Рука маленькая, почти детская.

Разведчики глянули в сторону. На сено, совсем рядом, лежало тело мертвой женщины без руки.

Разведчики увидели вспоротый живот.

Груди у женщины оказались отрезанными.

Колосов сильно сжал плечо Ахметова, призывая подчиненного держаться, не выдать себя до срока.

В сенях, на табуретке, дремал часовой.

Старшина упокоил часового одним ударом.

Дал знак Кузьмицкому, Асмолову.

Те тоже пробирались через сарай. Видели то же, что и старшина с Ахметовым. Колосов понял это по дыханию разведчиков. По тому, как оба торопились добраться до карателей в доме. Колосову пришлось отгородить их плечом от входной двери.

Тихо-тихо старшина приоткрыл дверь.

В нос ударило винным перегаром.

Каратели спали.

Кончили их разведчики в один миг.

Обратили внимание на тяжеленный кованый сундук, что стоял почти у двери, загораживая проход.

Обнаружили лаз в подпол. Открыли его. «Выходи, кто есть!» — приказал старшина.

В ответ раздался плач.

Юркий Асмолов нырнул в подпол. Подал мальчишку лет семи. Потом еще одного, поменьше. Оба мальчика в лохмотьях, их лица перемазаны землей.

Вылез отец мальчишек. Тоже плачущий, тоже в земле. Он прихрамывал на правую ногу, был худ, небрит, подавлен и растерян. Чуть было не лишился чувств, когда увидел командира взвода карателей, лейтенанта, эсэсовца, Альберта Рисса, как назвал его тот дозорный, которого допрашивали разведчики. Этого эсэсовца приволок Козлов. Бывший шахтер волок карателя в буквальном смысле, поскольку идти тот не хотел. Саша для порядка врезал эсэсовцу, врезал так, что тот лишился чувств, Козлов схватил лейтенанта за ногу да так и втащил его в дом, где уже собрались все разведчики, кроме Симагина и Веденеева, которые охраняли входы в деревню.

Хозяин явки говорить не мог. Он пытался что-то объяснить разведчикам, произносил какие-то слова, но понять его было невозможно.

На вопросы Речкина немец не отвечал.

Козлов схватил карателя, приволок в исподнем.

Эсэсовец потребовал, чтобы ему принесли его форму.

Разведчики видели труп изуродованной женщины, побывали в доме, где лежали трупы зарезанных карателями жителей деревни, включая малолетних детей. Им странно было видеть теперь немца живым.

Козлов еще раз врезал эсэсовцу.

Речкин выдержан. Но и он сорвался. «Форму тебе? Сдохнешь и так, сучий потрох!» — произнес лейтенант.

Подступил Асмолов. В руках — нож.

Подступили остальные ребята. В глазах и боль, и гнев. И боль, и гнев переплавились. Глаза смотрели и жгли.

Каратель понял, что сейчас он будет растерзан.

Сдался.

Стал похож на загнанную в угол крысу. На морде злоба, ненависть, страх. Страха более всего.

Показал следующее.

Немцы перехватили связного, тот выдал явку в Горянке, день, когда должны были появиться разведчики. Каратели опасались спугнуть разведчиков, поэтому акцию в деревне проводили без излишнего шума. Акция — это по-немецки. По-нашему выходило, и разведчики стали тому свидетелями, что всех без исключения жителей каратели зарезали. Жену хозяина явки истязали на глазах мужа. В живых оставили до того, как появятся и будут перехвачены разведчики. Надеялись взять разведчиков живыми.

Мало-помалу заговорил хозяин явки. Речь его становилась более связной. Сообщил главное — тайник цел. Этот факт означал, что рисковали разведчики не напрасно.

В деревне не задержались. Управились с похоронами и пошли.

Несли на себе детей хозяина явки.

На второй день пути разбрелись. На случай провала у хозяина явки был схрон. Туда он и отправился со своими мальчишками.

Колосов предупредил разведчиков, чтобы на подходе к хутору они были особо внимательны, мало ли что могло случиться. Проводника теперь нет, им во всем на себя полагаться приходится.

Ахметов и Рябов ушли к хутору.

Старшина выждал десять минут, тронул поводья, конь тихо побрел по дну реки.

На подходе к откосу, от которого, по словам Саши Галкина, до домов оставалось метров триста, не больше, группа остановилась.

