда настал черед Бэльяна, давадар подал знак рукой и что-то прошептал переводчику.

Переводчик вышел вперед и сказал Бэльяну:

– Мой господин говорит, что для вас, к сожалению, визы сегодня нет. Он просит вас прийти послезавтра.

Бэльян знал, что возражать и задавать вопросы бесполезно. Давадар уже открыто его разглядывал, с трудом сдерживая улыбку. Бэльян поклонился и пошел прочь из зала, проталкиваясь мимо венецианской делегации, все еще дожидавшейся возможности поднять вопрос об аресте Джанкристофоро, и ощущая при этом на себе взгляд давадара. Другие просители продвинулись немного вперед.

– Я должен молить святую Катарину, чтобы она избавила меня от тенет таинственности и волокиты, – сказал он вслух самому себе.

Праздная жизнь в Каире с целью сбора разведывательных данных больше не казалась ему заманчивой.

Несколько часов он брел по городу куда глаза глядят, пока не начал обращать внимание на окружающую местность и не осознал, что понятия не имеет, где находится. Тогда он попытался пойти по прямой дороге в надежде, что она приведет его к Нилу или одной из городских стен, но лишь заплутал по разветвлявшимся и ведущим в обратную сторону дорожкам. Он постоянно чувствовал необходимость присесть и отдохнуть. В городе было жарко, как в печи, да и сон в прошедшие ночи не освежил его. Он попробовал спросить дорогу у нескольких ватаг маленьких ребятишек, но ответом ему были лишь жесты непонимания.

Вскоре стемнело. Ему вспомнились слова Эммануила: «Все улицы в Каире очень похожи, особенно ночью, но заплутавший путник может ориентироваться по звездам. Берегитесь, однако, ибо звезды нередко держат свой курс для того, чтобы неосторожные сбивались с пути».

В таком случае не стоило даже пытаться, поскольку Бэльян был убежден, что окажется одним из тех рожденных под несчастливой звездой странников, чей жалкий жребий был предрешен Эммануилом.

То и дело он обнаруживал, что пересекает Площадь ворот Зувейла с ее оживленным скоплением развлекателей и развлекаемых, однако ни танцующие медведи, ни сказители, ни укрощенные невольники в клетках, ни театр теней, ни вечерняя музыка Бэльяна не прельщали. Он хотел спать.

Выйдя на площадь в последний раз, Бэльян заметил узкий проулок, по которому еще не ходил, и углубился в него, спасаясь от огней и толпы. Темнота его вполне устраивала. Весь день было жарко и сухо, но здесь стены сочились влагой. Он медленно двигался вперед, ощупью пробираясь вдоль стен, думая о каждом следующем шаге. Стена кончилась, и он ощупью повернул за угол. Сделал он это очень осторожно. Его одолевало смутное опасение, что рука может наткнуться на нечто приятное, нечто мягкое, живое – и неведомое. Во тьме расстояния и препятствия кажутся непомерно большими, он это знал. Он шел, как будто нащупывал языком фурункул во рту.

Крики уже сделались обнадеживающе слабыми. Все еще касаясь стены, он опустился на землю и свернулся калачиком в темноте, намереваясь переночевать в этих трущобах. Ему не давали уснуть мысли о насекомых, собаках и, прежде всего, о разбойниках. Он лежал под стеной, дрожа и уставившись невидящим взором наверх. Денег у него с собой не было. У него не было ничего, кроме тела и одежды, в которой он улегся спать. «Им нечего взять у меня, разве что жизнь», – подумал он, выгнув шею навстречу воображаемому кинжалу скрывающегося во тьме грабителя. Никакой кинжал его горла не коснулся.

– Никто не хочет умирать, но спать хочется всем, – произнес он в полудреме.

Успокоиться и уснуть оказалось не так-то просто. Он подергивался и ворочался с боку на бок. Лицо его обдувал легкий ветерок – а может, это шушукались по-арабски? Он открыл глаза.

Светила луна, и происходило нечто необычайное. Чтобы увидеть все своими глазами, он вернулся на Площадь ворот Зувейла. Между Цитаделью и самым высоким минаретом был натянут канат. Высоко над Каиром, легкими, неслышными шагами ступая по канату и устремив взгляд на башни Цитадели, шел человек. Толпа охала и ахала.

Впереди Бэльяна стояли два низкорослых человека, и он услышал, как один говорит другому:

– Не жалеешь, что ты – не он?

– Не говори глупостей, – сказал другой.– Он и сам не знает, что он – это он. Смотри, он же спит!

Бэльян посмотрел, и это была истинная правда. Канатоходец шел с закрытыми глазами, он был сомнамбулой. Стоит ему проснуться, и он упадет, подумал Бэльян. Потом он увидел, как сквозь толпу к нему проталкиваются две знакомые фигуры – одна в сером бурнусе, другая в пальто из крысиных шкурок и широкополой фетровой шляпе.

Под воздействием страха он решил выбраться из сновидения. Его беспокоила туманная мысль о том, что он все-таки задремал. Представление уже началось. Оказалось, что он все еще находится на Площади ворот Зувейла, в шатре театра теней. Перед ним была освещенная пламенем свечей ширма, а за ней приплясывали на палочках призрачные ажурные силуэты. Пьеса, как водится, была про одноглазого плутишку Карагоза. Карагоз нанялся слугой в дом эмира Фулаана и, непрерывно ворча, трудился под надзором дворецкого эмира, Сайда Али Анны.