Видно стало реку. Послышался крик филина.

— Пошли, — сказал Колосов, и они вновь тронули своих коней.

Выбрались на берег.

На месте домов стояли русские печи с дымоходными трубами, можно было разглядеть фундаменты, угольную черноту — и это было все, что осталось от хутора.

— Пусто, товарищ старшина, — доложил Ахметов.

Молчали разведчики. Каждый понял: немцы создают в прифронтовой зоне особый режим, чем ближе к переднему краю, тем этот режим строже, надежды на явки, видимо, нет и быть не может. Как нет и быть не может надежды на кого бы то ни было, отныне и до конца пути полагаться они могут лишь на самих себя. Восторга от осознания такого факта никто из разведчиков не ощутил, но и в панику, как отметил про себя Колосов, не бросился. Было, переживали худшие времена.

— Всем спать! — приказал старшина и первым направился в лес, под защиту елей, которые более других деревьев держат в ночи тепло.

На сон, на еду дважды команд не подают. Разведчики повалились и уснули сразу, как только подобрали место.

Старшина сел под пологом огромной ели, привалившись спиной к могучему стволу. Замер. Попытался сосредоточиться. Пытался представить, как бы в подобной обстановке действовал лейтенант Речкин. Вспомнил слова командира, последнее его напутствие. «Первое и наиглавнейшее, Коля, приказываю тебе остаться в живых, — сказал, прощаясь, лейтенант. — Карту и сведения доставить в штаб фронта в лучшем виде. Себя не обнаруживать. Надо — птицей обернись, пролети это расстояние, но сведения доставь. Стократ скажу и прикажу каждому: пробираться так, чтобы ни один немец не чухнулся». Лейтенант прощался с каждым в особинку, каждому что-то говорил. Видимо, то же, что и Колосову, потому как тяжесть раскладывалась на всех поровну.

Лес постепенно начал оживать. Лес полнился звуками. Шелестом, вздохами, птичьими голосами. Птицы, как всегда об эту пору, робко пробовали голоса, словно бы даже и стеснялись. По мере того как светлело небо, прибавляя розового цвета облакам, голоса птиц крепли, в посвистах прибывало уверенности.

Колосов прислушался к лесу, подумал о том, что теперь им, видимо, надо сменить маршрут, взять севернее. Этот путь длиннее того, который они наметили в отряде, но он казался старшине более надежным. Севернее и леса поглуше, и лесные массивы поболее.

Старшина поднялся, разбудил Пахомова. Колосов укутался от комарья в плащ-палатку, сразу же и уснул, наказав сержанту разбудить себя через два часа.

— Ахметов, едрена вошь, слышишь, Ахметов?

— Чего ты?

— Господи, вставай же! Проспишь царство небесное!

— Ну.

— Ну-ну, дугу гну. Слышь, чего узнал-то?

— Говори, э.

— Командир наш уже здесь.

— Где?

— В госпитале, где же.

— Откуда знаешь?

— От верблюда. Я тут чудика одного встретил, в штабе он околачивается, от него и узнал. Самолетом нашего лейтенанта сюда доставили. Стромынского тоже.

— Хорошо, э.

— Ну, ты и валенок, Фуад.

— Какой валенок, да? Почему валенок?

— Какой, какой… Сибирский… Тупой.

— Чего говоришь, да?

— То и говорю, что до госпиталя здесь всего семь кеме.

— Чего?

— Того. Семь километров всего и ходу. В хорошем темпе. Час туда, там чуток, час обратно, соображаешь? Просто, как в кассе: отдал деньги, получи чек. Три часа всего делов-то. Зато командира увидим.

— Смыться хочешь?

— А что?

— Готовность объявлена, да.

— Три часа, говорю, делов-то.

— Отпроситься бы.

— У кого?

— Старшине сказать надо, да.

— Старшину беру на себя, понял? Ты пока разбуди ребят, организуйте кой-чего.

— Чего?

— Не с пустыми же руками в госпиталь попремся.

Не прошло и десяти минут, Рябов растолкал Колосова, стал усиленно искушать старшину.

Проспав почти двое суток, Денис поднялся раньше всех, «смотался», как он сказал об этом Ахметову, к хозяйственникам, обновил форму, получил в штабе документы, ордена, медали. Вернулся «при параде». Разбудил Ахметова. Уговорил товарища навестить командира.